истории

«Учусь играть у животных» «Медуза» поговорила с Барри Кеоганом — одной из главных молодых звезд мирового кино. О сцене с могилой в «Солтберне», токсичных комментариях в соцсетях и танцах

Источник: Meduza

Ирландец Барри Кеоган прославился, сыграв в масштабном «Дюнкерке» Кристофера Нолана и камерном «Убийстве священного оленя» Йоргоса Лантимоса. Он органично сочетает съемки в голливудских кинокомиксах (таких как «Вечные» или «Бэтмен») с независимым кино и сериалами (в частности, Кеоган играл в «Чернобыле»). Роль трогательного деревенского дурачка Доминика в «Банши Инишерина» Мартина Макдоны принесла ему номинации на «Оскара» и «Золотой глобус», а «Солтберн» Эмиральд Феннел закрепил в статусе востребованной молодой звезды.

Новая работа Кеогана — «Птица», социальная драма с сюрреалистическими элементами. В картине британской постановщицы Андреа Арнольд он выступает в роли беззаботного молодого отца — и обаяние этого персонажа становится чуть ли не самой веской причиной сходить в кино на сентиментальный кинороман о взрослении. Накануне премьеры с актером встретился обозреватель «Медузы» Антон Долин. 

— О чем для вас «Птица»? Мне кажется, фильм — о поиске надежды в самых безнадежных местах. 

— Надежда тесно связана с удачей, которая улыбается не каждому. Но рассчитывать на счастливый случай невозможно, поэтому мы ищем чего-то более надежного — к примеру, чувства безопасности, поддержки, уверенности в близких. Мне кажется, персонажи в конечном счете приходят к этому, финал у фильма все-таки скорее светлый. 

— В центре событий — 12-летняя Бэйли, прекрасная дебютная роль Никии Адамс. А вы не только впервые в жизни сыграли отца, но по сюжету ваш персонаж готовится стать дедушкой. Как вам такая внезапная смена амплуа?

— Чистое безумие, да уж! Но я был к нему морально готов — у меня же самого ребенок родился два года назад. У моего персонажа, Бага, отношения с дочкой больше похожи на братски-сестринские. Сам он вырос без отца, а потому импровизирует, решает на ходу, что делать и как быть родителем. Он попросту не умеет доминировать, не способен настаивать на своем.

Эта спонтанность была важнее всего в работе над ролью. Наверное, чем-то такое поведение напоминает мое собственное. Не верю в какие-то жесткие алгоритмы как в сценарии, так и в реальных отношениях, да и сомневаюсь в ценности иерархий. 

— Насколько легко получилось сродниться с показанной в фильме средой — крайне бедные, непривилегированные слои общества, где царит повседневное насилие и разруха? Диаметральная противоположность миру вашего предыдущего фильма «Солтберн». 

— Я бывал там, рос в таком же окружении! Так что удивить меня этим невозможно. Андреа Арнольд — удивительный человек. Она может влиться в любое окружение, ее там примут как свою, люди, живущие в сложных обстоятельствах, будут ей доверять. Это ее редкое свойство оказалось в высшей степени полезным при работе над «Птицей». Она умеет видеть красоту даже в уродливом.

А еще важнее — ее дар изобретать решения инстинктивно, на ходу придумывать структуру. Особенно это ценно при работе с актерами-непрофессионалами. Камера всегда включена, и вдруг она ловит момент какого-то подлинного, правдивого существования. Фрагмент настоящей жизни.

— Можете сказать, что научились чему-то новому на этих съемках? Новой технике игры?

— Никакой техники не было вовсе, в этом красота всего проекта. Никакого «метода». В этом оригинальность режиссерской манеры, Андреа уникальным образом сочетает документальный взгляд с тем, что прописано в сценарии.

Но учиться чему-то новому доводилось каждый день, и я имею в виду больше жизненные уроки, чем профессиональные. Наше общение со съемочной группой стало особенно ценным опытом, благодаря ему и рождалось искусство. Вообще, я бы назвал такой кинематограф иммерсивным экспериментом: грань между тобой и персонажем стирается, как между закадровым пространством и тем, что оказывается в кадре. 

— Как вам удается справляться со славой? Вы стали сверхпопулярным довольно стремительно. 

— Слава и чужое внимание очень на меня влияют. Жизнь изменилась так же резко, как и ожидания окружающих. Люди относятся к тебе по-другому. Можно понять требование безупречности и совершенства, с которыми мир немедленно к тебе обращается, но как остаться на высоте этих ожиданий? Мне это дается весьма сложно. Особенно [огорчают] всякие гадости в соцсетях… Все говорят: «Да не читай ты их, внимания не обращай», — но с моим любопытством трудно игнорировать этот пласт реальности. Надеюсь, эти обсуждения не повлияют на мою преданность работе — пока, во всяком случае, я держусь. Но неуверенность в себе только растет. Учусь ходить в этих мутных водах. 

— Как вы определяете для себя, что значит быть актером?

— Ежедневно делиться с другими частичкой себя. Конечно, ты многое получаешь взамен. Но это очень трудно, даже изнурительно. Поэтому я не стараюсь так уж сливаться с моими персонажами, по возможности абстрагируюсь от них. 

— В «Птице» вы весь в татуировках. Вас в них и не узнать. 

— Да, у меня самого ни одной татуировки нет, ненавижу это дело. Андреа считает, что при помощи этой боевой раскраски ты выражаешь свою животную сущность, обнажаешь подлинное «я» персонажа.

Три часа в день мою кожу раскрашивали, усидеть спокойно и вытерпеть было нелегко. Но у каждого режиссерского решения есть мотивация, есть объяснение, почему герой так себя ведет, что это нам о нем говорит. Для меня важно при работе с режиссером чувствовать и понимать, что и почему он делает. С Арнольд получилось именно так.

Помню скандальную сцену с кладбищем в «Солтберне» — та же фигня. Можно, конечно, вырвать из контекста и изобразить это как голый эпатаж, стремление к скандалу, но я считаю, что в этом эпизоде скрыта вся внутренняя суть персонажа. 

— Что вас самого привлекает в тех или иных персонажах, которых вам предлагают играть?

— Их противоречия. В Джокере мы склонны видеть чистое зло, но интереснее всего то, что скрывается за фасадом. Или Доминик из «Банши Инишерина»: сама невинность и чистота, но вдруг в нем просыпается характер, мы чувствуем его гнев. Такие моменты трансформации я ценю особенно высоко. Мне не хочется кому-то доказывать, на что я способен как актер. Но типажный кастинг и ленивое приписывание артистам каких-то персонажных свойств меня отталкивают. От таких предложений я отказываюсь. А соглашаюсь на те, которые вызывают сомнения: «Получится ли у меня сыграть такое?» Если заранее знаю, что получится, мне становится скучно. 

— В реальной жизни вам нравится песня «Murder on the dancefloor», под которую вы танцуете обнаженным в финале «Солтберна»? А что насчет Fontaines D.C., музыка которых звучит в «Птице»?

— И то и другое обожаю! По-моему, такая музыка не может не нравиться. Я вырос на роке, сильнее всего любил Oasis. А в «Птице» звучат их соперники — Blur с песней «Universal». Не под каждый трек ты сможешь танцевать, ты должен чувствовать мелодию и ритм, чтобы они в тебе чем-то личным отзывались. Сам я выбрал для саундтрека The Verve. Обожаю их до сих пор. 

— В том, как вы танцуете, не ощущается хореографических усилий или профессиональной выучки, хотя и ясно, что движения тщательно отрепетированы. Как вы это делаете?

— Учусь играть у животных. Нет, правда! То, как они существуют, не замечая камеры и не обращая на нее внимания, всегда меня вдохновляло. Еще полезно смотреть на то, как ведут себя перед камерой младенцы и маленькие дети. Моя цель — чтобы зритель не заподозрил, что перед ним актер, играющий роль.