Мне говорят, что репрессий в СССР не было. Как с этим спорить?

30 октября в России — День памяти жертв политических репрессий. В десятках городов накануне и в этот день пройдут мемориальные акции. Самую крупную из них— «Возвращение имен» — проводит общество «Мемориал» у Соловецкого камня в Москве.

В этом году памятную дату окружает как никогда много вопросов и сомнений. По всей России вновь начинают устанавливать официальные и полуофициальные памятники Сталину. Международное общество «Мемориал» и Сахаровский центр, которые занимаются изучением истории репрессий, борются в судах со статусом «иностранного агента». Все чаще слышны рассуждения о том, что репрессий не было, и что это изобретение эпохи перестройки, придуманное для очернения Советского Cоюза.

Мы попросили историка Сергея Бондаренко рассказать, как спорить с такими утверждениями. В этот раз наши карточки построены вокруг самых распространенных тезисов скептиков и ревизионистов, ставящих под сомнение историю советского политического террора.

Спорить с самим фактом существования политических репрессий в СССР — довольно абсурдное занятие. Советские репрессии — относительно недавнее и хорошо изученное явление. Можно, конечно, спорить и с тем, что Земля круглая, но доказать это с точки зрения науки будет довольно сложно.

Проблема многих споров о репрессиях в том, что спорщики часто понимают под «доказательствами» совершенно разные вещи. Они могут оперировать разными «историческими фактами» и опираться на весьма своеобразную этику. Из гигантского объема литературы по теме, разумеется, всегда можно вытащить какие-то аргументы, которые помогут обосновать любое сомнение.

В России эта проблема стоит особенно остро, поскольку отсутствует сколько-нибудь выстроенное и уважаемое сообщество профессиональных историков. Мнение министра культуры со смехотворной диссертацией может котироваться наравне с позицией исследователя, серьезно занимавшегося конкретным историческим вопросом. Не существует как таковой границы между научным и ненаучным знанием. 

Подсчитать общее число жертв репрессий действительно очень сложно. В случае с «Красным террором» (первые годы после революции), коллективизацией или искусственно организованным голодом первой половины 30-х годов нам понятен масштаб события, но часто неоткуда взять точные цифры.

По оценкам общества «Мемориал», уже более 25 лет занимающегося сбором архивных данных и воспоминаний, можно говорить минимум о 13 миллионах пострадавших от государственного террора в советское время. И это — нижняя планка, так как она не учитывает миллионы людей, осужденных по административным статьям и «уголовным», вроде рабочих прогулов или попыток побега из мест ссылки и депортации.

Кроме того, вопрос о «массовости» также напрямую касается личной оценки. Не менее 725 тысяч задокументированных расстрелов по всему Советскому Союзу за два года Большого террора (1937-1938) — много это или мало в глазах вашего скептически настроенного оппонента?

Документальная история массового террора говорит об обратном. Основой репрессий сталинского времени были так называемые массовые операции — например, «по репрессированию бывших кулаков, уголовников и других антисоветских элементов» 31 июля 1937 года, с которой начался Большой террор, а также различные «национальные операции» — против поляков, против латышей, против немцев, проживавших на территории СССР.

Их осуществление проходило по лимитам — в каждую область спускались планы по арестам, которые необходимо было выполнить. В атмосфере непрекращающегося «социалистического соревнования» естественной казалась задача «перевыполнить норму», поэтому в областях и республиках составлялись встречные планы — о необходимости дополнительно увеличить количество арестов и смертных приговоров. Огромное количество людей арестовывалось буквально списочным образом — по материалам домовых книг, по фамилии в телефонной книге. Увидеть в них «врагов» или потенциальных коллаборационистов можно только в рамках грандиозной теории заговора.

С формальной точки зрения огромная часть репрессий в СССР была осуществлена в обход существовавшего в стране закона. «Самая демократическая в мире» сталинская конституция 1936 года не имела никакой связи с реальностью.

«Высшую меру» во второй половине 30-х годов оформляли «тройки» — внесудебные органы, как правило, состоявшие из начальника местного НКВД, секретаря партии и прокурора. Решения выносились в отсутствие обвиняемого, заочно, по материалам дела. Часто на это уходило 5-10 минут или еще меньше. Приговор мог приводиться в исполнение немедленно, без права на апелляцию. Схожую функцию имел и другой внесудебный орган — ОСО, Особое совещание. Наконец, даже формальное судебное заседание Военной коллегии Верховного суда, на которое приглашали обвиняемого, проходило в закрытом режиме, без адвокатов и свидетелей. 

Другой похожий тезис — без репрессий не было бы «великих строек», а перед войной нужно было избавляться от «пятой колонны» — из соображений безопасности.

Экономическая целесообразность существования ГУЛАГа — прежде всего этический вопрос. Можно ли вообще говорить о том, что миллионы людей должны были попасть в лагерь, чтобы решить какие-то, допустим, даже экономически обоснованные задачи? Но и если закрыть глаза на этику и здравый смысл, множество современных исследований экономики ГУЛАГа показывают его практическую неэффективность. Из воспоминаний людей, прошедших лагеря, нам известно о широчайшем распространении так называемой «туфты» — мифических выполненных планов по заготовке леса, добыче полезных ископаемых, строительству дорог и заводов. И это не говоря о том, что большие периоды в истории советских лагерей, например, догулаговского времени (Соловецкий лагерь 20-х годов) были прямо связаны с абсолютно внеэкономическими задачами — изоляцией или простым физическим уничтожением людей.

Гипотетические «репрессии ради победы в войне» коснулись абсолютно всех групп советских граждан. За «антисоветскую агитацию» арестовывали уборщиц и лифтеров, академиков и футболистов. Наконец, массовые аресты продолжились и в первые годы после войны — в конце 40-х — начале 50-х годов.

Сталин планировал и принимал непосредственное участие в проведении больших государственных террористических кампаний. Давно опубликованы Сталинские расстрельные списки, пример того, как решения принимались «в упрощенном порядке» и очереди на казни заверялись и визировались лично Сталиным.

Сталин дирижировал проведением «открытых политических процессов» второй половины 30-х годов, сам составлял сценарий суда и выстраивал внутреннюю систему воображаемой «оппозиции», распределял роли между обвиняемыми.

Наконец, смена власти в органах госбезопасности — от Ягоды к Ежову, затем от Ежова к Берии — с арестами и казнями предыдущего «исполнителя» и его окружения, также всегда контролировалась на самом верху, что давало возможность регулировать ход и развитие репрессий.

Очень важно помнить и понимать, что со смертью Сталина политические репрессии вовсе не закончились. Несмотря на массовые реабилитации и освобождения из лагерей миллионов людей при Хрущеве, посадки по политическим статьям продолжались. Самое известное свидетельство в ряду других — книга Анатолия Марченко «Мои показания» (1967) рассказывает о лагерях хрущевского и брежневского времени, с тысячами заключенных по «антисоветским статьям».

В дальнейшем для изоляции инакомыслящих стала использоваться карательная медицина — принудительное заключение «психически нездорового» человека в психиатрическую лечебницу. Да, масштабы этих репрессий несопоставимы со сталинскими, но от этого они не перестают быть репрессиями.

Сам Анатолий Марченко умер во время голодовки в тюрьме в Чистополе в 1986 году, добиваясь освобождения всех политических заключенных в СССР. Лишь спустя полтора месяца после его смерти Михаил Горбачев решился на этот шаг. Так что «такое время» — это практически и есть все 70 с лишним лет советской власти (что, собственно говоря, и указывается в законе «О реабилитации жертв политических репрессий», принятых Верховным советом в 1991-м году).