истории

«Блокадный дневник»: гиперреалистичный фильм о блокаде Ленинграда Режиссер Андрей Зайцев ничего не оставляет за скобками

Источник: Meduza

Одним из участников основного конкурса Московского международного кинофестиваля стал фильм Андрея Зайцева «Блокадный дневник». Действие картины разворачивается во время первой блокадной зимы в Ленинграде. Главная героиня, поэтесса Ольга Берггольц, выходит из дома, чтобы похоронить мужа, погибшего от голода, и пересекает весь город, чтобы встретить отца. Кинокритик «Медузы» Антон Долин рассказывает, каким получился этот гиперреалистичный фильм — его трейлер уже успел многих возмутить.

Среди многочисленных табу российского кинематографа центральное место занимает блокада Ленинграда. Негласный консенсус гласит: на некоторые темы фантазировать безнравственно, а говорить правду невозможно, так что лучше молчать. Даже в советское время о блокаде снимали на удивление мало, а после СССР каждая попытка прикоснуться к этому материалу (от архивно-монтажной «Блокады» Сергея Лозницы до сравнительно недавнего «Праздника» Алексея Красовского) вызывала ту или иную форму протеста. Исключением не стал и беспрецедентно откровенный «Блокадный дневник» Андрея Зайцева, уже на уровне трейлера вызвавший возмущение озабоченных граждан, но тем не менее включенный в основной конкурс ММКФ. 

Зайцев касался военной темы в своих документальных работах — в частности, снимал фильм о писателе Викторе Астафьеве, последовательном приверженце горькой правды о Великой Отечественной. Но по игровым картинам режиссера «Бездельники» и «14+» невозможно было предположить, что в своей следующей ленте он осмелится подступиться к блокаде. Более того, «Блокадный дневник» — заявка на исчерпывающий, энциклопедически полный фильм о ленинградской голгофе, в котором через один частный эпизод передан весь ужас мученичества и героизма погибающих от голода и холода горожан.

Время действия — первая блокадная зима, самая страшная и морозная. Героиня и автор литературного первоисточника, автобиографической повести «Дневные звезды», — легендарная Ольга Берггольц, которой принадлежат слова «Никто не забыт, и ничто не забыто». Это она — та Ольга, которая на шатающихся ногах выбирается из дома, чтобы похоронить мужа, давно умершего от голода, и во что бы то ни стало дойти до другого конца Ленинграда, где в госпитале работает ее отец. Или умереть по дороге. 

Так один из четырех вечных сюжетов по системе Борхеса — история об осажденном городе — превращается в другой: о путешествии и возвращении домой. «Илиада» с ее монументальным батальным пафосом — в «Одиссею», где преодоление внешней дистанции неизменно становится путем по направлению к самому себе. «Блокадный дневник» — по существу, роуд-муви, череда эпизодов, из которых складывается мозаика гиперреалистических эпизодов, своеобразная блокадная азбука.

Здесь и мать, жертвующая одним своим ребенком ради выживания остальных. И сложенные в поленницу оледеневшие тела. И очередь призрачных фигур, стоящих за кусочком хлеба. Замерзшие трупы в телефонных будках и трамваях. Женщина, которой взрывом оторвало руку, но она кричит не от боли, а от отчаяния — в руке были хлебные карточки. Деловитые могильщики с их шекспировским юморком. Опрокинувшиеся санки, на которых везли хлеб для детского сада, и люди, которые ползут к этим саням через сугроб. А над этим всем — частный и в то же время обобщенный портрет блокадника (героиню сыграла Ольга Озоллапиня, которую мы сможем по-настоящему рассмотреть лишь ближе к концу): на закопченном одутловатом лице мертвеют безразличные глаза-щелочки, едва видные за ворохом тряпок, в которые закутано тщедушное тело. 

Бескомпромиссная изобразительная тщательность Зайцева и его соратников впечатляют. Они ничего не оставляют за скобками, отказываются от умолчаний и кавычек, хотя и соблюдают определенную целомудренность, ни в один миг не упиваясь кошмарами умирающего города. Однако путь через ад изнурителен для зрителя, который поневоле чувствует себя одним из персонажей фильма, — так медленно и жутко, будто в страшном сне, он вынужден преодолевать расстояние от начала картины до ее финала. Наверное, в этом и была художественная задача — пройти за два часа от абсолютного расчеловечивания до робкой надежды на человечность, воплощенной в образе единственного узнаваемого артиста фильма — Сергея Дрейдена, сыгравшего роль отца. В госпитале — пространстве, несомненно, символическом — он врачует души, не тела, пророчествуя о днях, когда война кончится и выжившие будут выращивать розы сорта «Слава миру». 

Не балуя зрителя «Блокадного дневника» закадровой музыкой и, по счастью, обходясь без хрестоматийной симфонии Шостаковича, в какой-то момент Зайцев включает тихого Шопена. Это антитеза динамичному Моцарту, который в прологе фильма зарифмован с артиллерийской атакой немцев на Ленинград.

Бодрые румяные немцы, наслаждаясь морозцем, празднуют свадьбу одного из молодых офицеров, к которому приехала невеста, и даже дают девушке дернуть за веревочку, задавая тон канонаде. Беззаботные палачи, не осознающие своих действий и не задумывающиеся о последствиях, — привычный образ военного кино. Но в «Блокадном дневнике» у него возникает второй смысловой пласт. Мы и сами такие же румяные и счастливые люди, которые осознанно или нет наслаждаются дистанцией между уютным зрительным залом и инфернальными событиями, воспроизведенными на экране. Понимание приходит постепенно, рождая чувство стократ более неуютное, чем впечатления от картин блокады. 

Известно, что в конце 1980-х американцы предложили Алексею Герману — старшему сделать фильм о блокаде. Проект не сложился, потому что Герман отказался снимать такую картину в цвете (дело было еще до «Списка Шиндлера» и его успеха). Памятуя об этом, Зайцев сделал «Блокадный дневник» черно-белым. Однако ни это решение, ни натурализм и перфекционизм в работе декораторов и художников по костюмам не спасли от парадоксального эффекта восприятия. Мы все равно (и даже тем более) видим на экране мастерские спецэффекты и виртуозное кино, а не ту реальность, которую они имитируют. 

Допустим, замедленный темп действия полностью оправдан документальной основой: ленинградцы в самом деле еле ходили, еще и через снежные завалы. Но когда бесформенные фигуры тащатся по снегу за хлебом, сознание современного зрителя видит в них зомби из «Ночи живых мертвецов» — тоже, кстати, черно-белой. А замерший Невский, скованный сюрреалистически гигантскими сосулями, неприятно поражает красотой и напоминает о царстве Снежной королевы.

«Ты смотришь кино», — твердит рассудок. Защитный рефлекс? Возможно; скорее всего. Тем не менее поневоле вспоминается апория Зенона. Кинематограф — Ахиллес, который при всей своей тренированности никак не может догнать черепаху реальности. Недаром от черно-белого «здесь и сейчас» и Ольга, и авторы фильма скрываются в цветной стилизации флешбэков из детства героини. Неизбежная капитуляция. 

Кинематографические таланты и усилия Зайцева несомненны и должны быть оценены по достоинству. Это не мешает признать поражение кино в диалоге с литературой, тем более документальной, особенно когда речь заходит о невозможном, бесчеловечном и сверхчеловеческом опыте. Вероятно, из всех фильмов о блокаде до сих пор сильнейшим остается документальный проект Александра Сокурова «Читаем блокадную книгу», в котором кинематографичность сведена к необходимому минимуму. Петербуржцы разных поколений и сословий читали вслух перед камерой фрагменты из «Блокадной книги» Даниила Гранина и Алеся Адамовича, слово оказывалось мощнее любых визуальных образов. Кажется, понимает это и сам Андрей Зайцев, который трогательно и живо, совсем не по-актерски, вслух прочитал в своем фильме закадровый текст Ольги Берггольц.