истории

«Для меня это большой стресс — быть в кадре и пытаться не играть» Рома Зверь — о фильме «Лето», любимых песнях Цоя и своей первой роли в кино

Источник: Meduza

В прокат выходит фильм Кирилла Серебренникова «Лето». Картина рассказывает о коротком периоде в жизни Ленинградского рок-клуба в 1981 году — и о знакомстве солиста группы «Зоопарк» Майка Науменко, Виктора Цоя и жены Науменко Натальи. На съемках фильма в августе 2017-го Серебренникова арестовали, съемки завершали без него; монтажом режиссер занимался под домашним арестом. За музыку в ленте отвечали музыканты группы «Звери» — Рома Зверь (Билык) и Герман Осипов. За эту работу они получили на Каннском кинофестивале неофициальный приз от журналистов за лучшую музыку в кино — Cannes Soundtrack. Зверь, кроме того, дебютировал в полнометражном кино как актер и исполнил роль Майка Науменко. Журналисты «Медузы» Александра Зеркалева и Алексей Пономарев поговорили с музыкантом о том, когда он впервые услышал песни «Кино» и «Зоопарка», что происходило на площадке после ареста Серебренникова и почему так сложно было найти актера на роль Цоя.

— Хочется, по примеру Бориса Гребенщикова, предъявить одну претензию к достоверности в фильме «Лето». Там есть момент, когда Майк предлагает Цою поменять тональность в концовке песни «Восьмиклассница». В песне «Лето» у Майка была как раз такая же модуляция, но почему-то в твоей версии ее нет.

— Ее нет, но мы и несколько куплетов там отрезали. И в «Дряни» убрали один или два куплета, в «Звезде рок-н-ролла» куплет и какие-то бриджи, заходы предприпевные. Мы, когда разбирали «Звезду рок-н-ролла», очень долго сидели над ней со «Зверьми», потому что там неровные квадраты, и гармония просто теряется. Мы вслушивались, не понимали, как эту песню решить, как же ее сыграть. Каким-то образом порезали, что-то сыграли.

— Интересно получилось. Вы ее не играете теперь на концертах?

— Мы вообще в последнее время редко играем концерты, потому что я был занят фильмом. У нас столько было отменено мероприятий, мы просто не успевали. Плюс мы начали сводить музыку только в ноябре, когда был окончательный монтаж. Без окончательного монтажа многие звуковые вещи делать нельзя: если монтаж переделают, ты потом будешь опять переделывать звук целиком.

И когда мы начали работать над общим звуком, по ходу действия добавлялись даже некоторые песни. Так добавилась песня «Шесть утра», которой изначально не было. Когда Кирилл уже смонтировал эту сцену, в которой Майк приходит под утро домой, ложится, меняется свет, камера переходит с Натальи на Майка, ползет дальше, снимает рассвет — это же один кадр все. Непонятно было, что туда поставить. В тишине это было как-то глупо, озвучивать это все какой-то атмосферной гитарой тоже не хотелось. И я стал подбирать что-то из «Зоопарка», «Шесть утра» отлично подошла — там та же тема, слова, которые были как будто специально для этой сцены написаны, — прям легло. Фантастика, как так вышло. Причем мы же не могли использовать более поздние композиции, потому что их просто не существовало.

— Ты имеешь в виду, что во время действия фильма они еще не были написаны?

— Да, их тогда не было. Мы брали только 1981-1982 годы, те песни, что к тому моменту уже были написаны.

— В том числе это делает фильм аутентичным. Непонятно, что не понравилось Борису Гребенщикову, но, наверное, он там просто находился и лучше знает.

— Да БГ сам не рад уже, наверное. Он просто сгоряча сказал это, не подумав, а все бросились его слова перепечатывать и делать ему плохой пиар. Меня просто достали этим вопросом с БГ: я и защищал его, и уже перестал защищать, мне это надоело.

— Может, надо еще раз спросить БГ после того, как он посмотрит фильм.

— Может быть, конечно.

— Ты много слушал «Зоопарк» до того, как попал в этот фильм?

— Нет, немного совсем. Мы все-таки больше зацепили Цоя. Мне было 14 лет, когда Цой разбился, а через год умер Майк. Но даже на тот момент благодаря [директору группы «Кино» Юрию] Айзеншпису, «Ассе» [режиссера Сергея] Соловьева и так далее Цой стал уже общим «советскосоюзным» артистом.

Но, кстати, когда мы уже работали над звуком, я понял, что все эти песни «Зоопарка» я на самом деле слышал. Я купил еще пару пластинок Майка, стал их слушать и поймал себя на мысли, что эти песни впервые услышал в подвалах в Таганроге, где мои друзья работали сторожами, охраняли школы. У нас ведь тоже все это было. Мы на 10 лет моложе поколения Майка, но застали период сторожей, которые работали, чтобы хоть где-то работать. А по утрам они выпиливали гитары. Кто-то доставал чертеж «Стратокастера», и по этим чертежам пилили. На токарных станках чуваки мотали звукосниматели, паяли проводочки — собирали гитары целиком. Все это мы застали.

Песни «Зоопарка» я слышал как раз от этих ребят, которые были чуть постарше и играли их на вечеринках в подвалах школ. Все приходили с бутылкой дешевого вина, оно называлось плодово-ягодное, но мы его называли «плодово-выгодное», был стол, на нем хлеб, вино, если было лето, то еще черешня, а зимой какой-нибудь доширак. И вот бухаешь и поешь песни.

— Во время работы над фильмом ты почувствовал какую-то связь с Майком Науменко, нашел что-то родственное в нем?

— Нет, нет, конечно. Какое там родственное! После того как мы уже работали над звуком, где-то в январе, я посмотрел приблизительную сборку. И когда это все склеилось воедино, я начал понимать очень многое: насколько Кирилл [Серебренников] все продумал заранее. Мысли Кирилла, которые он хотел донести при помощи киноязыка, я понял только на сведении, на озвучке. И тогда, конечно, я уже провел некие параллели между Майком и собой. Ну, конечно, еще разную литературу читал, воспоминания Натальи [Науменко, жены Майка Науменко]. И там оказалось очень много моментов интересных, в которых я, оказывается, обычно точно так же [как Майк] поступаю.

— Когда смотришь фильм, кажется, что именно ты в этой роли очень органичен.

— Это я только потом понял, а Кирилл это уже год назад знал. Откуда? Мы даже не были знакомы. Заочно только — он из Ростова, я из Таганрога, земляки, слышали друг о друге, он слышал мои песни, я смотрел его кино и некоторые спектакли.

— Кирилл сам тебя позвал?

— Да, он позвонил в конце января 2017 года, рассказал об этой истории и предложил участвовать как актеру и заниматься музыкой — на тот момент только музыкой «Зоопарка». Но впоследствии получилось так, что мы занимались всем.

— Когда Кирилла уже арестовали?

— Да, но и во время съемок был еще один музыкальный продюсер, который не вполне справлялся с поставленными задачами, и его обязанности взял на себя Гера — Герман Осипов, гитарист группы «Звери», — а потом и я. И мы начали вдвоем уже все со «Зверьми» делать, а со звукорежиссером «Зверей» все сводить. Большая была работа. И у нас ведь еще одна была большая проблема. Мы не могли найти Цоя. Иру [Старшенбаум] на роль Натальи мы нашли быстро. Там были еще две или три претендентки, которые проходили кастинг, и мы сразу выбрали Иру. А с Цоем была беда.

— И тогда вы придумали объявить открытый кастинг?

— Мы в отчаянии были, мы открыли просто все и кричали «помогите!», потому что за три недели до запуска проекта у нас не было Цоя. И когда мы нашли Тео Ю, это было спасение! Это был нерусский человек, и это очень важно, потому что русский Цой в этом фильме невозможен.

— Потому что в голове уже слишком много отложилось информации про Цоя?

— Конечно, это было бы какое-то шоу двойников.

— Как, кстати, фильм принимала нерусская публика в Каннах? Для них же это все неизвестные персонажи.

— Прекрасно, гораздо лучше, чем нас принимали на «Кинотавре». Когда я на «Кинотавре» остался посмотреть, как реагирует наша публика — для меня было очень важно увидеть реакцию людей, — я был просто в шоке. Люди сидели с каменными лицами, до конца так и не смогли расслабиться.

— Не знаю, было ли это заложено режиссером, но фильм создает ощущение, что Майк очень тяжело переживал свою вторичность по отношению к западной культуре, которую он изучает, ценит и любит и которая ему совсем недоступна.

— Нет, что вы! Если судить по книге Натальи Науменко, он по-другому думал, он себя ощущал равноправной единицей, как Лу Рид, как Боуи. Он таким же себя ощущал, когда выходил на сцену. Когда понемногу стали открываться границы и приезжала [певица, продюсер и популяризатор советской рок-культуры на Западе] Джоанна Стингрей, он был единственным, кто не занимался каким-то лизоблюдством и заигрыванием.

Когда ему из Штатов привезли гитару и сказали: «Тебе нужно только приехать за ней и забрать», он сказал: «Я не пойду». А почему его нет на пластинке «Red Wave», которая тогда издавалась? Там есть «Алиса», «Кино», Гребенщиков, а Майка там нет. Даже когда ему давали пачку «Мальборо», он говорил: «Вы что, купить меня хотите? Я такой же, как и они». Он не ощущал себя каким-то вторичным.

— Но при этом он жил с осознанием, что может работать только здесь.

— Я не знаю, что там было у человека в голове, но это трагедия. Эта закрытая территория, в которой ты живешь и работаешь сторожем, чтобы тебя не посадили за тунеядство, — это, конечно, трагедия. Современная молодежь, которой 16-17 лет, уже совсем другая: они легко говорят на английском, мыслят себя жителями планеты Земля, а не просто России. А тогда все было закрыто и каждому приходилось выкручиваться и придумывать, как находиться в этом всем. Не было даже веры у людей, что они могли куда-то выехать, посмотреть, что там. Либо навечно здесь, либо — когда тебя выгоняют из страны — навечно там.

Да даже я — я не могу себя представить где-то еще. Мне предлагали пять-десять лет назад, и даже сейчас какие-то проекты. А я говорю: «Вы что? Я думаю на русском, я не могу писать на английском, петь не могу на английском». Это конфликт большой, это проблема.

— Это, по-твоему, почему? Потому что русская рок-музыка сильно завязана на текст?

— Да просто язык не тот. Если ты хочешь прославиться во всем мире, то должен на английском петь. Или на испанском.

— Если судить по рейтингам ютьюба, то на испанском или корейском.

— Ну вот, может быть, я как-нибудь спою с Тео Ю вместе на корейском.

— Вы с Кириллом сразу обсудили весь саундтрек: и песни Майка, и Цоя, и другие? Много песен добавилось по ходу съемок?

— У нас был какой-то план общий, но он монтировал уже под домашним арестом и многое приходилось монтировать по-другому. Если посмотреть авторскую версию Кирилла, то фильм будет длиться часа три с половиной. Он отрезал столько всего! Он много вырезал Гребенщикова, сцена его знакомства с Цоем в подворотне рок-клуба, например, вырезана.

— Из-за реакции Гребенщикова?

— Не знаю, вполне возможно. Изначально в сценарии Лили и Миши Идовых еще была линия родителей Цоя, но от этого отказались практически сразу, на первом этапе. А позднее Кириллу приходилось монтировать из того, что есть, потому что доделать съемки ему не дали.

Если бы его не арестовали, фильм был бы немного другим. Там были длинные красивые сцены, возможно, и фильм бы был более длинным и не таким динамичным. Но так как он сидел дома и работал с тем, что уже отснято, оставалось только выкидывать ненужное. Даже многие сцены, которые остались в фильме, тоже сначала или в конце обрезаны.

— Но что-то ведь снималось без него уже?

— Да, досъемки без него были уже осенью. Но это пара сцен всего.

— Тяжело было работать с Кириллом как с режисером, учитывая, что ты не актер?

— Нет, он ко мне просто подходил и говорил, что все хорошо. Самое страшное было в первый съемочный день. Первой мы снимали сцену прихода Майка к БГ. Майк послушал альбом Боуи, приходит к БГ, они пьют вино и выходят на крышу.

Никита [Ефремов, исполнитель роли Бориса Гребенщикова] два дня меня отвлекал, рассказывал истории про все, что угодно, а мне хуже только от этого становилось. Он же из актерской династии и все время байки травит актерские — про батю, про дедушку. Я сижу с ним, мне и смешно, и плохо, я нервничаю страшно. Все же собрались — и продюсеры, и все остальные — разбили тарелку, забились в две комнаты коммунальной квартиры, как селедки в бочке, а мы в третьей комнате сидим. И стоят смотрят в монитор: что там, как там мы в кадре?

Я весь зеленый стою, Кирилл ко мне подходит и спрашивает: «Рома, ты чего зеленый? Пойдем-ка выйдем». А я ответить ничего не могу, я зеленый. Он говорит: «А ну-ка брось, не обращай внимания. Ты *********** [замечательный]». Успокоил меня, и мы начали съемки. И после первого съемочного дня меня немного отпустило. Но все равно для меня это большой стресс — быть в кадре и ничего не делать, пытаться не играть. Но при этом кого-то все-таки надо играть. Все эти фразы, которыми в фильме говорит Майк, он ведь действительно говорил. Это все Наталья нам в процессе выдала, и такой получился язык.

— Без камеры вы с Кириллом много репетировали?

— Нет, разве что на кастингах, а больше вообще не репетировали. Репетировали только длинные большие сцены, но это уже вместе со всеми. Было много таких общих репетиций, которые, кстати, спасли нас. Когда Кирилла увезли ночью и мы остались в Питере без режиссера, у нас было отрепетировано много сцен. Мы знали все наши движения, кто, как и что делает, поэтому мы без него еще что-то снимали. Но первые два дня мы просто все сидели, не понимая, что происходит и что нам делать.

В первый день [после ареста] мы проснулись, и приехал на съемки [художник и продюсер] Павел Каплевич. Я вышел в восемь утра из отеля на съемочную площадку, а Паша встречает меня и говорит: «Все, возвращаемся в отель. Такая новость случилась». Мы полдня сидели, обсуждали, что делать, сразу начали собирать подписи, я даже звонил [Максиму] Галкину, мол, помогите, подпишите. А в три часа дня мы собрались все в кафе «Рубинштейн» и до 12 ночи там сидели.

И с трех дня через дорогу от кафе «Рубинштейн», меняясь друг с другом, стояли люди в серых костюмах. [Актер] Саша Горчилин и другая молодежь порывались пойти спросить, чего они там стоят, а я говорил, не надо, зачем вы реагируете, они же специально смотрят, что мы сделаем. И они там стояли часов девять, пока не поняли, что мы не устраиваем демонстраций или дебошей. Я не мог поверить, что это на самом деле происходит: чего они караулят нас, чего они боятся? И неужели все так повторяется?

— Скажи, много музыкального материала было написано для фильма? Вы же не только делали аранжировки песен, а еще писали инструментальную музыку, которая звучит там.

— Немного, потому что мы с Герой это делали уже после съемок, писали музыку под конкретные моменты из фильма, которым не хватало какого-то звукового сопровождения. Мы просто сделали несколько атмосферных гитарных зарисовок, чтобы не напрягали слух.

— Песни Цоя в фильме — это тоже группа «Звери», только с другим вокалом? Все, кто посмотрел фильм, уже обсуждают, что Цой — это три разных человека. А что было с его музыкой?

— Цой здесь — не три, а четыре разных человека. Тео Ю играет, озвучивает героя Денис Клявер, поет Петя Погодаев, а на гитаре играет Гера Осипов.

— А будет пластинка с саундтреком?

— Будет, мы сейчас готовим как раз пластинку. Изначально мы сводили звук для кино, а он отличается все-таки от звука для альбома. Поэтому мы теперь его под аудио переводим. Надеюсь, к премьере документального фильма 21 июня, по окончанию проката фильма, мы выпустим уже саундтрек.

— Документальный — в смысле фильм о фильме?

— Их будет, скорее всего, два. Один документальный фильм будет посвящен всем героям, которые фигурируют в «Лете»: интервью Миши, интервью Натальи как основного вдохновителя и консультанта по этому фильму, интервью [продюсера Андрея] Тропилло, интервью [журналиста Артемия] Троицкого. А еще будет фильм о фильме. Это уже другая история, потому что там столько материала, что хватит еще даже не на один фильм.

— Смешно, что в фильме Женя Григорьев, который снял фильм «Про рок» про современных молодых музыкантов, ходит в кадре с камерой и снимает Майка и других, как будто тоже для документального фильма.

— Там очень много таких камео. Там и [журналист] Сева Новгородцев, например, появляется в какой-то момент.

— Как снимались сцены, где народ поет зарубежные хиты в электричке или в троллейбусе? Звук там такой как будто грязный специально. Его прямо на площадке писали?

— Отдельно, конечно, но и на площадке писали тоже. Мы даже отдельно писали звуковые дубли, потратили на это кучу времени, многое из этого не вошло в фильм, но это уже мелкие технические проблемы. Звуком в кино занимался звукорежиссер Борис Войт, он очень дотошный. И вообще вся команда была фантастическая, я никогда такого не видел.

Когда мы впервые встретились со всей командой, я понял — вот это кино, такое оно и должно быть. Это эталон, но это должно быть неким стандартом кино, как я его себе представляю. Такая и должна быть команда, так люди должны коммуницировать, понимать, доверять друг другу. А все, что я до этого видел в нашем кино, не совсем так.

— Цой у большинства ассоциируется с его поздними песнями, «героическими»: «Звездой по имени Солнце» и прочими. Но на первых его альбомах — «45», «46» — большая часть песен легкомысленные, про тусовки, про алкоголь, начиная с «Мои друзья» и до «Моего настроения». Как ты к этим альбомам относишься?

— Да, у них там постоянно вино и пиво, пиво и вино. А «45» и «Это не любовь» — два моих любимых альбома. Поздний Цой настолько был везде и настолько превратился в какой-то каменный монумент застывший, что это уже не очень интересно.

Любой фанат, когда увлекается чем-то, ненавидит хиты. Он любит то, к чему мало кто прикасался, — «уберите свои грязные лапы, вы этого не знаете и проходите мимо, пойте свою „Звезду по имени Солнце“». Поэтому я немного ревностно относился к тому, что мы мой любимый период в «Лете» затронули. Ну ничего, теперь будете все знать эти песни.