истории

Осужденный Чубакка открывает глаза Рассказ Олега Навального, написанный в колонии. С иллюстрациями автора

Источник: Meduza

Олег Навальный, брат оппозиционера Алексея Навального, продолжает отбывать наказание по «делу „Ив Роше“». В декабре 2014 года он был осужден на 3,5 года колонии за мошенничество и легализацию денежных средств. В колонии Олег Навальный рисует эскизы тюремных татуировок и стикеры для телеграма, сочиняет тесты и рассказы. Для «Медузы» он подготовил карточки «Как с толком провести время в тюрьме», придумал игру «Пережить тюрьму малой кровью», а еще написал три части рассказа про космического путешественника Чубакку, отбывающего срок за нацпредательство в исправительной колонии № 1984 в российской глубинке. Накануне Нового года Олег Навальный прислал «Медузе» четвертый рассказ, — как всегда, письмом, написанным от руки. Мы публикуем это письмо с минимальными правками и сокращениями.

От автора: По традиции я праздную наступление нового года моей отсидки свежей частью рассказа о Чубакке и его ГУЛАГ-трипе.

В этот раз новый отрывок замышлялся грандиозным: с отсылками к Достоевскому, Манну, Воннегуту и Ульрабрехту (несуществующий, придуманный мной писатель), сценами масштабных космических баталий, полноценными иллюстрациями к ним и так далее.

Однако в течение последнего года я был очень занят (ну вы знаете, эти подъемы и отбои, завтраки и лекции о событиях в стране и в мире), поэтому продолжение рассказа писано впопыхах, вышло скомканным и многие из идей реализовать не успелось. Зато в этот раз есть следующие эчивки:

1. Я получил по почте и, что важнее, прочел предыдущие части истории, и теперь повествование грозит быть более последовательным. Вам также советую зачесть, а то есть шанс остаться в недоумении по результатам прочтения.

2. Мне сообщили, что в Facebook, который ведется по моим письмам, указано, что я писатель (огромный сюрприз, и надо бы сменить на «порядочный автор»), и я решил, что в этих условиях будет невозможно обойтись без эпиграфа-двух.

3. При написании этой части со мной работали два соавтора: хорошая девочка Лиза — я использовал стих, присланный ею на открытие «on the Dark side»; по предварительному согласованию — Иван Колоссальный, чей рассказ приведен в тексте. Изначальные тексты я подверг легкой модификации, нарушив авторские права и бла-бла-бла, я все равно зэк, мне плевать.

Как всегда, спасибо ребятам из «Медузы», популяризирующим меня (visit gotchif.com) и дарящим цветы нежной [жене] Вико от моего имени.

Не жди меня Йода, героя-джедая,

Кеноби не тот, кем был вчера.

Меня засосала имперская идея

И Силы другая сторона.

(Из переписки с Лизой)

…Это сделало судопроизводство настолько фундаментально несправедливым, что лишило какого-либо смысла все…

(Постановление ЕСПЧ № 101/15 от 17.10.17

Дело «Навальные против России», пункт 84)

Чубакка открывает глаза, и первое, что он видит, это потолок над собой. После замечает, что цвет потолка и стен, его подпирающих, идентичен, и какое-то время размышляет, какая из плоскостей чем является.

Обстановка комнаты — это он сам и кровать, на которой он лежит. Даже дверь не угадывается сразу: замаскирована тем же умирающе желтым цветом, ручки на ней нет. Через какое-то время Чуи замечает окно, а за ним и Россию. Пытается припомнить, что с ним произошло, и одновременно ощущает непривычную прохладу в районе головы. Он ощупывает ее и обнаруживает несколько ноющих шишек и неожиданный бобрик едва отросших волос.

И тут Чубакка слышит голоса. Чубакка закрывает глаза, и ничего не меняется, голоса продолжают звучать. Само их звучание не сильно настораживает Чубакку, волнует его то, что произносимую речь он понимает. Речь эта проста, состоит в основном из криков, междометий и забористой матерщины. Человек, произносящий ее откуда-то из-за стены, просит, а местами скорее умоляет не бить его. Чубакка снова открывает глаза.

— Держи его!

— Крепче!

— Коли!

Крики протеста медленно перерастают в затухающее «Ыыыыыы».

Чубакка понимает, что он в медсанчасти.

Через некоторое время входят двое: один лыс, другой в фуражке. Все на всех смотрят выжидающе.

— И что, он действительно ничего не понимает?

— Ни бельмеса.

Тот, что без фуражки, обращается к Чубакке:

— Ни бельмеса?

Чуи в подтверждение отрицательно мотает частично косматой головой.

Бесфуражечник, приблизившись, светит фонарем в один из глаз Чубакки и представляется:

— Меня зовут Мышь Якович. Это моя профессия. А мое хобби — бесчеловечные эксперименты над людьми в области стоматологии! Хммм. Однако мне кажется, что наш космач все прекрасно понимает: гляньте, как зрачки расширились. Да не беспокойтесь, осужденный, это просто фраза из детского мультфильма. Звать меня Фрол Юрич. Я начальник медсанчасти. Никто вас пытать не будет. Не пытают у нас в тюрьмах! Гуманизация, и вообще! По голове его били? — это уже обращаясь к фуражке.

— Если и били, то только в рамках воспитательных мероприятий.

— Ну что ж… все может быть. Науке известны случаи, когда человеку кирпич на голову падал, а очнувшись, он знал в совершенстве французский, а до этого только молдавский, да и то — частично. Чудеса медицинские, — важно подытожил лысый и тут же продолжил: — Можем провести глубокую терапию, если будут случаи рецидива лексического бессилия.

Фрол Юрич картинно покосился на шеврон, украшавший рукав его белоснежного кителя: перекрещенный голеностоп и шуруповерт на фоне надписи «Закон».

— После вашей терапии он еще полгода по санчастям числиться будет, а нам рабочие руки — ну, может, в этом конкретном случае лапы — нужны ой как! Сами понимаете — план.

— План есть план. Все же на профилактическом укольчике я настаиваю. Завтра сможете забрать своего овоща.

— В каком смысле «овоща»?

— В том смысле, что он будет как огурчик.

Фрол Юрич с улыбкой мурены достает из кармана шприц таких размеров, что более уместно он смотрелся бы в руках кондитера, не спеша снимает колпак с иглы и молниеносным движением всаживает раствор в ногу Чубакки. У последнего начинаются судороги и пена изо рта.

— Во-о-о-от. Теперь он успокоился.

— Так он вроде и был спокоен.

— Это ж зэк. Никогда нельзя быть уверенным.

Чубакку крутит. Он хочет сесть, он хочет ходить, лезть на стены, глубоко и прерывисто дышать, бегать по залитым солнцем лесным полянам по утрам, надувать мыльные пузыри, надевать вещи не по моде, а потому, что в них удобно, разрушать звезды смерти, жизни, счастья или хотя бы просто почесать нос, но он не может — таков фармакологический эффект. Чубакка закрывает глаза.

С утра Чуи дали напиться из алюминиевой кружки, предварительно разбудив, после повели на комиссию по распределению. Заседало вышеуказанное собрание в небольшом, сплошь деревянном срубе. Перед домишкой толпился зэчий люд. В волнении, как это обычно происходит у толпящихся з/к.

Осужденные ждали распределения по баракам и рабочим местам, а на них то и дело шикал и зло вращал надбровными дугами зэк, отличавшийся от других крупнотой телосложения, ватником на бобрином меху и красной нагайкой с позолоченным тиснением «ДСП/СДП» («Для служебного пользования/Секция дисциплины и порядка»). То был завхоз карантинного отделения Иуда Гадович Козлов. Было бы чересчур предположить, что такие ФИО завхоз получил в результате ветвления своего родового древа. Свой исходный код Козлов поменял, чтобы дополнить образ. К его задачам относилось поддержание чистоты и порядка в бараке карантинного отделения, а также унижение и физическое доминирование над вновь прибывшими арестантами для целей ломки воли и вообще чтобы понимали, что не на курорт попали.

Иуду Гадовича Козлова после освобождения гарантированно ждал удар отвертки или раскаленные клещи в исполнении зэка, чью криминальную карьеру он пустил под откос. Таких было тьма и сумрак. Помимо прочего, уже семь лет Иуду терзала трагедия личного характера: при постановлении приговора, прямо в зале суда, жена Иуды с криком «Скатертью дорожка!» ввергла себя в объятия участкового, сидевшего по соседству (и аналогичным образом проживавшего). По странному стечению обстоятельств этот участковый играл не последнюю роль в посадке Козлова. Гадович хотел освободиться, чтобы утопить измену в крови, но боялся, что его самого утопят в ближайшем к колонии колодце. Пребывая в цикличном аду мыслей о возможностях/потребностях, Иуда окончательно озлобился на мир. Той части мира, которая была представлена сотрудниками администрации, завхоз отомстить не мог, так как не переносил пыток, поэтому всю свою желчь плескал на БОТов (бесправных обитателей тюрьмы) — осужденных.

Временами Иуде хотелось повеситься, и он даже твердо решил сделать это, как только через его руки пройдет 30 Серебренников. Пока не прошло ни одного.

Сейчас завхоз Козлов учил з/к, как вести себя перед комиссией:

— Как войдете в кабинет, надо встать в квадратик, нарисованный по центру, руки за спину, шапку снять и нервно ее теребить.

— Как?

— Нервно. Руками. За спиной. Вид иметь боязливый и смиренный. В ответ что-нибудь неразборчиво мямлить. Решение комиссии принимать безропотно, со всевозможным покорством.

Поучительная речь была прервана криком из внезапно распахнувшейся двери.

— Только не бригада 101! Делайте все что угодно! Заберите моего семейника, сдерите с него кожу и оботрите грубой губкой, пропитанной уксусом, только не бригада 101!!!!!!!

Крамольная просьба издавалась из з/к, бьющегося в руках здоровенного детины в серо-синем камуфляже. Несмотря на надрывность и в чем-то трогательность криков, лицо детины выражало отсутствие смысла и тревоги. Детина пихает кляп в рот зэку. Потом он обматывает бичевой ноги з/к. Потом он протягивает бичеву к рукам. Потом он обматывает бичевой руки за спиной з/к. Потом он обматывает бичевой голову з/к, вернее, приматывает к ней кляп. Потом он снова протягивает бичеву к ногам з/к. Потом он снова обвязывает ноги з/к. Потом он натягивает веревку: ноги, голова и руки зэка закидываются назад. Теперь з/к чем-то напоминает чемодан с ручкой. Потом детина берет чемодан за ручку.

Здоровяк вяжет искусно: 13-ю зарплату ему выдали книгой — 10-е издание самоучителя по вязке узлов, которое он быстро и успешно освоил за неимением личной жизни и воображения.

Детина, о чем-то грустно вздохнув, топает прочь от избы под взглядами:

— вновь прибывших — испуганных;

— Козлова — удовлетворенного.

На пороге избы стоял взмокший от природы начальник отряда Виктор Петрович Склизкий. Стоял с засученными рукавами и глядел на Чуи насмешливо-свысока.

— Ты следующий, — и приставным шагом высвободил для Чубакки проход.

Комиссия по распределению содержала в себе сливки Специализированной Исправительной Колонии № 1984. Это Чуи понял сразу, хотя из сидящих в комнате двух с лишним десятков лиц вспомнил лишь несколько: начальника Берца, режимника Пыткина, Фрола Юрича, неприятно выделяющегося кроваво-красным медицинско-православным крестом на форменной белой фуражке. Чуть позже Чубакка заметил главного КУМа — Кремня, тот по обыкновению занял самый таинственный угол в комнатке.

Столы со служащими расположились вокруг повстанца в виде буквы П, что само по себе вызывало дурные предчувствия.

По словам грузились папки, которые сотрудники наперебой и усердно листали, хмурясь и вдумчиво, с усмешкой и сомнением, слева-направо и наоборот.

Берц усердно рисовал каляку-маляку на листочке и молвил, не отрываясь:

— Начинайте, Виктор Петрович.

— Осужденный Шушаков Аттичиткукович, приговорен решением заочного районного суда Столицы к лишению свободы за преступления, предусмотренные ст. 14 частью 88. Нацпредательство. Прибыл из СИЗО № 1488…

— Опять 1488!

— Просто глупое совпадение. Прибыл из СИЗО № 1488, где положительно себя не проявил, не заработав ни одного поощрения, медали или почетной грамоты. В период этапирования вел себя вяло. Рвения и усердия в качестве тягловой силы не проявил. От участия в кружке самодеятельности отказался. По прибытии в колонию № 1984 начал нарушать режим содержания грубо и вероломно. С персоналом общается хмуро, в чем-то грубо, без должного подобострастия. Общается с осужденными отрицательной направленности (потенциально). В карантинном отделении отказался исполнять танец выдворения на путь исправления, тем самым имел умысел на оказание сопротивления, поэтому к нему были применены физическая сила и спецсредства в строгом соответствии с законодательством и рекомендациями Синода. Кроме того, при полном обыске бесчувственного тела у него был обнаружен запрещенный предмет… щипчики для ногтей…

Сотрудники разразились вздохами различной степени ярости и суровыми лучами взглядов начали вспарывать Чубакку. Аллочка из бухгалтерии от возмущения даже прикрыла ладошками пунцовое лицо — от этого в комнате стало светлее.

Берц разочарованно начал:

— Да уж. Осужденный Шушаков. Это не лучшие первые шаги на пути к исправлению. Ну ничего, мы тут видели случаи куда запущенней и овец, заблудших в куда более непролазные дебри.

Берц остановился для паузы, и <нрзб> его взгляда красочно иллюстрировала непролазность тех дебрей.

— Мы тут все наслышаны о вашем, так сказать, геройском поведении на карантинном. Первый случай, когда зэк не танцевал, так сказать, под дудочку администрации. Но поймите, осужденный! Ваша стойкость — это не следствие несгибаемой вашей воли, а недостаток усердия и профессионализма у некоторых наших сотрудников, — испепеляющий взгляд в сторону Лыткина. — Вам следует хорошенько пораскинуть мозгами на этот счет, в переносном, конечно же, смысле.

Видимо, желая продемонстрировать, как именно, Григорий Константинович, полуобняв себя руками, со всей доступной ему задумчивостью откинулся в кресле.

В детстве Берц обожал мультсериал «Гриффины», поэтому продолжил после 7-минутной паузы:

— Фрол Юрьевич, а вы уверены, что он понимает, о чем я?

— Вполне.

— Положительный эффект от принудительного труда известен с древних времен. Взять тот же Египет или БАМ, например, да мало ли! Поэтому вам, осужденный Шушаков, предавший нашу, нашу-но-пока-еще-не-вашу, Шушаков, Родину, просто необходимо искупить свою вину усердным общественно-полезным трудом. Каждая выполненная норма увеличивает ВВП и двигает вверх нашу обожаемую державу в мировых рейтингах. Возможно, вы будете удивлены, но не по всем позициям Россия на первых местах. Ваша миссия, Аттичиткукович, стать гордой буквой в симметричном ответе заокеанским Блумбергам. Они нам санкции, мы им — ликование в предвкушении трудового подвига. И вот именно вы, Шушаков, вчерашний меч в руках врагов, можете стать острием мощнейшей контратаки нашей Родины.

Мы собираемся явить пример доброты и человеколюбия, предложив вам ответственную и почетную рабочую должность, но помните, что жестокость и формализм мы можем продемонстрировать более чем легко и непринужденно, как то и предписывает закон.

Чубакка слушает проповедь не мигая, боясь упустить глубинный смысл, который она может таить в волнообразном танце обрюзгших мышц лица Берца.

— Руководствуясь вышесказанным, совет воспитателей постановил распределить вас для проживания в общежитие отряда № 7 ½ и трудоустроить в бригаду 101.

В комнате умерло дыхание. Ход администрации был сделан. Администрация ждала ответки. К сожалению, Чуи не был знаком с правилами и не мог поинтересоваться, в чем конкретно состоит работа в бригаде № 101. Он подозревал, что сейчас происходит какой-то ритуал, и не знал, надо ли устроить истерику, как предыдущий распределенный, или хранить спокойствие. Как астронавт, не единожды вступавший в первый контакт с представителями иного социума, он решил избрать выжидательную тактику.

Неловкость нарастала, но неожиданно заурчавший желудок оголодавшего Чуи разрядил обстановку.

— И то правильно, время-то обеденное, — довольно заключил Берц. — Для нас, конечно, а для вас, Шушаков, самый разгар рабочего дня, так что не смеем вас задерживать, то есть смеем, конечно, но не будем.

Сотрудники, получив сигнал подготовки к приему пищи, зашуршали бумагами, спешно собираясь.

— Ну, сам пойдешь или как? — внезапно возникший и уже знакомый Чубакке детина выразительно смотрит на свою кисть, полную веревочек. Чуи вздрагивает.

— Ну вот, сразу видно, что не дурак, даром что лохматый. Ну пойдем, горемыка. А то весь обед с тобой пропущу.

— Кто это?

— Зэк.

— Понимаю, что не мироточащий бюст Николая II.

— А?

— Говорю, понял, что зэк, а чего волосатый такой и на алабая похож?

— Политический.

— Поня-я-я-я-я-ятно. А почему ко мне?

— Это ты у Берца спроси. Мое дело — доставить тело.

— А чего молчит?

— Вроде не русский.

— Иностранец? Даз Марсэло Уолэс лук лайк бич?

— Агрххххррр.

— Горец, что ли? Ну ладно, пойдем, Шушаков.

Завхоз Бром вразвалку вел Чуи по бараку, вдоль стен которого были расставлены двухъярусные нары, через нары стояли тумбочки для хранения личных вещей (хотя институт частной собственности на зэков не распространялся) и треногие табуреты. Одну из ножек у табуретов отрывали в рамках государственной программы сбалансированного бюджета (бюджет балансирует — все балансируют).

— Слушай сюда, администрация определила тебя для проживания в отряд с показательными бытовыми условиями проживания. Это большая честь. Весь инвентарь выполнен в реалистично-винтажном стиле, дизайнеры, его создавшие, вдохновлялись нормативной документацией поздних 30-х годов, и если доска на нарах кажется неструганой, она и есть неструганая, вода в умывальнике что ни на есть ржаво-ледяная, а вши по-настоящему бельевые. Это понятно?

— А, ну да, ты ж немой. Значит, смотри, вот там каптерка, заходить туда нельзя: это мой кабинет. Вот там — комната прослушивания звуков гармоники, или воспитательная комната, по-казенному. Туда тоже нельзя заходить, я там отдыхаю. А здесь налево — комната приема пищи, но заходить туда нельзя, так как в соответствии с правилами внутреннего распорядка прием пищи разрешен только в столовой учреждения. А это твои нары, но ложиться на них до отбоя нельзя. Все очень просто, но я повторюсь, так как ты новичок: если тебе захочется что-то сделать, то, скорее всего, это НЕМОЖНО.

Чубакка смотрит на Брома. Чубакка закрывает глаза. Чубакка открывает глаза. Чубакка моргает.

— У тебя деньги есть, хиппи волосатый? Видимо, нет. Мой тебе совет: вступай в стадию первоначального накопления капитала. У нас же капитализм, а значит, часть правил мы сможем пересмотреть, ну или ввести мораторий на их исполнение. МО-РА-ТО-РИЙ, — повторил Бром громко и по слогам, чтобы быть уверенным, что Чуи воспринимает его информационный посыл.

Волосатый повстанец обвел ряды нар взглядом и понял, что зэки, спящие на них, видимо, как раз подпали под действие МО-РА-ТО-РИ-Я.

— Я смотрю, ты парень крупный, и у тебя может возникнуть соблазн начать игнорировать вышеописанные правила. Должен тебя от этого предостеречь, только если ты не любишь, когда пять-шесть человек избивают тебя ногами, а то и дрыном. Ты ведь не любишь?

Чубакка не любил, в чем сознался с помощью мимики и жестов.

— Ну вот, с правилами разобрались, теперь о распорядке: с утра подъем, зарядка, аэробика и ритмика. Я в отряде слежу за тем, чтобы все были в отличной физической форме — готовимся к конкурсу «Ива красная», тренируем гибкость и стамину, вот это все; затем завтрак, за ним работа, на которой без отрыва обед, после работы расслабляющий воркаут, ужин, сон.

Бром закуривает и испытующе смотрит на Чуи.

— У меня в детстве был алабай, поэтому я для тебя сделаю исключение и аванс. Сейчас день, вывоз на работу будет с утра, поэтому можешь ложиться и отдыхать до завтра. Тебя же в 101-ю распределили? Силы тебе понадобятся. Ах да, чуть не забыл…

Бром с поразительной быстротой провел апперкот в бороду Чубакке, на секунду космическому пилоту показалось, что он входит в субпространственный тоннель: перегрузки и рисунок проносящихся мимо звезд были схожими. Реальность вернулась в тот момент, когда тело Чубакки мешком упало на пол.

— Сам понимаешь: тюрьма, надо поддерживать стереотип жестокости и беспричинного насилия. Ну, отдыхай, земляк.

Бром уходит к себе в каптерку, там он вспоминает алабая Шлему, которого так любил, а потом и ленту Мебиуса своей тюремной карьеры.

В 18 лет он был арестован за тройное убийство, но так как он умел делать глаза как у кота из «Шрэка», то вместо пожизненного заключения ему дали 25 лет колонии строгого режима. Возможно, помогли связи отца-прокурора.

Пять первых лет заключения Бром провел в жесточайшей конфронтации с тюремной администрацией и почти безвылазно в карцере. Но возраст, бетонные, вечно мокрые полы изолятора и пытка током кинули его в противоположную крайность, и он, вступив в секцию дисциплины и порядка, начал оказывать содействие органам госвласти железной рукой. Теперь, отсидев 17 лет, Бром чувствовал себя в зоне постоянной стабильности. Начальник колонии Берц относился к нему как к сыну и во многом опирался на него. Зэки боялись по инерции, благодаря зверствам прежних лет. Сейчас насилие Бром использовал в целях чисто демонстрационных.

Ожидая, что Свобода приближается с каждой секундой неумолимо, Бром окунулся в процесс мани-мейкинга. Как персонаж, знакомый с администрацией колонии, и чемпион по лояльности к ней, он продавал зэкам гарантированные законом права и нарушающие закон привилегии: право на передачку/свидание, право посещать душевую кабинку, возможность спать днем, нары с более выгодным положением, трудоустройство на место потеплее и так далее.

При большом воображении продавать можно было все что угодно, в том числе избавление от проблем, самим же Бромом и созданных. Все собранные таким образом деньги Бром откладывал на мечту. Бром мечтал открыть розарий. Такие дела.

Тем временем Чубакка, частично восстановив координацию после удара Брома, заползает на свои нары и тонет во сне, как только закрывает глаза. Ему снится принцесса Лея. Она играет «Полет шмеля» на бас-балалайке, рядом с ней в овчинном тулупе исполняет танец с саблями Дарт Вейдер, который на самом деле Хан Соло, что становится очевидно, как только шлем скинут.

Землетрясение, вырвавшее Чуи из лап Морфея, оказалось всего лишь негладко выбритым з/к, трясшим повстанца:

— Земеля, просыпайся, на ужин пора, а то вкусняшки остынут.

Чубакка рывком сел на нарах, не до конца избавившись от послевкусия сна.

— Братунец, сам понимаешь, за побудку и проявление людского с тебя причитается. Обычно я беру биткоинами, но так как ты только с этапа, можешь отдать мне только полпайки. Добренько? Ну и по рукам!

Помощник дежурного по колонии вел построение по пять шеренг отряда 7 ½ через чуть притихший лагерь. На улице было промозгло, и те немногие, кого не гнали сегодня на работы, не горели желанием дышать свежим воздухом. Тем более примыкающий к зоне завод по переработке отходов делал воздух крайне неаппетитным для вдыхания.

В столовой было три окна для выдачи еды, и к каждому тянулась очередь зэков. 1-е окошечко для первого; 2-е для второго; 3-е для хлеба и компота. Ранее все выдавалось из одного окна, но после бунта, когда зэки пытались использовать подносы в качестве щитов, закрываясь от резиновых пуль и зарядов каменной соли, средства доставки тарелок от окна до стола (то есть, собственно, подносы) отменили для усиления безопасности и в назидание. Теперь, чтобы яства не остывали, некоторые арестанты делали вид, что они находятся на фуршете, и ели, стоя в следующих очередях.

Промониторив обстановку минуту-другую и увидев, что на первое и второе, по сути, одна и та же черноватая жижица (игнорируя то, что в меню дня сегодняшнего значится харчо и макароны по-флотски), Чубакка встал в очередь за компотом и пайкой.

— Фамилия?

— …

— Фамилия, оглох, что ли?

Лопоухое лицо показалось в окошке выдачи.

— А-а-а, знаменитый лохматый молчун! Слыхал, слыхал.

Чубакка и ушастый смотрели друг на друга с изучающим видом.

— Э, баландер, ты что, замерз? Ща встряхну тебя там! — поторопили зэка, трудоустроенного на выдаче пищи, из очереди.

— Компот. Хлеб. Приходите еще, приводите друзей, — заученной шуткой лопоухий завершил обслуживание клиента.

Сначала Чубакке показалось, что в компоте плавает глаз, но тот был просто нарисован на дне кружки. Надпись вокруг ока гласила: «Мы смотрим за вами гласно и не-», — и мелким шрифтом: «Это закон!»

Чубакка присел за пустующий стол на шесть персон, намереваясь поесть и подумать о разном, но план был нарушен Треповым — зэком, давеча будившим его к ужину.

— Ну так что, корефан-корефанчик, братуня-братунец, как наш уговор, а?

Чубакка, помедлив, протянул ему пайку для дележа.

— Ого! Целая пайка! Щедро, братуха! — алчно спрятав хлеб за пазуху, Трепов дал Копперфильда, то есть исчез.

Чуи допивает компот, возвращается в барак тем же строем, что и пришел в столовую, ложится на нары, закрывает глаза и засыпает.

Эх, туры, туры, туры!

Комаринский мужик!

Чубакка открывает глаза под гимн великой империи, чтобы обнаружить, что в бараке творится великая ажиотация — зэки готовятся к дивному новому дню.

Как и анонсировал Бром, за подъемом следует зарядка, во время которой неумолимый завхоз нагайкой и криком контролирует степень и качество растяжки осужденных. Гибкость Чуи схожа с гибкостью гранитной мостовой, но Бром проявляет к нему снисхождение как к новичку.

В столовой на завтрак дают вчерашнюю чернь. Чубакка ограничивается соленым чаем и хлебом. Хлеб кажется Чубакке вкусным. Очень. Но напоминает клейстер по консистенции.

Вскоре после возвращения в барак работообязанную часть отряда вывозят на построение — время зарабатывать wealth для Маза-Раши.

Выкрикивая в толпу фамилии, сотрудники администрации формируют шеренги, те в ногу маршируют к шлюзу — дорога на промзону обрамлена 6-метровым глухим забором по обе стороны, коридор тянется на 2 километра, и чтобы оторвать з/к от однообразия пути, по дороге раскинуты капканы, а на стенах осужденные, трудоустроенные в клубе ИК-1984 («Гоголь-центре», как ласково называют его сами арестанты), нарисовали многократно повторяющихся уточек и танцующих медвежат. Из репродукторов разливается марш. Сейчас играет имперский марш.

Чуи рассматривает окружающих с любопытством. Промзона с ее дымящейся трубой и явно просматриваемой черной аурой неизбежно надвигается на него, как амбразура на Матросова.

По дороге з/к не разговаривают. Слишком рано, холодно и не о чем. Чубакка идет в рядах бригады 101, окружающие его зэки сутулы особенно. Их щеки впалостью напоминают лузы русского бильярда — бессмысленного и беспощадного. Ему кажется, что арестанты из других бригад смотрят на них с глубоким сочувствием. Уже на территории промзоны бригаду 101 отсекают от прочей массы и, в отличие от остальных, не заводят в производственные цеха, а затравливают туда овчарками.

— Михалыч, а нельзя без этих собак? Это сильно демотивирует.

— Ты, Тупиков, потому и носишь такую погремуху, что недалек.

— Это фамилия, вообще-то.

— Значит, это у тебя в крови. Собак отменить нельзя: это часть легенды.

Краснодар Михайлович Утютюев некогда был обладателем министерского портфеля, не говоря уже о квартирах, дачах, машинах, в том числе одной машине с сиялкой, но самое главное: Правом Подписи.

Когда началось Великое Противостояние Всем, он сформировал идею импортозамещения как основного драйвера экономического развития, за что впоследствии и сел. Ну то есть сел-то он только потому, что Ампиратор вытащил бумажку с его именем из <нрзб> Борьбы с Коррупцией (слепая случайность, на его месте мог быть любой). Просто из-за популярности нововведения Утютюев сам поверил в свои управленческие навыки и незаменимость и перешел тропу кое-кому из круга ближнего.

Конечно, отсутствие Утютюева в команде управления страной ничего не меняло, как минимум из-за того, что никакого управления страной и не требовалось: правильные академики давно доказали бесперспективность менеджмента Россиюшки из-за ее свободолюбия и то, что понимает ее один лишь Ампиратор, и ей он муж, и она ему жена, и любовь у них, и совпадение характеров-менталитетов на 86%.

Утютюев, хоть и взгрустнул после посадки, духом не пал. Сперва-наперво он изменил имя с Корзинавдар на Краснодар, чтобы заручиться поддержкой у кубаноидов (их партия стала сильна в последние годы и присутствовала ну почти везде), по этим связям и посредством мзды наладил взаимопонимание с администрацией СИК и развил бурную деятельность, в результате которой свет и увидел бригаду 101.

В те дни, когда Утютюев ушивал себе тюремную робу по размеру, Министерство Чрезвычайных Ситуаций и Внезапных Оказий в режиме аврала работало без выходных и перерывов на обед над уничтожением продуктов питания и предметов первой необходимости, запрещенных в великомогучей, но завозимых нелегально через границу, неприступную, как нимфоманка, проникшая в расположение Кантемировской дивизии. Бульдозеры министерства увязали в горах камамбера, катки беспощадно буксовали в парме и дыньках. Горы деликатесов высились и росли, чем будоражили жителей окрестно-голодающих деревень. Множились сплетни и вредоносные, не подтверждаемые официальными СМИ слухи.

И тут появился Утютюев со своей спасительной инициативой (не лично, естественно, а посредством Берца) — создать спецбригады из числа осужденных для утилизации санкционки. Кроме того, Утютюев разработал некий технологический изыск, позволявший в результате аннигиляции контрабанды производить удобрения, так необходимые агропрому (то есть кубаноидам тоже). Простая и свежая идея: уничтожаем пару венгерских гусей и имеем в чем растить помидорки на Забайкальщине. В эшелонах власти всех уровней на предложение откликнулись с радостью, тем более все знали, что проблема, передаваемая в Великодержавную Службу Покарания, перестанет быть проблемой — о ней просто забывают. В результате в СИК № 1984 в кратчайшие сроки был открыт Экспериментальный цех по утилизации для отработки процесса и повсеместного внедрения во всех колониях на территории Огромной.

Существовала лишь одна проблема. Зэк. Как элемент ненадежный и недосоциализированный, арестант, в случае получения доступа к уничтожаемым продуктам, наверняка начал бы ухищренно и злонамеренно их расхищать и, склоняя к соучастию малодушных сотрудников роты охраны, продавать на волю. Окрестности СИК-1984 могли в короткий срок стать лидирующей в стране площадкой по торговле австрийским мясцом и французскими сырами.

Для избежания столь нежелательных последствий Утютюев сформулировал кадровую политику 101-й бригады следующим образом: трудоустройству подвергались только на 100% лояльные з/к [те, у которых в лагерях сидели родственники, которых можно было бы использовать в качестве заложников], кроме того, за каждым из них должна была числиться Тайна, раскрыть которую прочим арестантам значило бы выписать свидетельство о его смерти.

Для усмирения любопытства осужденных, трудоустроенных при прочих производственных участках (которые, безусловно, захотели бы засунуть жало куда не надо, пытаясь узнать, что за 101-я такая), Утютюев разработал легенду о нечеловеческих условиях труда и быта, унизительности профессии (должность: оператор сочных вод), изощренных пытках, применяемых к уклоняющимся от выполнения плана, и т. д.

Рабочие 101-й бригады проходили обучение, и периодически для них проводился психологический тренинг, чтобы не пропадал навык поддержания легенды. Возвращаясь с промки в лагерь, они старательно гримировали лица следами побоев и изнеможения. В бараках старались не общаться с другими з/к, натренированным взглядом смотря в темноту и покачиваясь в такт одним им слышной мелодии.

Легенда поддерживалась превосходно, и за 101-й закрепилась дурная слава. Более того, администрация даже стала использовать угрозу перевода туда в качестве орудия запугивания.

План Утютюева сработал. Естественно, он был назначен бригадиром и стал пользоваться полным и безоговорочным доверием администрации. В его цех не допускались мелкие чины администрации. Допуск имел только сам Берц и некоторые его замы.

— А-а-а, новенький. Знаю-знаю. Всецело проинформирован. Не тушуйся, Шушаков, все в порядке. Можешь считать, что ты родился под звездой счастья, — Краснодар Михайлович сверкнул застенчивой мутноватой улыбкой. — Мне сказали, что ты не говоришь по-русски?

— Агрххгрргрхха.

— Прелестно! Даже не знаю, можно ли найти более подходящего работника! Буду звать тебя — Могила! В целом функционал твой, дорогой мой Могила, прост и изящен: работая 7 дней в неделю с 7 до 21, а в период праздников надо вне пределов промки сохранять таинственность, то есть не болтать, а вид иметь несчастный и запуганный.

Краснодар сделал барский жест, призывая Чубакку оглядеть его утютюевскую вотчину.

Несколько конвейерных линий подавали конфискованные яства к станциям операторов, после чего те немедленно приступали к утилизации путем поглощения.

Зэки ели европейскую вкуснятину с лицами конченных патриотов, обильно запивая еду из алюминиевых кружек. Между рядами конвейеров ходил арестант с бидоном за плечами, удерживаемым лямками, и наполнял кружки из шланга, следя за тем, чтобы работникам было чем промочить трудовое горло.

Цех был бел и металлическ. Обилие транспортеров и нескончаемые змеи трубопроводов делали его самым технологичным сооружением, увиденным Чубаккой на земле. Сами зэки выглядели крайне опрятно, были одеты в халаты и видом напоминали скорее скучающих сотрудников советских НИИ, нежели криминальных элементов.

— А вот и твое рабочее место, приступай. Если вдруг помощь нужна или попить, то жми сюда, — Краснодар указал на кнопку справа от стола-станции оператора. — Ну с Богом, седай, — он показал Чубакке на унитаз перед станцией, и, дождавшись, когда Чуи приступил к обработке первого объекта (колено вепря из Чехии), Михалыч, удовлетворенно кивнув, удалился в свой кабинет, бормоча что-то про неизбежность экономического развития.

Чубакке работа показалась странной. Несомненным плюсом стало то, что он наконец-то наелся, хотя запивать устрицы слабительным оказалось не особенно вкусным.

Жизнь Чубакки стала налаживаться (он даже прикормил бездомного порга, найденного на промке) — и наладилась бы окончательно, если бы не его эта вера в справедливость и сострадание.

Чубакка стал тайком выносить еду и подкармливать ею зэков. Единичные акты благотворительности могли бы остаться незамеченными, но после того, как кусочки хамона стали попадаться в однородной консистенции баланды, информация о повышенной калорийности питания осужденных мгновенно достигла Берца. В этот же день после работы Чуи вместо барака отбыл на комиссию совета воспитателей.

Смена трудоустройства повторилась за тем отличием, что настрой на лицах администрации был более решительным и менее благодушным.

— Ах, мразь же ты этакая, — начал Берц в свойственной ему визгливо-рычащей тональности. — Тебе тут доверие оказывают, можно сказать, выписывают талон на проезд в жизнь, а ты чего? Да ты дезорганизацией занимаешься! Ты продукты, запрещенные фитоконтролем, в баланду подмешиваешь! Да ты своих товарищей травишь, ты это хоть понимаешь, пучок волос ты нечесаный?

Чубакка смотрит на бесформенные тела трех зэков — работников столовой, при содействии которых он пытался повысить питательность рациона. Зэки испещрены кровавыми следами от ударов нагаек и стульев и подают лишь формальные признаки жизни.

Чубакка понимает, что повстанческий отряд раскрыт. Чубакка закрывает глаза и начинает готовиться к худшему.

— Мы могли отправить тебя на общие работы, на лесоповал, на кирпичеобжиг, на гранитотес, на сбор биологических материалов, в конце-то концов! Но нет! Мы проявили гуманизм — выдали теплое местечко. Понимали: интеллигент и политота. И что мы получили за нашу доброту? Ледоруб — в спину!

Берц ослабил мокрый от пота воротничок.

— Ну что, товарищи, какие будут предложения?

Дверь камеры Барака Усиленного Режима захлопнулась за Чубаккой, и он остался наедине с самим собой. Если верить постановлению комиссии воспитателей, то до конца срока.

Здание БУРа представляло собой бетонную прямую кишку с камерами-полипами по ее стенам. Все заключенные тут содержались отдельно друг от друга во избежание подготовки коллективных забастовок, мятежей и прочих актов неповиновения.

По правилам покидать камеру заключенные должны были для получения и сдачи постельных принадлежностей, а также для прогулок на свежем воздухе и ежемесячного посещения душевой кабинки (не более 10 минут). Однако Берц и его команда упростили эту сложную в администрировании процедуру:

— постельные принадлежности з/к не выдавали (поспят на полу год-другой — сговорчивее будут);

— душевая кабина все равно не работала (а чего туда шлындать, без воды-то?);

— гулять не выводили (на улице, по сути, ничего нового со дня сотворения улицы).

Зэков в БУРе СИК-1984 из камер не выпускали, лишь троекратно в день подавали уже знакомую (а со временем полюбившуюся) Чубакке баланду через окошко в двери. Иногда приходил библиотекарь и выдавал чтиво под роспись.

Книги в колонии были жестко отобраны цензурой, на каждой обязательно присутствовал типографский штамп «„Одобрено сурково-володино-кириеновской пропагандой“ Митрополит Министерства культуры и СМИ Соловей-Киселевский».

Чубакка, конечно, читал все доступные материалы, чтобы хоть как-то придать дням индивидуальность.

Сегодня Чубакка берет в библиотеке томик Ивана Колоссального «Как еще можно было бы возвеличить Россию? (хотя и так неплохо)» и читает:

«Машиной управляет Оксана. Она одета в национальный наряд. Ее волосы светло-русые и заплетены в тугую, толстую косу. Голова увенчана кокошником, вышитым жемчугом и малахитом. В блюдцах ее огромных темно-синих глаз отражается встречная Россия. Ее алые уста с хрипотцой и костромским акцентом поют для Пабло».

Чубакка закрывает глаза и представляет картину прочитанного. Его обострившийся слух улавливает звук скребущегося чего-то о бетон. Звук монотонен, но нарастает. Через какое-то время Чубакка замечает, что в одном из мест на стене его светлой хаты начинает отваливаться штукатурка. Он подходит и начинает ковырять это место ложкой. Уже скоро получается отверстие диаметром в пару сантиметров. По дуновению ветра из отверстия Чуи понимает, что оно сквозное, и заглядывает в него. Он видит с другой стороны глаз, полный мудрости и меланхолии.

— Сумерки надо мной, и скоро ночь наступит. Порядок таков.

— Мастер Йода?

— Вещь чудесная — детская голова. Ответы ищет она, а не вопросы.

— Мастер Йода! Ну наконец хоть кто-то понимает мой язык, я уже упоролся тут молчать! Откуда вы тут? Где повстанцы? Где Люк? Когда, блэд, это все закончится?!!!

— Очисти мозг от вопросов. Спокоен будь в мире. Вопросов всегда больше, чем ответов.

— Мастер, кончайте свою философскую херь! Надо отсюда выбираться. СРОЧНО!

— Многого не знаем мы. Туманна великая Сила. В беспокойстве она. Повсюду тьма. Ничего не видно. Спрятано будущее, в Возмущении Великой Силы оно. Терпение должны иметь мы, пока осядет муть и вода станет чистой.

Чубакка закатывает глаза.

— Мастер, давайте лучше обезоружим и перебьем охрану, вырежем администрацию и поднимем восстание!

— У тебя табака нет иль махорки?

— Я думал, вы не курите, мастер.

— В темные времена ничего не таково, каким кажется.

— Нет, ни закурить, ни заварить нетути.

— Эх. В жилку подняться велико желание меня у. Чертиков надоело тут до.

В коридоре слышны быстро приближающиеся шаги, и дверь в камеру мастера Йоды открывается; лязгают многочисленные засовы.

Чубакка прислушивается к диалогу:

— Осужденный Йодов! Выйти на середину камеры, ручки за спину, представиться!

— Йодой зовут, мастер я. На Догода-планете арестован безвинно за мятежа поднятия мысли.

— Та-а-а-ак… Продолжаешь выкобениваться? Порядок слов не тот. Осужденный, вы отказываетесь представиться?

— Серчай, начальник не. Ногтей младых с дислексией хвор. Не замысла ради, причине недуга по.

— Пʼнятно. Осужденный Йодов, за нарушение межкамерной изоляции и отказ представиться, то есть невыполнение законных требований администрации, вы выдворяетесь в камеру ШИЗО вплоть до устранения нарушений.

— Вэй-ой!

Чубакке показалось, что он услышит звук активации меча джедая, но это работает электрошокер. Он возвращается к отверстию в стене, чтобы взглянуть на камеру Йоды, и обнаруживает в нем свернутый в трубочку крохотный кусочек бумаги. Чубакка неуклюже разворачивает его и читает: «Чувак, держись! Люк».

Чубакка ложится на пол и, улыбаясь, закрывает глаза.