истории

СИЗО. Неизвестность. Колония Именно так выглядит российский этап (который «страшнее приговора»). Рассказываем, как устроена эта бесчеловечная система, — на примере женщин, оказавшихся в заключении

Источник: Meduza

Ожидание

«Ты плохо спишь, потому что постоянно прислушиваешься, как открываются двери, не пришли ли за тобой, не назвали ли твою фамилию», — вспоминает Елена (имя героини изменено по ее просьбе) свое состояние перед этапированием в колонию.

В одном из московских СИЗО Елена оказалась осенью 2011-го: защищаясь, она убила мужа. По словам женщины, впервые муж ударил ее через несколько дней после свадьбы. С 2010-го, вскоре после рождения сына, побои стали систематическими. Закона о «домашнем насилии» в России не было, муж продолжал бить Елену. Ее действия суд расценил как «убийство на фоне неприязненных личных отношений». 

В сентябре 2012-го вынесли приговор — шесть лет лишения свободы. В отсрочке наказания до момента, когда ребенок Елены повзрослеет, суд отказал. Апелляция на приговор тоже никак не повлияла. И Елена стала готовиться к переводу в колонию. 

Она собрала вещи и, опасаясь домогательств, практически налысо побрила голову. Что конкретно представляет собой этап, Елена тогда не знала. Не ясно было и где именно предстоит отбывать срок. «Из-за того, что я не говорила, у кого в камере есть телефон, — рассказывает она, — сотрудница [СИЗО] угрожала, что меня отправят в Мордовию». 

Но самым изматывающим, по словам Елены, было ожидание. На этап ее вызвали только в феврале 2013-го. Около четырех утра, за два часа до подъема, в окошко в двери камеры прокричали: «С вещами на выход!» 

Спустя час, шутит Елена, она с тремя большими сумками отправилась «в путешествие по системе „все включено“». 

Женщины как «инопланетные элементы»

«Заключенные наиболее уязвимы во время перевозки», — говорится в докладе «Этапирование заключенных в России: путь в неизвестность», опубликованном Amnesty International в 2017 году. Отвечающая за этот процесс Федеральная служба исполнения наказаний (ФСИН) считает секретной всю информацию о перемещении людей, содержащихся под стражей. А потому заранее о начале этапа и его конечной точке не знает никто: ни сам заключенный, ни его родственники. Этой информации нет и у адвоката.

«Человек пропадает из СИЗО и только потом находится в определенной колонии», — рассказывает адвокат, говорившая с «Медузой» на условиях анонимности. Но иногда этап оборачивается страшными последствиями: в октябре 2024 года стало известно о гибели украинской журналистки Виктории Рощиной, больше года удерживаемой в российском плену; по неподтвержденным данным, она умерла во время этапирования из пыточного СИЗО Таганрога в Москву.

От советского ГУЛАГа в наследство ФСИН досталась сеть исправительных колоний, многие из которых находятся в малонаселенных частях страны, — добираются до них обычно по железной дороге. Распределение осужденных по колониям — тоже «тайна, покрытая мраком», говорит «Медузе» адвокат. По нормам Уголовно-исполнительного кодекса (УИК) они должны отбывать наказание в регионах, где проживали или получили приговор. Но это нередко нарушается.

«У нас федеральная тюремная система. И поэтому любого человека, мужчину или женщину, могут этапировать в любое место. И это никак не связано с его родственниками, с его местом проживания, культурой. Ни с чем, — говорит правозащитница Людмила Альперн. — Это решает тюремная система, и она не обязана отчитываться». 

Приговоренные к лишению свободы женщины гораздо чаще мужчин оказываются вдали от дома — исключение для них отдельно прописано в УИКе. По данным переписи, которую ФСИН провела в 1999 году, пишут авторы доклада Amnesty International, 12% от всех заключенных находились под стражей не в регионах своей прописки или проживания, для женщин этот показатель составил 44%. Одна из причин — женских колоний меньше мужских, и они есть не во всех регионах.

«Если вы, например, совершили преступление в Москве, то в лучшем случае поедете куда-нибудь в Центральную Россию, во Владимирскую область, — объясняет адвокат. — Но часто и это не соблюдается, и женщин отправляют в дальние уголки страны». 

Карта женских колоний России

При этом этап — это не только путь из СИЗО в колонию, где человек должен отбывать наказание. Заключенных нередко возят в больницы на лечение, переводят в СИЗО других регионов или из колонии в колонию. Однако положения УИКа, которые касаются этапирования, и внутренние инструкции ФСИН практически не учитывают женские потребности, говорит пообщавшаяся с «Медузой» адвокат: «Все те же самые стандарты, которые применяются к мужчинам, имеют место и здесь». Так считает и правозащитница Людмила Альперн. 

«Тюрьма — мужской институт», — говорит Альперн, а женщины в нем — «чужеродные и даже инопланетные элементы». 

«Собирай вещи»

Когда окошко в двери камеры открылось и стали называть фамилии тех, кто отправляется на этап, Маргарита (имя изменено) не обратила на это особого внимания. Был зимний вечер, она помыла голову и с мокрыми волосами сидела с сокамерницами за чаем и просмотром телевизора. 

После начала войны с Украиной Маргарита, как и еще сотни россиян, стала фигуранткой политически мотивированного дела. Апелляция по нему уже прошла, но документы в московское СИЗО, где находилась Маргарита, еще не поступили — и перевести в колонию ее не могли. В этом она была уверена, пока старшая по камере не сказала: «Собирай вещи». 

«Кажется, будто в СИЗО тебе нечего собирать, но обычно у тех заключенных, кто сидит впервые, много вещей. И внутри камеры постоянно происходит обмен или одалживание, — рассказывает Маргарита. — Ну как это происходит? Ты бегаешь по всей камере, пытаешься вспомнить, кому давала поносить свои легинсы». В сборах на этап, по ее словам, помогают и другие заключенные — особенно тем, кого не поддерживают близкие. 

Вещи Маргариты уместились в две сумки. Одежда, еда, средства гигиены и книги. Последних мама обвиняемой передала в СИЗО около 50: часть пришлось раздать сокамерницам, некоторые — забрать с собой. «Тяжело, — говорит Маргарита, — но свои сумки всегда легче несутся, чем чужие». 

У Лады Маловой с собой была только одна сумка. 19-летнюю петербурженку арестовали в 2015 году — она стала известной во «ВКонтакте» и на «Дваче» благодаря видеороликам, в которых принимала наркотики. По обвинению в сбыте наркотиков Лада получила почти восьмилетний срок. В 2020-м у нее диагностировали сразу несколько заболеваний, в том числе саркоидоз и туберкулез, и из колонии Ленинградской области перевезли на лечение в Мордовию. Обратно осенью 2021-го Малова возвращалась подготовленной — с двумя сумками и небольшим рюкзаком. 

«Тебе надо взять с собой все, что ты будешь кушать, все средства гигиены и сигареты, — объясняет Малова, — и взять так, чтобы тебе хватило месяца на полтора-два». Даже если прибудешь на место раньше, добавляет она, первое время из-за бюрократических проволочек не сможешь пользоваться в колонии своим счетом и покупать что-нибудь в тюремном магазине. 

Иначе описывает подготовку к этапу Оксана (имя изменено), которая находилась в заключении без поддержки близких. Она росла в детском доме в Пермском крае и в первый раз попала в колонию в 1990 году. «Мне было 14 лет, я получила четыре года, — говорит Оксана. — Молодая была, глупая, примкнула к группировке скинхедов. По старому кодексу у меня была 108-я [статья], часть первая. Это нанесение тяжких побоев без смертельного исхода». В следующий раз Оксану арестовали в 2009-м и приговорили к 15 годам по статье об убийстве. «Потерпевший некорректно предложил сделать ему минет, я защищалась», — повторяет она «Медузе» то, что сказала суду. 

В колонии, рассказывает Оксана, женщин обычно одевают в зеленое. Вещи других ярких цветов при этом под запретом: «Цветные носки нельзя, только черные или темно-синие. Полотенце, пижама — только черного или темного цвета».

Все, что не положено по уставу, отправляется на склад. Оксана «отсидела от звонка до звонка», а когда вышла, обнаружила, что оставленные ею вещи сгнили. От ненужного лучше избавиться еще в СИЗО, убеждена она: «Если кто-то раздетый по зиме, а ты в шубе, проще шубу отдать или продать за сигареты, за чай». 

Сборка

Из своей камеры вместе с вещами попадают в сортировочную. Ее еще называют сборным отделением или просто «сборкой». «Это выглядит как зал ожидания, — описывает Маргарита. — Кроватей нет, лавочки по всей стенке. В обычных камерах есть унитазы, а в сортировочной — просто дырка в полу. И зимой там всегда очень холодно, потому что помещение ближе к земле и не отапливается». 

«Сборки» отличаются от СИЗО к СИЗО, добавляет Лада Малова. В некоторых есть туалеты и розетки, а в некоторых — ничего, кроме лавок. Тем не менее заключенные обычно проводят в таких помещениях не один час. «Там очень плохая вытяжка, а все нервничают, курят», — говорит Елена. В сборное отделение ее вывели из камеры изолятора еще до подъема (около пяти утра), а к поезду привезли только к трем часам дня. 

Перед этапом женщин, находящихся под стражей, обязаны обыскать сотрудницы СИЗО. «В колониях запрещена мобильная связь, а бывают ушлые [заключенные]. Поэтому шмонают, чтобы в лагерь не затащили телефон, — рассказывает Оксана. — Могут и через гинеколога провести».

Елена вспоминает, что ее и вещи досматривали «не жестко»: «Раздеваешься, приседаешь, стандартная процедура». Еще две собеседницы «Медузы» говорят, что перед этапом их почти никогда не обыскивали. «Когда люди уезжают из СИЗО или откуда-то, они [сотрудники] не особо хотят тратить на это много времени. Чаще всего в обыске заинтересована принимающая сторона», — объясняет политзаключенная Дина (имя изменено), освободившаяся после начала войны в Украине. 

К поезду заключенных везут в специальном автомобиле ФСИН. С 1970-х годов классический автозак в России — это грузовой автомобиль с кузовом «фургон». «ФСИН покупает стандартные грузовики, а заключенные переделывают их в автозаки», — рассказывает «Медузе» правозащитник Эрнест Мезак. Обычно в таком спецтранспорте две многоместные камеры (в каждой вдоль стен — жесткие скамьи) и одна или несколько одиночных камер, которые еще называют «стаканами». 

В зависимости от модели, указано в действовавшей в начале 2010-х служебной инструкции ФСИН (ее «Медузе» предоставил Мезак), в спецавтомобиле могут поместиться от 13 до 36 человек, в том числе четыре конвоира. В другом документе — «Наставлении по оборудованию инженерно-техническими средствами охраны и надзора объектов уголовно-исполнительной системы» — говорится, что в автозаках на базе грузового автомобиля и автобуса разрешено перевозить «только сидящих людей». Там же приводится минимальная ширина сиденья в многоместной камере — не менее 0,45 квадратного метра на одного человека. И размер «стакана» — 50 на 65 сантиметров. 

В автозаке, как и в любом другом спецтранспорте, заключенных размещают с учетом принципа «раздельного содержания». Это означает, что женщины и мужчины едут в разных отсеках. «Среди заключенных мужчин обычно больше 90%, а женщин — 8%. Соответственно, при этапировании женщинам выделяется мало места», — говорит Людмила Альперн. 

Бывшая заключенная Оксана из Пермского края рассказывает, что, по ее опыту, из СИЗО в колонию одновременно отправляют много женщин. «Их же не будут по одной возить, вот и накапливают, — объясняет она. — Конечно, тесно. Еще и сумки. Многие пермские затариваются продуктами, чаем, сахаром. Как-то умещаемся. Стоять там [в многоместной камере автозака] неудобно, низкий потолок. Друг у дружки на коленях, кто на сумках, кто как, в общем». 

В отсеке на несколько мест этапировали еще двух собеседниц «Медузы», но с теснотой они не сталкивались. Осужденная по «политической» статье Дина говорит, что иногда была там в полном одиночестве: мужчин размещали во второй большой камере. А Елена рассказывает, как мерзла в дороге, несмотря на горнолыжный костюм и термобелье. «Мы просили, чтобы включили печку, — говорит она. — Но в основном конвоиры включали ее для себя. У них помещение поменьше, быстрее нагревается и, наверное, держит тепло. А ты сидишь в железной клетке». 

Маргариту в автозаке поместили в «стакан». В одиночных камерах перевозят тех, кого в целях безопасности необходимо изолировать от остальных заключенных, — например, бывших сотрудников правоохранительных органов или (в некоторых случаях) преследуемых по политическим мотивам. Попадают туда и женщины — когда места в больших отсеках для них не хватает. Хотя в 2019 году Европейский суд по правам человека (ЕСПЧ) рекомендовал «избегать использования» этих камер («за исключением случаев, когда это обусловлено неотложными соображениями безопасности»), еще три собеседницы «Медузы» ездили в «стаканах» на суды и во время этапа. Одна из них, Лада Малова, при этом рассказывает, что несколько раз оказывалась в одиночной камере вместе с другой заключенной.  

О поездке в автозаке Маргарита, сидевшая в «стакане» одна, вспоминает так: «В машине работала печка, а вентиляционное окошко было только на уровне головы и совсем маленьким. Я просила разрешения достать свою бутылку с водой из сумки, которая осталась в салоне машины, но мне не дали. Железо внутри „стакана“ сильно разгорячилось, и мне пришлось раздеться, даже носки снять, чтобы не получить тепловой удар». В ожидании поезда она провела так несколько часов. 

(Не)обычные вагоны

Специальных поездов для перевозки заключенных в России нет. Но есть особые вагоны — вагонзаки, — которые цепляют к пассажирским и почтово-багажным составам. Внешне отличить вагонзак (иногда его еще называют «столыпиным», но это не совсем верно) можно по окнам — их меньше и они закрыты решеткой.

По словам собеседниц «Медузы», как правило, автозак подъезжает к поезду вплотную (состав при этом находится на задворках обычной железнодорожной станции). Когда звучит команда, заключенные по одному выпрыгивают вместе с вещами из машины и под счет конвоиров перебегают в вагон. «Вокруг были люди с автоматами. И были собаки», — вспоминает Елена. Оксана, еще одна бывшая заключенная, добавляет: «Неприятно, когда собаки сильно гавкают, их прямо натравливают. Но нас, кто сидел не раз, собака не пугает. А первоходов — да». 

По пути к поезду мужчины пристегнуты наручниками друг к другу (или к длинной жесткой проволоке), говорит Дина. «Женщин в этом отношении щадят и наручников не надевают, — продолжает она, — тем более у женщин, как всегда, больше сумок». По опыту Дины и Елены, иногда донести вещи помогают мужчины-заключенные. Маргарита рассказывает, что на помощь приходят и некоторые конвоиры. Но все это — исключения, а не правило. 

Внутри спецвагон разделен на две части: одна предназначена для конвоиров и проводников поезда, другая — для заключенных. В самых распространенных моделях — от восьми до девяти камер. «Если представить вагон-купе, только с [металлическими] решетками на месте дверей, вот так это выглядит», — рассказывает Дина. Вместо окон в камерах — глухая стена. Солнечный свет проникает только из коридора — и только когда открыты жалюзи или темные шторы. 

Считается, что вагонзак может вместить от 55 до 104 заключенных, в зависимости от модели состава и времени в пути. Например, в вагоне ЦМВ61-824 разрешается этапировать 98 человек. При перевозке дольше четырех часов — 75 человек. В отличие от обычных купе, в камерах вагонзака для пассажиров предусмотрены не два, а три ряда полок. В «больших» отсеках, площадью от трех до четырех квадратных метров, они установлены с обеих сторон. В «малых» (по размеру они около двух квадратных метров) — только с одной.

«Нет ни матрасов, ни подушек, ни постельного белья. Просто деревянные койки без дерматина, — говорит Дина. — Кто что может, подкладывает себе под голову». Другая собеседница «Медузы», Маргарита, вспоминает, как боялась упасть: временами поезд резко тормозил, а ограничителей, за которые можно удержаться, на верхних полках не было. 

До 2012 года, согласно служебной инструкции ФСИН, в «больших» камерах вагонзаков разрешали перевозить до 12 человек, в «малых» — до пяти. При этом на четыре часа количество заключенных могли увеличить до 16 и шести человек. Позже Верховный суд по просьбе трех заявителей, которых представлял Эрнест Мезак, признал норму о размещении от 13 до 16 заключенных в одном купе недействительной. А в 2018 году в инструкцию ФСИН снова внесли поправки — теперь в «больших» камерах можно перевозить до 10 человек, в «малых» — до четырех.

Но об этих изменениях тем, кто находится на этапе, не сообщают. «Когда начинаешь жаловаться на тесноту, говорят, что по уставу вообще можно до 15 человек», — рассказывает Маргарита (ее перевозили после 2022 года). Маргарита называет везением то, что оказалась в трехместном купе еще с тремя женщинами: «Только двум пришлось спать по очереди». В другой раз, вспоминает она, ситуация сложилась хуже и на шесть мест претендовали уже десять человек. Ей «как самой молодой и здоровой» досталась верхняя полка. Заключенные курили, вентиляция в поезде не работала: «Свежего воздуха на третьей полке практически нет. Я несколько раз отключалась из-за этого». 

Про поездки в переполненных камерах «Медузе» говорят и другие бывшие заключенные (в том числе те, кто был на этапе, в последние несколько лет). «Кто-то лежал по очереди, кто-то больше сидел. На первых полках — валетом или полулежа», — описывает Дина, как ехала в большом купе вдесятером. «Нас, бывало, и по 12, и по 13 человек в одном отсеке возили», — говорит Оксана.

Но особенно ей запомнился случай, произошедший в 2021 году:

«Представьте, вы женщина и едете с мужским конвоем»

Во время своего первого этапа, вспоминает бывшая политзаключенная Дина, она оказалась единственной женщиной в вагоне.

«Я старалась делать вид, что меня там нет. Натянула капюшон, надела [медицинскую] маску, чтобы дым от сигарет не проходил, — рассказывает она. — [В соседних камерах] было очень много мужчин. Мой отсек был рядом с туалетом, они могли меня видеть, когда проходили мимо. Мне было довольно-таки страшновато. Не хотелось ни с кем общаться и вообще показывать, что вот я, женщина, тут тоже еду». 

Сотрудники ФСИН, сопровождающие заключенных в вагонзаках, — это всегда мужчины. «Представьте, вы женщина и едете с мужским конвоем. Это уже вас дискриминирует», — подчеркивает правозащитник Эрнест Мезак. 

Хотя в служебной инструкции для караула предусмотрен ряд исключений, касающихся женщин (например, их не обыскивают в поезде, как других заключенных), по некоторым ситуациям четких рекомендаций нет. Например, документ предписывает вести «постоянное наблюдение через смотровое окно или полуоткрытую дверь» за мужчинами, когда те находятся в туалете. Но как поступать в случае женщин — умалчивает. В результате они либо добиваются разрешения все-таки закрыть глазок, либо надеются, что подглядывать за ними не станут. 

«У тебя забирают ощущение приватности, ты даже на это не имеешь права, — говорит бывшая заключенная Елена. — Вся система, мне кажется, заточена на то, чтобы лишить тебя секретов или привычки эти секреты иметь. Это очень сильно ломает психику. Ты забываешь о том, что у тебя есть права, ты помнишь только об обязанностях». 

О случаях сексуализированного насилия над женщинами во время этапа собеседникам «Медузы» неизвестно. О таком заключенные часто молчат, отмечают в правозащитной организации «Русь сидящая». Во время опроса, который правозащитники провели в 2020 году, только 3% указали, что сталкивались с сексуализированным насилием со стороны сотрудников ФСИН, 2% — со стороны других заключенных. При этом на физическое насилие со стороны сотрудников пожаловались 67% опрошенных.

«Раньше, когда я сидела в 1990-е, — рассказывает Оксана, — тебя отдубасили дубинкой, ты кровавой слезой умоешься, отползешь в угол и зализываешь раны, а сейчас конвойный пусть только попробует замахнуться, ты сразу садишься и пишешь жалобу». Такие изменения Оксана объясняет тем, что в спецтранспорте и камерах появилось видеонаблюдение. С включенными видеорегистраторами обязаны быть и сотрудники ФСИН.

По словам Елены, даже несмотря на новые технологии, заключенных часто лишают самого базового. Например, во время этапа у нее не всегда была возможность сходить в туалет — его не было ни в сборном отделении СИЗО, ни в автозаке. А в поезде попасть туда можно было только с разрешения конвоя. 

В служебной инструкции ФСИН указано: «Вывод в туалет производится по просьбе конвоируемых и только по одному». В действительности, рассказывает Оксана, все зависит от сотрудников: «Если конвой хороший, то входят в положение». «Конвой обычно ведет себя на похуе, — оговаривается Лада Малова. — Бывает такое, что некоторые конвойные забивают на свои прямые обязанности — например, на вывод в туалет. Но в то же время они забивают на то, что вы переговариваетесь [с другими камерами], передаете что-то друг другу». 

Дина объясняет, что иногда у конвойных просто нет возможности выполнить просьбу заключенных — например, сотрудники заняты другими обязанностями (служебная инструкция предписывает сопровождать заключенного в туалет вдвоем). В среднем, вспоминают собеседницы «Медузы», за сутки в поезде их отпускали в туалет всего два-три раза. «Надо как-то ухищряться, — говорит Оксана. — Кто в бутылку, кто в пакетик». 

Отдельной проблемой могут стать месячные. «Если женщина едет [в поезде] несколько дней, с физиологической точки зрения это очень тяжело. Ни о какой гигиене речь не идет абсолютно, это реально испытание», — рассуждает адвокат, поговорившая с «Медузой» на условиях анонимности. «Прокладки приходилось менять, прикрываясь курткой, — рассказывает Маргарита. — Скручиваешь [использованную прокладку], потом выкидываешь в мусор. Влажные салфетки у кого-то взяла, руки протерла и едешь дальше». 

В экстренных ситуациях, говорит Оксана, иногда помогают угрозы: «Если проблема и тебе надо в туалет, но конвой говорит: „Нет, на фиг, не пойдешь никуда“, подключаются все женщины, все мужики: „Не выведете — мы раскачаем вагон!“» Впрочем, две собеседницы «Медузы» вспоминают истории о заключенных, которые не выдержали и справили нужду на пол камеры. 

«[Перед этапом] все стараются сходить в туалет, не пить слишком много воды, кофе. Сильно не наедаться», — говорит Дина. Рацион заключенного, которого не поддерживают близкие, добавляет она, во время перевозки весьма скудный. Перед поездкой каждому выдают сухой паек (такой политзаключенный Алексей Горинов недавно показал журналистам в суде). Состав сухпайка может различаться в зависимости от производителя, но обычно в него входит несколько консервов (овощная и мясные), фрикадельки, каша, галеты, сахар, чай и сухой суп — кипяток сотрудники ФСИН, как правило, выдают заключенным два-три раза в день. 

Назвать эту еду вкусной четыре из пяти собеседниц «Медузы» не могут. Но для многих заключенных сухой паек имеет большое значение. Лада Малова объясняет: «Сухпаек выдают на перегон, по одному на сутки». А значит, по количеству коробок можно вычислить, сколько проведешь в пути — до финальной точки маршрута или большой остановки.

Крутой маршрут

Маргарита — бывшая заключенная, преследуемая по политическим мотивам, — думала, что поедет из московского изолятора прямиком в одну из колоний Владимирской области. Но получив два сухпайка, поняла, что ошибалась. «Тебе никогда не скажут, куда тебя везут. „Не положено“, — говорит она. — Это все очень страшно и тревожно, ты чувствуешь себя скотиной, которой никто ничего не объяснит». 

Спустя двое суток в пути поезд остановился, и конвоир обратился к заключенным: «Здравствуйте, тут снимали „Реальных пацанов“». В Перми Маргариту снова привезли в следственный изолятор. Во владимирской колонии она оказалась только через несколько месяцев. «Это массовая история, что во Владимир везут через Пермь», — говорит теперь Маргарита. 

Во время этапа заключенным действительно не всегда удается добраться из одной точки в другую кратчайшим путем. Иногда причина в отсутствии железной дороги. А иногда, как в случае Маргариты, — в странной логистике. Политзаключенная Дина рассказывает, что окружными путями за время заключения ездила не раз. Например, однажды ее везли из города А в город Б через В — причем по дороге поезд делал остановку в Б.

«Я пыталась конвоирам объяснить, что мне туда [в город В] не надо, у меня суд [в Б], — говорит Дина. — Они услышали мой здравый смысл и пошли с моим делом к конвою, который принимал мужиков, сходивших в Б. А потом вернулись и сказали, что тот конвой меня не принял: „У вас на деле написано: доставить в Б через СИЗО в городе В“». 

Дина и Маргарита предполагают, что ФСИН таким способом «отрабатывает бюджет». «Подозреваю, что это продиктовано наличием необходимого числа людей для этапа, — говорит адвокат, поговорившая с „Медузой“ на условиях анонимности. — То есть, мне кажется, это не злой умысел, а скорее бюрократическое безразличие». Так считает и правозащитник Эрнест Мезак. 

Этапирование заключенных по России проходит по так называемым плановым маршрутам. В случае железных дорог ФСИН разрабатывает их с учетом расписания пассажирских и почтово-багажных поездов — и платит за перевозку вагонзаков акционерному обществу «Федеральная пассажирская компания» (это дочерняя компания ОАО «РЖД»). Стоимость этих услуг в 2024 году, согласно контракту, изначально была около 350 миллионов рублей, но затем неоднократно увеличивалась — в ноябре она достигла 510 миллионов. 

«Плановые маршруты» должны отвечать ряду критериев, говорится в служебной инструкции ФСИН, которую Эрнест Мезак получил через суд в начале 2010-х годов. А именно перевозят людей минимально возможным количеством рейсов, по кратчайшим направлениям и с наименьшим числом пересадок в пути. При этом, если средняя квартальная загрузка вагонзака меньше 40%, начальник территориального органа ФСИН обязан предложить ведомству, как усовершенствовать этапирование. «На самом деле, даже когда вагонзак наполнен на 40% из-за требований о раздельной перевозке, будут камеры с большим количеством людей», — считает Мезак. 

Есть и другое последствие — заключенные вынуждены ждать, пока на этап не наберется нужное количество людей и пока поезд не поедет в нужном направлении. На это время их помещают в пересыльные тюрьмы. Как правило, они оборудуются в обычных СИЗО. Там заключенного, как и в начале этапа, обыскивают и закрывают в сборном отделении. И только потом переводят в транзитную камеру. 

В СИЗО Владимира, рассказывает Маргарита, она с этапом прибыла вечером и провела в сборном отделении всю ночь. «Мы спрашивали, почему нас не поднимут в камеры, нам сказали: „Не положено“», — говорит Маргарита. Лавочки в «сборке» были слишком узкие — и спать женщинам пришлось прямо на грязном полу. Похожая история произошла с заключенной, которую Дина встретила во время этапа: «Когда мы приехали в СИЗО, одна девочка сказала, что находится в сборном отделении уже больше суток. Более того, нас смогли как-то распределить по камерам, а она все еще оставалась там». Позже Дина узнала, что эта женщина попыталась покончить с собой. 

Невыносимыми условия бывают и в самих транзитных камерах. Сильный холод, грязь, отсутствие горячей воды, крысы и тараканы, переполненные помещения (обычно в транзитных камерах, говорит Оксана, порядка 20 спальных мест; людей бывает больше) — в таких условиях заключенные могут провести как несколько дней, так и недель. Пока в окошко двери камеры не крикнут их фамилию и уже знакомую команду «С вещами на выход!». И снова будет «сборка», обыск, автозак, вагонзак.

«Когда впервые попадаешь в места заключения, травмируешься. Но потом, в СИЗО, все равно находишься в некоторой стабильности и состоянии покоя, — говорит Маргарита. — А этап тебя из этого состояния выдергивает. Каждый раз, когда тебя перекидывают из места в место, ты переживаешь все заново». 

в которой женщины молчат

«И вот ты подъезжаешь, тебе говорят „Выходи“, и ты выпрыгиваешь из поезда, сразу садишься на корточки, руки убираешь за голову», — рассказывает Елена. К поезду, остановившемуся на станции в Твери, автозак подогнать не смогли — и заключенным пришлось идти к машине прямо по шпалам. 

«Мальчикам надели кандалы на ноги, — продолжает она. — Их было прямо жалко, они еще такие худенькие. Идут в этих кандалах, тащат еще мои сумки. Я одну сама тащила, а две отдала им. И потом в благодарность, что они донесли, просто оставила им сумку — там сигареты, кофе, сахар, колбаса, хлеб». 

Елена признается, что этот путь от вагонзака до автозака произвел на нее сильное впечатление. Всю дорогу она задавалась вопросами: «Как я сюда попала? Когда я проснусь?»

Этап может длиться дни, недели, месяц или даже несколько. Иногда заключенным удается сообщить родственникам о своем, хотя бы временном, местонахождении — через сокамерников или письма из пересыльных тюрем. А иногда связи с внешним миром нет вплоть до конечной точки маршрута. 

Адвокат, поговорившая с «Медузой», убеждена: перевозка заключенных в России проходит в пыточных условиях. И хотя это неоднократно подтверждал Европейский суд по правам человека, в процессе этапирования почти нет изменений. 

При этом с 2025 года, как пишет «Независимая газета», Минюст планирует «тотальную гуманизацию условий конвоирования осужденных и арестантов». Первый шаг к этому — издание приказа № 277 «Об утверждении Порядка конвоирования по плановым маршрутам». Рассказывая о приказе, замминистра Всеволод Вуколов отмечал, что условия в автозаках для «конвоируемых лиц с крупным телосложением» станут комфортнее. По пути будут остановки для приема пищи и похода в туалет. А при размещении заключенных в спецтранспорте учтут количество их личных вещей.

Но такие «ключевые изменения» едва ли решат существующие проблемы. Согласно документу «лица с крупным телосложением» — это люди с инвалидностью, беременные женщины и женщины с детьми. Остановки в пути нужны, потому что в большинстве используемых автозаков по-прежнему нет туалетов. А учет количества личных вещей, по сути, означает, что на этап теперь можно будет взять только 36 килограмм, а не 50. Также нерешенными остаются вопросы перевозки в вагонзаках и обеспечения базовых потребностей заключенных. В этом плане новый порядок просто повторяет положения устаревшей служебной инструкции ФСИН.

До выхода России из ЕСПЧ в 2022 году, рассказывает правозащитник Эрнест Мезак, суд рассматривал множество жалоб, связанных с условием перевозок российских заключенных. В большинстве случаев — от мужчин. «Понятно, что [преследуемых] женщин меньше, — говорит Мезак. — Но даже с поправкой на соотношение между заключенными двух полов женщины в практике ЕСПЧ были представлены неоправданно мало». Причина этому, соглашаются собеседники «Медузы», в том, что женщины почти никогда не говорят о нарушении своих прав. 

«Женские колонии — довольно специфическое место. Как правило, это учреждения, где контроль полностью осуществляется администрацией. И женщинам часто проще хорошо себя зарекомендовать, получить УДО (условно-досрочное освобождение, — прим. „Медузы“) и уехать домой, чем пытаться „качать права“», — говорит адвокат.

С этим согласна правозащитница Людмила Альперн. В отличие от мужчин, объясняет она, у женщин в заключении нет «иерархизированного общества, которое может защитить в какие-то моменты» — например, от администрации СИЗО или колонии. «Каждая сама по себе, — продолжает Альперн. — А на личное сопротивление всегда очень быстрая реакция — и в конечном счете ты оказываешься в ШИЗО, потом на СУСе, и уже ни о каком досрочном освобождении не может быть и речи». 

Осужденная за убийство мужа Елена рассказывает, что многие женщины, попав под стражу, «как будто сразу сдаются». А главным для них становится стремление «сохранить молодость, чтобы [после освобождения] оставить за собой какую-то ценность на рынке невест».

«Я, может, грубо говорю, но это правда, — продолжает Елена. — Они вообще не жалуются. Давайте честно, нам с детства объяснили, что жаловаться не надо. Чего жаловаться, ты же сама виновата. Ты же попала в тюрьму, терпи. А о том, что в тюрьме у тебя тоже могут быть права, женщины не знают. У них и на воле-то прав нет. Поэтому они все молчат». 

Елена отсидела шесть лет. Еще пять лет после освобождения, говорит она, потребовалось, чтобы восстановиться психологически, свыкнуться с мыслью, что можно не зависеть от распоряжений других и иметь что-то свое. 

О травматичности опыта в заключении рассказывает еще одна собеседница «Медузы», Маргарита, — она вышла на свободу относительно недавно: «Я до сих пор могу проснуться рано утром и прислушаться, не идут ли стучать в дверь, чтобы вызвать меня на этап».