истории

«Вот так у меня в вотсапе до сих пор бьется его сердечко» Год теракту в «Крокус Сити Холле». Его жертвами стали почти полторы сотни человек. Их родственники до сих пор переживают утрату и пытаются увековечить память о своих близких

10:50, 22 март 2025

Источник: Meduza

Год назад, 22 марта 2024-го, в московский концертный зал «Крокус Сити Холл», где сотни зрителей ожидали выступления популярной группы «Пикник», ворвались вооруженные террористы. Они открыли огонь по безоружным людям, а затем устроили пожар, быстро охвативший все здание. От пуль, огня и дыма погибли 145 человек, еще более пятисот пострадали. За прошедший год официальные органы так и не прояснили полную картину случившегося, не назвали ответственных за провалы в охране массовых мероприятий и технике противопожарной безопасности — и даже не смогли идентифицировать останки всех жертв теракта. Родственники погибших вынуждены самостоятельно справляться с горем и искать способы увековечить память своих близких. Журналисты из кооператива «Берег» поговорили с некоторыми из них. «Медуза» публикует этот репортаж полностью.

«Вину в этой ситуации можно найти у всех»

Оператор-постановщик Иван Поморин одним из первых понял, что в концертном зале «Крокус Сити Холл» происходит «что-то не то». Вечером 22 марта 2024 года он вместе с командой занимался видеосъемкой концерта группы «Пикник». «Тут какая-то ерунда, тут выстрелы», — услышал Поморин в наушниках голос одного из своих коллег.

Музыканты попросили Ивана о съемке за несколько дней до мероприятия. Оператор тогда удивился: «Пикник» запланировал отыграть концерт в сопровождении симфонического оркестра, это сложная съемка, и в таких случаях на подготовку обычно закладывается месяц. Тем не менее Поморин согласился: во-первых, «захотел сделать людям хорошее дело по дружбе», во-вторых, посчитал, что такой масштабный проект хорошо будет смотреться в портфолио. Сейчас Иван размышляет: «Если история со съемкой возникла так спонтанно, может, и вопрос с обеспечением безопасности этого концерта лежал в той же плоскости?»

Обычно, когда на концерте предполагается съемка, билеты на несколько мест с лучшим обзором не продаются — их резервируют под видеокамеры. К моменту, когда Ивану предложили снять шоу в «Крокусе», все билеты уже были распроданы, и операторам пришлось искать участки, где они не мешали бы зрителям, но в то же время «могли дотянуться до сцены с артистами». В итоге несколько членов съемочной команды разместились вокруг пультовой — небольшого огороженного с трех сторон островка в центре зрительного зала, откуда удобно было добираться до сцены. Как оказалось позже, это обстоятельство спасло жизнь всем 16 операторам.

За 15 минут до начала концерта музыканты «Пикника» позвали Поморина в гримерку, чтобы окончательно согласовать план съемки. Оператор забрал трек-лист и вернулся на свое место — к мониторам, установленным за правой кулисой. Неожиданно по внутренней связи прошла команда, что второй звонок переносится на более раннее время. Ивана это насторожило: начало концертов обычно, наоборот, задерживается, просить же зрителей пройти в зал раньше запланированного — большая редкость. Еще через несколько минут один из участников съемочной группы сообщил ему о стрельбе в здании.

Поморин взглянул на мониторы, но ничего подозрительного не заметил. Впрочем, он хорошо знал характер своего коллеги и понимал, что тот не стал бы делать такие заявления без повода, плюс наушники были достаточно чувствительными, и сам Иван тоже услышал звуки, похожие на выстрелы. Версию о том, что сработала концертная пиротехника, он даже не рассматривал: «Если бы предполагались какие-то элементы шоу, нас бы об этом предупредили, иначе бы мы эту съемку профукали», — объясняет собеседник «Берега». Подумав несколько секунд, Поморин отдал команду: всем операторам бросить технику и немедленно покинуть здание через служебный выход, расположенный за сценой.

Оказавшись на улице, Иван тут же стал считать участников своей команды по головам: на месте были все, кроме двух девушек, работавших на верхнем ярусе зала. Базовая станция от аудиогарнитуры осталась в здании, поэтому связи с ними уже не было, и Поморин бросился на пост охраны в надежде, что увидит девушек на мониторах. Помощи от охранников Иван получить не смог: «Там два истукана стояли, просто в экраны лупились и бездействовали», — вспоминает он. Примерно через четверть часа Поморин наконец встретил обеих участниц своей команды на улице возле служебного выхода — они эвакуировались другими сложными путями, натыкаясь на закрытые двери и выходы из здания.

Иван уже понимал, что произошло «что-то серьезное» и концерта не будет, но еще не догадывался, что едва не стал жертвой крупнейшего в истории современной России теракта, по количеству погибших уступающего только захвату школы в Беслане. Покидая территорию комплекса на чужой машине (ключи от его автомобиля остались в здании), он обратил внимание на вереницу «скорых», прибывших к «Крокусу», но по-прежнему полагал, что речь идет о криминальном инциденте. «Я доехал домой, мы с супругой выпили по рюмке крепкого спиртного и легли спать, — говорит Поморин. — Помню, ей позвонила моя мать и спросила, все ли у нас в порядке, но мы ей не сказали [что я был в „Крокусе“]». 

На следующий день Иван вернулся к концертному залу в надежде забрать автомобиль и оставшиеся в здании документы и технику — и только тогда узнал от сотрудников ГАИ, что число погибших уже превышает сотню человек, а здание выгорело настолько, что у него обрушилась крыша. Иван сразу же решил перезвонить матери и рассказать о случившемся — посчитал, пусть лучше она узнает все от него самого, а не из прессы. 

Почему концертный зал сгорел дотла всего за три часа, неизвестно до сих пор: результатов пожарно-технической судебной экспертизы, как и других материалов по этому делу, которое пока не дошло до суда, в открытом доступе нет.

Неизвестно и то, как вооруженные террористы смогли беспрепятственно проникнуть в набитое людьми здание. Поморин убежден, что у преступников были пособники среди сотрудников «Крокуса», — все из-за того внезапного переноса второго звонка на более ранее время. «Это могло быть специально синхронизировано со входом террористов в здание, — объясняет свою логику Иван. — Террористам нужно было, чтобы они вошли в зал в тот момент, когда занавес еще закрыт, но на сцене уже сидит оркестр с инструментами».

По мнению Поморина, террористы, попавшие в зрительный зал через обычные входы для зрителей, могли рассчитывать, что музыканты в панике побегут к служебному выходу вместе с инструментами и создадут там пробку, из-за чего другие участники концерта и часть зрителей, которые будут спасаться через сцену, окажутся в ловушке — отчасти так и произошло.

Но больше всего вопросов у Поморина не к террористам и их возможным пособникам, а к организаторам концерта, владельцам «Крокуса» и службам спасения. «Я работал не на одном таком концерте и могу сравнивать с другими площадками, — рассуждает оператор-постановщик. — На массовом мероприятии на шесть тысяч человек должно быть усиление МЧС и пожарной охраны, несколько машин скорой помощи, собаки, охранники с оружием, а здесь площадка была просто голая».

После теракта Ивана Поморина как очевидца несколько раз приглашали для участия в разных телепрограммах, например в ток-шоу «Сегодня вечером» на Первом канале. В ходе одной из них он познакомился с адвокатом Игорем Труновым, который прежде защищал потерпевших в других терактах. «Вину в этой ситуации можно найти у всех: и у организаторов концерта, и у МЧС, и у [владеющей „Крокусом“ семьи] Агаларовых, — говорит Иван. — Очень много серьезных фигурантов, и другие адвокаты боялись заходить в это дело». 

Трунов не побоялся — от лица Поморина и членов его съемочной команды он подал иск к МЧС Московской области, а также написал заявление в СК с просьбой возбудить уголовное дело против владельцев «Крокус Сити Холла» — из-за оказания услуг, не отвечающих требованиям безопасности. В мае 2024 года стало известно, что такое дело действительно завели, фигурантами по нему проходят два сотрудника концертного зала, которые должны были отвечать за пожарную безопасность здания. 

Иван вспоминает, что в первые месяцы после теракта особенно остро испытывал то, что психологи называют синдромом выжившего. «Ты выжил, а другие погибли, ты видишь в этом несправедливость», — объясняет Поморин. Тогда он стал искать в социальных сетях других пострадавших и родственников погибших, чтобы предложить им помощь и поддержку, а также рассказать о возможности присоединиться к коллективному иску. Так он через «ВКонтакте» нашел Ирину Мясникову, потерявшую в теракте своего внука — 15-летнего Арсения Роганова — и бывшую невестку Ирину Веденееву. 

«Я все равно думала: „А вдруг?“ Все же бывает»

«Понятно, что от терроризма мы не защищены и если люди попали под пули, то ранение или смерть неизбежны, — рассуждает Ирина Мясникова. — Но больше ста сорока человек погибли от удушья! Если бы не нарушения, они могли остаться в живых». По словам Ирины, судмедэксперты установили, что Арсений Роганов и его мама Ирина Веденеева задохнулись от дыма.

За несколько минут до начала концерта Арсений прислал бабушке свою фотографию: юноша в черном худи с логотипом группы Rammstein стоит на фоне пресс-вола группы «Пикник» в «Крокусе». «Арсений, какой ты у нас красивый!» — написала внуку Ирина Мясникова. Подросток отправил в ответ эмодзи-сердечко. «Вот так у меня в вотсапе до сих пор бьется его сердечко — я открываю, смотрю на него и плачу каждый раз», — говорит собеседница «Берега».

Когда телеграм-каналы сообщили, что в «Крокусе» началась стрельба, Ирина, по ее словам, «не поверила своим глазам». Она тут же написала Арсению с вопросом, все ли в порядке, но тот уже не отвечал. Мама Арсения тоже не выходила на связь. Всю ночь Ирина Мясникова и отец Арсения пытались дозвониться по телефонам горячей линии для родственников пострадавших, но линия была перегружена. Утром отец Арсения, находившийся на тот момент в другом городе, выехал в Москву.

Имя Ирины Веденеевой появилось в одном из самых первых поименных списков погибших, в то время как о судьбе Арсения ничего не было известно больше двух суток. «Мы понимали, что он точно был рядом с мамой, они не разлей вода были, везде как хвостики друг за другом ходили, — говорит Ирина Мясникова. — Но надежда теплилась до последнего». Как позже выяснилось, подростка просто очень долго не могли опознать: по словам собеседницы «Берега», сначала родственникам и друзьям семьи показывали только фотографии тел, но на фото Арсений не был похож на себя. «Арсений обычно в очках был, а на фотографии без очков, плюс они, видимо, были настолько чумазые в этой саже, что никто не мог его узнать», — говорит Ирина. Отца Арсения пустили в Центр судмедэкспертизы только к вечеру 24 марта, там он смог опознать сына.

Где именно нашли тела Ирины Веденеевой и Арсения Роганова, следователи не сообщили. Слабая надежда выяснить, что случилось с родными, появилась у Ирины Мясниковой случайно: она получила в соцсетях сообщение с приложенной фотографией. «Посмотрите, пожалуйста, там на заднем фоне в кадр, по-моему, попал ваш внук», — писал незнакомец, по-видимому, внимательно изучавший списки друзей в аккаунтах жертв теракта (именно соцсети стали средой, объединившей всех причастных к нему людей). 

На фото, снятом в зрительном зале «Крокус Сити Холл», сидит мужчина в оранжево-синем свитере, а через ряд от него что-то читают в телефонах Арсений с мамой. Фотографию опубликовала владимирская редакция «Комсомольской правды» — этим мужчиной оказался муромский машинист Игорь Гришин: он сумел спастись во время теракта и рассказал журналистам свою историю. «Почему Арсений с мамой не вышли вместе со всеми, куда они пошли?» — не переставала думать Ирина, пытаясь найти контакты Гришина. 

Бабушка Арсения понимала, что этот человек в тот день вообще мог не заметить ее близких, но не сдавалась. «Я все равно думала: „А вдруг?“ Все же бывает», — говорит она. Ей удалось связаться с дочерью Гришина, она передала ему, что с ним хотят поговорить о случившемся, и Игорь сам позвонил Мясниковой. Но, как она и опасалась, он ничего не смог сообщить ей о судьбе Арсения и его матери. По словам Мясниковой, вопрос, что случилось с внуком, по-прежнему очень сильно ее мучает.

Собеседница «Берега» говорит, что старается смотреть и читать все, что касается теракта. Недавно она пересматривала передачу Первого канала, вышедшую на девятый день после атаки. Одним из гостей студии был спортивный комментатор Виктор Гусев — 22 марта 2024 года он тоже был на концерте группы «Пикник». Ирина рассказывает, что внук хранил фото с автографом Гусева: несколько лет назад Мясникова работала в одном из московских фотосалонов, где часто распечатывал фотографии один из сотрудников спортивного телеканала «Матч ТВ», хорошо знакомый с журналистом. «Арсению от Виктора Гусева. Удачи!» — от руки написано на снимке. 

Ирина Мясникова еще не ездила к «Крокусу» после теракта — так сложились обстоятельства. Тем не менее она надеется, что когда-нибудь сможет побывать там, где погиб ее внук. «Мне нужно туда попасть, у меня душа этого просит», — говорит Ирина.

«Где обещанный снос „Крокуса?“»

21-летний Александр Бычков говорит, что его мать не помнит ни происходящего во время теракта, ни событий последующих нескольких дней. Родители и младший брат Александра были на концерте вместе с другом семьи — все, кроме отца, спаслись. Мать Александра и друг их семьи остались невредимы, а ребенок получил сильные ранения: две пули вошли в голень, задев кость, еще одна застряла в области желудка, пройдя то ли через ягодицу, то ли через спину, четвертая попала в шею. Бычков дозвонился до матери через полчаса после начала теракта — в это время его брата уже готовили к операции. Никаких сведений об отце он разыскать не смог.

Ночь Александр провел в больнице рядом с братом и матерью, параллельно обзванивая больницы с моргами и пытаясь пробиться по телефонам горячей линии, выделенной для тех, кто не может найти своих близких. Большинство номеров, которые распространялись в телеграм-чатах и по телеканалам, были недоступны. Несколько раз на звонки Бычкова все-таки ответили — но почему-то его «послали матом». Александр вспоминает, что в ту ночь звонил и в МЧС — и каждый день на протяжении следующих двух недель ему перезванивали оттуда с вопросом, нашел ли он своего отца. В какой-то момент Бычкова это стало злить: «Это же их работа искать его, а не моя», — недоумевает собеседник «Берега».

На следующий день Александр поехал в Бюро судмедэкспертизы. На одной из опубликованных в телеграм-каналах фотографий с телами погибших собеседник «Берега» увидел мужчину в яркой рыжей кофте и джинсах — так же в день теракта был одет и его отец. Но среди тел, доставленных в морг, Александр отца не нашел.

Родственники сдали генетический материал и стали ждать результатов исследования. Через две недели Александр не выдержал и сам позвонил в Бюро судмедэкспертизы. «Приезжайте, [анализ] ДНК положительный», — ответили ему по телефону. В тот же день они с девушкой приехали в учреждение, и все, что там происходило, Бычков называет фарсом. «Казалось бы, с одной стороны, миленький, добренький подход, зачем-то предлагали поесть каждые пять-десять минут, а с другой — давление: „Давайте быстрее, мы еще три дня работаем, а потом вам придется самим ездить, оформлять“», — вспоминает Александр. 

Процедура проходила в четыре этапа: сначала предстояло побеседовать со следователем, который выдавал пострадавшим и родственникам погибших постановление о признании их потерпевшими, потом получить справку о смерти, затем оформить свидетельство о смерти с сотрудниками ЗАГСа — и наконец договориться об организации похорон с представителями ГБУ «Ритуал». Сопровождавшие Александра волонтеры настаивали на том, чтобы все эти этапы он прошел сразу, но уже на стадии разговора со следователем собеседник «Берега» понял, что ему сложно в одиночку выдерживать натиск госслужащих. 

«Мне показали документ с результатами ДНК[-экспертизы], но не дали ни сфотографировать, ни снять копию, — говорит Бычков. — На вопрос почему ответ был: „Просто нельзя, запретили“». 

Александр постарался запомнить все, что было указано в этом документе, — и обратил внимание на две вещи. Во-первых, в документе была неточность в значении вероятности родства, выраженном в процентах. А во-вторых, генетический материал его отца был взят из мышечных тканей. Независимые эксперты, с которыми Бычков позже проконсультировался по этому вопросу, сказали, что образцы ДНК должны были брать из костей, потому что они более устойчивы к воздействию огня и остаются информативными для такого рода экспертиз. 

После разговора со следователем Александр решил уйти домой, но сделать это удалось не сразу. «Не могу сказать, что меня прямо силой держали, но вышел я оттуда с боем», — вспоминает Бычков. На следующий день он вернулся в Бюро судмедэкспертизы уже в компании адвоката и крестного, оставшиеся инстанции они прошли вместе. Вопреки ожиданиям семьи, останки погибшего в тот день им не только не выдали, но даже и не показали, хотя, по словам Александра, он безошибочно узнал бы отца по «необычной форме зубов». «Посмóтрите, когда будете хоронить», — цитирует собеседник «Берега» ответ сотрудников бюро. 

О проведении независимой генетической экспертизы речи уже не шло — по словам Александра, его крестному «очень четко дали понять, что делать повторную экспертизу где бы то ни было никто не позволит».

Мать Александра настаивала на том, чтобы мужа кремировали. Переубеждать ее семья не стала: «И без того было эмоционально тяжело», — объясняет Бычков. Тем не менее, прежде чем отправить гроб в кремационную машину, родственники решили его вскрыть и все-таки попытаться опознать останки. Внутри, по словам Александра, лежал черный патологоанатомический мешок, а в нем — что-то завернутое во много слоев пластиковых пакетов, обмотанных скотчем. В течение двадцати минут семья пыталась добраться до содержимого, и за это время сумела преодолеть всего четыре слоя пластика. 

«На этом решили закончить — дальше уже не было ни времени, ни возможности, — говорит Бычков. — У рабочего, который нам помогал, буквально два ножа сломалось, пока мы все это разрезали».

Александр убежден, что когда-нибудь точно узнает, действительно ли его отец погиб в теракте. «И у меня, и у семьи позиция, что папы просто рядом с нами сейчас нет и мы не знаем, где он находится, — говорит собеседник „Берега“. — В его смерть мы не верим, но и в том, что он где-то живой, уверенности тоже нет». 

Сейчас семья старается уделять много внимания младшему брату Александра: подросток продолжает восстанавливаться после ранений и пока ходит с костылями. Опасения за здоровье брата — одна из причин, по которой Бычков решил не присоединяться к коллективному иску. «Им занимались лучшие детские хирурги страны — в стиле нашего государства было бы такую помощь перекрыть», — рассуждает Александр.

Все обещанные компенсации Бычковы уже получили: Москва и область выплатили семье три миллиона рублей за погибшего отца и один миллион за пострадавшего ребенка, еще от десяти до пятнадцати миллионов им перевел Красный Крест — точную сумму Александр назвать не может, потому что выплаты поступали разным членам семьи и в несколько этапов. В учрежденный Crocus Group Фонд Муслима Магомаева семья не обращалась — представители организации позвонили матери Александра сами. «У них было очень вызывающее отношение — якобы мы должны быть им благодарны, что они готовы нам помочь, хотя мы никаких заявок не писали», — говорит Бычков. От помощи фонда семья отказалась.

По словам Александра, главный вопрос, которым он сейчас задается, — «Где обещанный снос „Крокуса“?». Собеседник «Берега» говорит, что на месте сгоревшего концертного зала и все еще работающего павильона выставочного комплекса, расположенного в том же здании, «хотел бы видеть мемориальный парк». Бычков считает, что будет правильно, если в этом парке собственники высадят деревья по количеству погибших и у каждого из них поставят табличку с именем. «Крокус стал могилой для тех людей, которых не смогли опознать, и по всем морально-этическим нормам будет безобразно строить что-то коммерческое и развлекательное на этой территории», — убежден Бычков.

«Хорошо бы, чтобы у нас был свой уголок, за которым мы ухаживаем»

Алена Вербенина убеждена, что не смогла бы ездить на кладбище к сыну. «Я бы не выдержала могилы своего ребенка, это выше моих сил, — говорит она. — Я езжу на кладбище к своему папе, но это другое». 25-летний сын Алены Максим оказался одним из немногих погибших в теракте, чьи останки найти не удалось. Некоторые в таких случаях хоронят пустой гроб, но Вербенина этого делать не стала. Для нее место памяти о Максиме — это «Крокус».

Когда Алена узнала о стрельбе в концертном зале, куда уехали ее сын и его девушка Наталья, то тут же стала им звонить. Наталья взяла трубку и прокричала, что Максима убили, а ее саму везут в институт Склифосовского. Много дней спустя девушка рассказала Алене, что они находились недалеко от служебного выхода, но это их не спасло: в детстве Максиму диагностировали СМА, и с подросткового возраста он мог передвигаться только в инвалидном кресле. 

Чтобы добраться до ближайшего выхода, Наталье надо было втащить коляску с Максимом по лестнице на сцену. Девушка была готова сделать это, но Максим отказался. «Он понял, что пока они по одной ступеньке будут подниматься, убьют минимум человек десять, — объясняет Вербенина. — Уже зная, что его ждет, он самостоятельно отъехал и дал людям пробежать». 

Один из террористов выстрелил Максиму в спину — тот упал и накрыл собой Наталью. Она оставалась рядом и, только когда поняла, что молодой человек умер, решила спасаться. Наталья получила сильные ожоги спины и ног, потому что пробираться к выходу ей пришлось ползком среди горящих тел. По словам Вербениной, девушка до сих пор «категорически не готова» обсуждать тему теракта. «Пока она ищет ответ на вопрос, зачем она осталась в живых, — рассказывает Алена. — Надеюсь, со временем такой вопрос отпадет, потому что молодые люди не должны допускать такие мысли».

Сама мать Максима, по ее словам, в первые дни «находилась в ужасе и оцепенении». Алена говорит, что, несмотря на слова Натальи, она продолжала надеяться, что произошла ошибка. «Внутри было такое ощущение, что сейчас он мне напишет и все будет как раньше, что мы еще будем перечитывать, что произошло, и вместе с ним обсуждать», — говорит она. Через несколько дней после теракта Вербениной передали куртку сына — перед началом концерта Максим сдал ее в гардероб, поэтому она уцелела. «Первое время я совершенно не могла плакать, в острые моменты у меня почему-то вырывался крик», — вспоминает Алена. Так было и в тот день.

Вскоре Алену пригласили на опознание, и начались долгие бюрократические процедуры. Тело Максима не нашли, поэтому у Алены взяли генетический материал в надежде, что позже смогут идентифицировать хоть какие-то останки. Но не нашлось и останков. «Помню, следователь спрашивал меня, во что был одет Максим, какая на нем была обувь, и я довольно подробно об этом рассказывала, а сама думала, что скоро я все равно его обниму: может, он в какой-то больнице, может, он в коме», — говорит Алена. 

После этой беседы Следственный комитет выдал Вербениной документы о том, что ее признали потерпевшей по делу о теракте, а ее сына — пропавшим без вести. Свидетельство о смерти сына Вербенина получила только в декабре — в графе «Дата смерти» было указано «18 октября 2024 года». По словам Алены, помимо нее еще примерно десять семей не смогли получить останки своих близких, но у всех в свидетельствах о смерти стоят разные даты.

Алена рассказывает, что, пока она занималась поисками Максима, общалась со следователем и оформляла документы, ей было немного легче. «А после все точки были поставлены, и пришлось вернуться в тишину», — говорит Вербенина. Однажды, когда Алена уже ложилась спать, она вдруг отчетливо услышала голос своего сына: «Мам!» — будто бы произнес Максим. Алена поднялась с постели с мыслями, что сыну нужна помощь, и вдруг осознала, что сына в этот момент просто не может быть в квартире. «Я поняла, что мне некуда бежать, чтобы его обнять, и эти первые ощущения были самыми тяжелыми, самыми страшными, — говорит Вербенина. — Ты буквально мечешься, потому что не понимаешь, что делать, а любовь требует выхода». 

Находиться дома стало невыносимо, потому что все вокруг напоминало о Максиме. Отвлекаться во время прогулок тоже не получалось — Алене все время казалось, что из-за угла во дворе рядом с их домом вот-вот, как обычно, появится ее сын. Периодически Вербенина просила мужа отвезти ее к «Крокусу» — там она «могла бродить ночами». «У меня не было никакого страха перед этим сгоревшим зданием, я могла у этого здания стоять часами, никуда не отходя, — говорит собеседница „Берега“. — У меня создавалась иллюзия, что я сейчас рядом с сыном, и я понимала, что эта ночь пройдет не в агонии, будут силы дожить до утра».

Летом 2024 года Алена поняла, что ей необходима помощь врачей, и стала искать в интернете частные клиники неврозов. Вербенина позвонила в один из медицинских центров, сотрудники спросили, что заставило Алену обратиться в клинику, и ей пришлось рассказать о своей ситуации. В процессе беседы выяснилось, что неделя госпитализации будет стоить больше 300 тысяч рублей. Платить такие деньги Алена была не готова, поэтому она поблагодарила администратора и положила трубку. Через несколько часов ей перезвонили с того же номера — оказалось, что историю Алены пересказали владельцу клиники, и тот согласился принять Вербенину бесплатно. «Меня спрашивали, были ли мысли о суициде, — а это были не мысли, это была какая-то острая необходимость исчезнуть», — рассказывает Алена о своем состоянии до начала лечения. 

Первые дни она лежала под капельницей, с ней ежедневно работали по несколько психологов и психиатров, ей назначили программу реабилитации, куда вошли сеансы массажа, арт-терапии, йоги и другие тренировки. Вербенина несколько раз повторяет, что благодарна персоналу и врачам клиники. «Я вышла оттуда уже в обычном состоянии подавленного человека, который столкнулся с горем, а не состоянии острой невозможности находиться в этой жизни», — говорит Алена. Перед выпиской она вышла во внутренний дворик клиники и с удивлением обнаружила, что там растут розы — несколько кустов. До этого она их не замечала — «все черным было».

Алена сомневается, что ей когда-нибудь станет легче. «Раньше была жизнь, а сейчас ее нет — от меня осталась оболочка», — спокойно описывает собеседница «Берега» свое состояние. 

В последние месяцы Вербенина редко бывает у «Крокуса»: в начале осени она получила травму, из-за которой ей теперь трудно передвигаться. Каждый раз, когда Алена приезжает к месту теракта, она старается оставлять у стихийного мемориала какую-то вещь в память о Максиме — например, статуэтки ангелов или плюшевых котов («В любом возрасте ему нравились котики»). Постепенно Вербенина и другие родственники погибших стали замечать, что сотрудники комплекса «Крокус Сити Холл» избавляются от принесенных игрушек. «Придем мы в следующий раз, а уже ничего нет, — рассказывает Алена. — Не было еще ничего, что бы я приносила, а оно бы осталось». 

Сначала Вербенина пыталась искать этому рациональное объяснение — например, что из-за ветра и дождя игрушки быстро приходят в негодность и мемориал начинает выглядеть неухоженно. Потом решила думать, что все принесенные ей игрушки и статуэтки просто забирает Максим, потому что они ему понравились. Тем не менее действия сотрудников «Крокуса» ее расстраивают. «Хорошо бы, чтобы у нас был свой уголок, который никто не трогает, за которым мы ухаживаем, — говорит Алена. — Мы боимся, что однажды [от стихийного мемориала] совсем ничего не останется».

В декабре родственники погибших в теракте возвели рядом с «Крокусом» собственный мемориал — белый стенд с фотографиями своих близких в окружении траурных венков, ваз с цветами и игрушек. 

«Расстроило, что года не прошло, а мемориал исчез»

Одной из тех, кто занимался установкой стенда с фотографиями погибших, была 26-летняя Анастасия Старцева. Она потеряла в теракте своих родителей, Анну и Михаила Волковых. О семье и о том, как проходили первые дни после случившегося, Анастасия почти ничего не рассказывает. У Волковых остался еще один ребенок, 13-летний Лука. После гибели родителей Старцева оформила опеку над братом. «Год был тяжелым, — рассказывает Анастасия. — Но, как говорят, время немного сглаживает углы, поэтому сейчас чуть-чуть проще».

В отличие от других собеседников «Берега», Анастасии удалось выяснить, что происходило с ее родителями во время теракта. Когда Старцевой выдали телефоны Анны и Михаила, она смогла зайти в их облачное хранилище. Оказалось, что Волковы снимали происходящее на видео. «Для меня это было будто последним прикосновением к ним, — говорит Анастасия. — Я не думала, насколько это для меня будет важно, но когда я обо всем узнала, я почувствовала, что все срослось, были найдены все концы». О содержании видеозаписей Анастасия предпочла не рассказывать, но уточнила, что ей «удалось восстановить всю хронологию [событий]».

Периодически Анастасия приезжала к стихийному мемориалу рядом с «Крокусом». «Для меня это и возможность приблизиться к родителям, и напоминание о случившемся, все вместе. Для меня это важно», — говорит Старцева. С каждой новой поездкой к месту теракта собеседница «Берега» замечала, что мемориал становится все меньше, а к середине весны цветы и игрушки перенесли на газон у парковки между первым и вторым павильонами «Крокус Экспо» — это примерно в трехстах метрах от сгоревшего концертного зала. 

В ноябре 2024-го один из участников телеграм-чата, в котором объединились родственники погибших, прислал фотографию, запечатлевшую то, что осталось от мемориала, — три венка, несколько выгоревших портретов и считаные цветочные букеты. «Раньше много людей в этом участвовали, а потом остались только близкие и родственники погибших, — рассказывает Анастасия. — Расстроило, что года не прошло, а мемориал исчез». Отчасти этому способствовало то, что сотрудники «Крокуса» периодически переносили стихийный мемориал с места на место — администрацию смущало, что он «портил эстетический вид» и «мозолил глаза». 

Участники чата решили, что «нужно начинать с себя», и стали думать, как можно реанимировать место памяти с учетом предыдущих ошибок.

Первой идеей было сделать передвижной мемориал: купить прицеп для легкового автомобиля, установить на него металлоконструкцию и обтянуть ее баннером с фотографиями погибших. Инициативная группа решила, что такой вариант должен устроить администрацию «Крокус Сити Холла», потому что прицеп будет стоять на парковке, никому не мешая и не нарушая требования безопасности. Родственники открыли счет для сбора денег и стали изучать, сколько будут стоить такие работы и как технически их организовать, но быстро поняли, что процесс растянется на месяцы. Такой вариант инициативную группу не устроил — им хотелось облагородить место памяти как можно быстрее, «чтобы показать, что мы нуждаемся в этом мемориале». Дедлайном они назначили 22 декабря — девять месяцев со дня теракта.

Параллельно родственники погибших стали добиваться, чтобы рядом с «Крокус Сити Холлом» появился официальный мемориал — по аналогии, например, с памятным комплексом возле Театрального центра на Дубровке. «Писали обращение в Красногорскую администрацию, чтобы сделали какой-то мемориал, но нам сказали, что они не смогут, потому что это частная собственность, — объясняет Анастасия. — Представители „Крокуса“ долго не отвечали, поэтому было принято решение возвести своими силами».

Соорудить какую-то основательную конструкцию — например, полноценный памятник, — инициативная группа не могла: на это требовалось одобрение собственника территории. Удалось согласовать только установку стенда для фотографий, рядом с которым можно было бы оставлять траурные венки, вазы для цветов и игрушки. Родственники погибших вместе с некоторыми пострадавшими сами собирали деньги на изготовление стенда, сами печатали фотографии. Для защиты мемориала от дождя, снега и солнца требовался навес — его, по словам Анастасии, после серии обращений в администрацию президента России, к региональным властям и владельцам комплекса представители «Крокуса» все-таки установили сами.

Сейчас на стенде можно увидеть фотографии 29 из 145 погибших — инициативная группа разместила портреты только тех, чьи близкие сами того пожелали. На сетевых картах это место обозначено как «Народный мемориал в память о жертвах теракта 22 марта 2024 года», но найти его сразу не так-то просто: место памяти загораживают огромные баннеры «Крокус Экспо» и указатели с навигацией по актуальным выставкам.

«Эти две стелы ни о чем не говорят»

За месяц до первой годовщины теракта в «Крокусе» владельцы комплекса начали возводить и официальный мемориал — две стелы разной высоты на постаменте из черного гранита. Незадолго до начала строительства родственникам погибших показали макет монумента, и увиденное, по словам Анастасии, всех разочаровало. На памятнике не будет ни фотографий погибших, ни их имен, не предусмотрено даже упоминание о самом теракте. 

«Мемориал, который делают представители „Крокуса“, обезличенный, эти две стелы ни о чем не говорят, — объясняет Анастасия. — Мы уйдем, после нас уйдут, и никто не узнает [о том, что случилось на этом месте], а для меня лично важно, чтобы было зафиксировано, что был теракт и там [погибли] конкретные люди». 

Однозначного ответа, почему монумент планируется сделать обезличенным, представители Crocus Group, по словам Старцевой, не дали. Анастасия говорит, что слышала версию о том, что собственники не хотят «танцевать на костях» и «омрачать общественное место, делая из него кладбище». Другие собеседники «Берега» рассказывали о другой причине: якобы в моргах до сих пор находятся неопознанные останки людей, найденные в «Крокус Сити Холле», и пока следствие не установит окончательное число погибших, указывать на монументе неполный список имен некорректно. «Или указывать всех, или никого», — пересказывают потерпевшие мнение представителей Crocus Group.

До открытия, запланированного на полдень 22 марта 2025 года, монумент спрятан под зеленой строительной сеткой, а участок асфальта, на котором он установлен, огорожен забором. В отличие от мемориала, возведенного силами родственников погибших, официальный памятник находится гораздо ближе к зданию, где располагался сгоревший концертный зал, — от входа в «Крокус Сити Холл» его отделяют всего несколько десятков метров. 

Родственников погибших предупредили, что после открытия монумента их стенд, скорее всего, придется убрать. «Рядом проходит газовая труба, и [по требованиям безопасности] там ничего вообще находиться не должно», — цитирует Старцева объяснения представителей Crocus Group. Такой подход, по словам Анастасии, не устраивает никого из родственников погибших. «Если новый [мемориал] останется обезличенным, то должен оставаться тот, который делали мы», — говорит собеседница «Берега». 

Борьба за мемориал морально сильно истощила Анастасию. «Мне в какой-то момент супруг сказал: „Насть, надо меньше читать про это“, — вспоминает Старцева. — И он прав, очень тяжело постоянно в этом вариться».

О том, что год назад на территории «Крокус Сити» произошел теракт, сейчас напоминают только покрытый копотью остов той части здания, где находился концертный зал, с оплавленным буквами Crocus City Hall на крыше — и небольшой мемориал, возведенный силами родственников погибших. Во всех трех павильонах «Крокус Экспо» продолжаются коммерческие выставки, в расположенном неподалеку торговом центре Vegas по-прежнему работают магазины, каток и рестораны. 

Анастасия Старцева рассказывает, что в начале 2025 года ей «не посчастливилось побывать» на выставке в «Крокус Экспо». Так вышло, что мероприятие проходило в третьем павильоне — он находится в одном здании со сгоревшим концертным залом. «У меня в голове крутилось, что это помещение, скорее всего, выглядит так же, как концертный зал: [наверное] там такие же колонны, такие же большущие высокие эскалаторы, — вспоминает Анастасия. — Я смотрела по сторонам, изучала, где пожарные выходы, и думала, что если что-то произойдет, а я буду на третьем этаже, я просто не выберусь». 

Беспокойство Старцевой было связано в том числе с тем, что после теракта работу комплекса не стали приостанавливать для проведения проверок. «Я могу понять, что весь комплекс не стали закрывать [навсегда], но они должны были обезопасить людей, а не бездумно продолжать функционировать дальше», — говорит Анастасия. 

Между тем на всей территории комплекса стоят билборды с рекламой развлекательного телеканала «Жара TV» и музыкальной радиостанции «Жара FM», также принадлежащих семье Агаларовых. «Жара качает», — написано на рекламном щите неподалеку от сгоревшего во время теракта концертного зала.