истории

«Он называл себя популярным аутсайдером» Вышел новый документальный фильм об Игоре Коне — он изучал сексологию в СССР («где не было секса»). «Медуза» поговорила с его соратником Виктором Каганом

Источник: Meduza

На ютьюб-канале «Медузы» вышел новый документальный фильм студии Narra и кооператива независимых журналистов «Берег» — «Ради чего я плыл против течения». Это история жизни и работы уникального для советской и российской науки ученого — первого в стране сексолога Игоря Кона, не побоявшегося работать с одной из самых табуированных тем в нашем обществе. Кон изучал гомосексуальность и гендерные роли, выпускал революционные научные работы и читал лекции для широкой публикой — другими словами, сделал многое для того, чтобы СССР и современная Россия стали прогрессивнее, толерантнее и здоровее. Сегодня, когда российские власти повсеместно насаждают «традиционные ценности» и «запрещают» ЛГБТК-сообщество, идеи Кона звучат особенно актуально. «Медуза» поговорила об Игоре Коне, его взглядах и деле, которому он посвятил всю свою жизнь, с его соратником и другом — доктором медицинских наук, независимым психологом Виктором Каганом.

— Как вы познакомились с Игорем Семеновичем?

— Впервые я увидел и услышал Игоря Семеновича на его лекции о сексологии в институте имени Бехтерева в 1976 году. Познакомил меня с ним мой друг, психолог Игорь Лунин, и наше знакомство стало началом дружеских, учительско-ученических отношений и сотрудничества. В позу учителя Игорь Семенович никогда не становился, но я у него очень многому учился.

— Чем вас тогда привлекли его взгляды?

— Широтой, непредвзятостью, нестандартностью. Он был внутренне свободным человеком с живым интересом к тому, чем занимался, будь то сексология, социология или этнография детства. Он интересовался наукой в себе, а не собой в науке. Игорь Семенович был предельно требователен к себе, прекрасно планировал свои исследования, честно и точно работал с литературой. Если он ссылался на чью-то работу, это значило, что он ее прочитал, а не просто довольствовался рефератом или чьей-то ссылкой.

Он был мягким человеком, но обладал внутренним стержнем, принципами. Его поносили в медиа, в него [в январе 2001 года на публичной лекции в МГУ] кидали тортом, на двери квартиры оставляли антисемитские угрозы. Но Кона невозможно было запугать. Он с улыбкой называл себя «популярным аутсайдером». Заканчивал работу над темой — и ящики с бумагами по ней отправлялись в макулатуру. Его «80 лет одиночества» — автобиография такой честности и такой открытости, какую еще поискать.

— Как вы оцениваете состояние сексологии в СССР в 1970-е, когда вы начали заниматься этой темой?

— Никакой сексологической науки с начала 1930-х и не было. Отдел сексопатологии в Московском институте психиатрии открыли в 1965 году. Как рассказывают, это случилось, когда профессор Павел Посвянский на приеме у министра внутренних дел СССР, пользуясь своей тростью как указкой, начал показывать на большой карте [СССР]: «Вот здесь у вас атомное производство, вот здесь и вот здесь». На вопрос министра, откуда он об этом знает, Посвянский ответил: «Оттуда импотенты едут».

Игорь Семенович и ввел в русскую литературу понятие о сексологии как междисциплинарном знании о сексуальности — в отличие от сексопатологии. Какие-то книжки о половом воспитании были, но они были явлением скорее идеологическим: в них цитировали Маркса, Энгельса, Ленина, а до 1953 года — и Сталина.  

Помню статью одного профессора о знаменитых отчетах Альфреда Кинси. Он думал, что автор — женщина, мол, она думает, будто все люди такие же похотливые кролики, как у них там в США, но «мы не такие». А еще в конце 1980-х в одном из руководств для врачей я нашел умилившую меня своим агрессивным невежеством фразу: «Лучшим способом профилактики полового разврата у подростков является физкультура».

Но какое-то движение вперед все-таки было. Работал Игорь Семенович. В Ленинграде социологией сексуальности при его поддержке занимался профессор Сергей Голод. Профессор Абрам Свядощ в 1971 году организовал первую в СССР консультацию «Семья и брак». Много чего понемногу происходило, а за разноцветные шнурки в «пропаганде ЛГБТК» тогда еще не обвиняли. Сегодня у меня ощущение катастрофического отката в клерикально-консервативные потемки.

— Вам удалось вместе поработать?

— В 1977 году профессор Дмитрий Исаев предложил мне стать соавтором его книги о половом воспитании детей. Книга писалась довольно осторожно, но и при этом прежде, чем она вышла, несколько редакторов успели обвинить нас во фрейдизме, протаскивании западных идей и покушении на основы советской семьи. Но неожиданно книга «пошла» — первый тираж в 11 тысяч экземпляров распродали, так что через год она вышла уже тиражом в 250 тысяч. 

По сегодняшним меркам книга была слабенькой — но она же была первой: будь она смелее, ее бы просто «зарубили». До этого без малого десять лет я был психиатром, занимался детским аутизмом, так что мне помогли лекция Игоря Семеновича и его тексты. Позже, когда я писал книги и докторскую по детской психосексологии, я по многим вопросам с ним советовался. А в 1990-х он размещал мои статьи, которые отвергались медиа, на своем сайте. 

— В начале 1980-х вы поддержали выход книги Игоря Семеновича «Введение в сексологию». Вы не боялись последствий, учитывая все происходящее?

— Не та уже была обстановка, чтобы бояться. Было ощущение глупости, но одолеваемой. С усилиями, со скрипом, но рамки раздвигались. «Введение в сексологию» вышло в Венгрии в 1981 году и в обеих Германиях в 1985-м. А в СССР не выпускали. Пробовали пробить в разных издательствах, но все боялись. Медики отсылали к философам, философы — к медикам, потом все вместе — к историкам, историки к этнографам…

Игорь Семенович и я — величины несоизмеримые, я свой масштаб знал. Но у меня уже сложилась какая-то репутация в издательстве «Медицина» на наших с профессором Исаевым книгах о детстве, куда я и написал рекомендацию. Помогли эти мои пять копеек или чьи-то более весомые усилия, но в 1988 году книга наконец-то вышла.

— Кажется, в своих статьях и книгах Игорь Семенович опережал время, его тексты на разных уровнях — от подбора формулировок до генеральных идей — не устарели и сегодня. Как ему это удалось в условиях, когда не было никакой информации?

— Как добывалась информация? Какие-то возможности заказа литературы были в научных учреждениях. Иногда срабатывали персональные запросы зарубежным авторам. В общем же было трудно. 

Игорь Семенович рассказывал мне историю про французские пять книжек по сексуальному просвещению. Первый том был для дошколят, второй — для детей постарше и так далее до молодых людей. Кон заказал книги, но с таможни они отправились в спецхран — были в библиотеках такие отделы, куда допускали только по специальному разрешению (так мне удалось в 1965 году почитать Фрейда в Ленинградской публичке, но в 1970-м я такого разрешения уже не получил). Там Игорь Семенович и знакомился с присланными ему книгами.

Его тексты ничуть не устарели, а многие стали даже актуальнее, чем были. Но сказать, что его книги популярны и читаются в электричках, я бы не рискнул. Даже преподаватели, с которыми я работал в СССР, не всегда были готовы к такому чтению. 

— О каких преподавателях вы говорите?

— Прежде всего о школьных. В Союзе в ранние 1980-е годы в школьные программы ввели курс «Этика и психология семейной жизни». Его разработали Луиза Ковинько и Иван Гребенников. Курс не был примером сексуального просвещения, но позволял педагогам говорить о многом. Однако ни пособий для преподавателей, ни подготовки к курсу не было. Кому предмет поручить? Биологу? Или, может быть, физруку, военруку?

Мне приходилось работать со школьными учителями, со студентами и преподавателями педагогических институтов и университетов. Я видел, как они голодны до информации — но в то же время как многое, включая культурный бэкграунд, мешает ее воспринимать.

Игорь Семенович писал блестяще и умел не усложнять, но восприятие его текстов требует усилий. Это не каждому удается, из-за предрассудков к этому не каждый готов психологически.

— Насколько легко было изучать сексологию в техническом смысле? Легко ли было искать респондентов, задавать им правильные вопросы?

— Может быть, я неправ, но хороших советских и большинства российских исследований я не знаю, или их крайне мало. Недостаточно сочинить вопрос грамотно — важно также отобрать не отягощенных предрассудками интервьюеров и обучить их технике опроса, что трудоемко и недешево. 

Сексология в СССР начала развиваться в 1980-е годы, а тогда дурно понимаемая свобода позволяла делать что угодно. Мне было легче, потому что не нужно было задавать вопросы прямо о сексе. Меня интересовала психология пола, психосексология — а это совсем другой подход. К тому же я работал с детьми. Но в целом я видел работы авторов, которых знал и к которым хорошо относился, но не мог не видеть, что это сделано криво с самого начала.

— Легко ли вам работалось с детьми?

— Когда вопрос касался непосредственно пола, приходилось как-то крутиться. Помню семилетнего ребенка, который не просто говорил, что хочет быть девочкой, но с самого раннего возраста вел себя как девочка. Родители, в общем, понимали, что все это не просто так, не придурь. Первым и главным было помочь им сохранить контакт с ребенком, чтобы быть поддержкой, а не источником травм, а потом уже вместе искать пути помощи ребенку. Массовых исследований сексуальности у детей мне делать не доводилось.

— Как вы думаете, какие причины у квирфобного отношения к ЛГБТК-людям в Советском Союзе? Кажется, что политика диктовалась тюремными порядками ГУЛАГа, представлением об «опущенных». 

— Тюремная гомосексуальность, с одной стороны, обусловлена сексуальным голодом в однополой среде, континуумом «гомосексуальность — гетеросексуальность», о котором писал [Альфред] Кинси, отношениями власти и подчинения. Криминализация культуры имела — и имеет сейчас — место и значение. Но объяснять только ею нынешнее отношение власти к ЛГБТК-людям я бы не стал: тут все глубже и сложнее.

— В 2000-е Игорь Кон в статье «Гомофобия как лакмусовая бумажка российской демократии» писал, что гомосексуальность в Советском Союзе «была одновременно и уголовным преступлением, и психическим заболеванием, и порождением буржуазного образа жизни». Как, на ваш взгляд, изменились сегодня взгляды гомофобов во власти в России? Как гомосексуальность видят в Кремле?

— Не знаю, но предполагаю, что их заботят политические задачи, а не половая и сексуальная идентификация.

— Может быть, они просто видят в гомосексуальности угрозу? Например, угрозу быстрой организации большого числа людей. ЛГБТК-люди — как раз те, кто способен организовываться очень быстро.

— Я думаю, что эта тенденция растет из желания «построить», а сексуальная или гендерная инаковость — просто повод. Гомосексуал-гомофоб — не бóльшая редкость, чем еврей-антисемит. А в политических целях будет эксплуатироваться все, что основано на эмоциях, инстинктах, устоявшихся традициях и привычках. Так что я не думаю, что у власти есть страх перед тем, что эти люди организуются.

В советское время, когда преследование ЛГБТК-людей тоже существовало, находили способы говорить, высказываться, как-то пробивать новые ходы, что-то менять. Трудные условия — это вызовы. Я тоже отличаюсь от большинства — с моей фамилией, как вы понимаете, мне за примерами далеко ходить не надо. Как я это буду воспринимать — обижусь, встану в позу жертвы или разозлюсь на весь мир? 

Игорь Семенович тяжелое время воспринимал как вызов — и справлялся с ним. И так справлялся, что однажды затюканный еврейский мальчик стал первым сексологом в СССР, автором множества книг и лауреатом премий. Мне иногда кажется, что нам сегодня не хватает видения жизни как вызова.

— Вы обсуждали с Игорем Семеновичем, как менялись публичная политика и климат в российском обществе 2000-х в контексте тем, которые он исследовал?

— Мы говорили о том, что перестройку все восприняли как освобождение — тогда казалось, что счастье наконец-то у всех в кармане. Хотя на самом деле перестройка освободила и доброе, и злое, и разумное, и дурное.

В 1990-х Игорь Семенович свободно читал лекции и писал. Но проблемы были уже тогда. РПЦ была против тем полового воспитания и сексуального просвещения, с трибун конференций вещали о «воспитании ребенка безопасного типа» и так далее. Воевать с этими ребятами было очень сложно. В их воображении жила этакая трехголовая гидра: Игорь Кон в Москве, Григорий Гиндин в Вологде и ваш покорный слуга в Петербурге. Эта гидра, естественно, явилась с Запада, чтобы совершить «геноцид русского народа путем полового воспитания».

— А вы обсуждали потенциальный отъезд Игоря Семеновича из СССР и потом России? Говорили, что ему нужно уехать, чтобы продолжать работать?

— Говорили и до моей эмиграции в 1999 году, и потом, но я понимал, что он этого не сделает. Работа была его жизнью, его исследования в этой стране были нужны, их читали. В других странах было достаточно своих исследователей. Кроме того, когда об этом пошел разговор, Игорю Семеновичу было много лет — а уезжать имеет смысл тогда, когда у тебя есть надежда на работу. Детей, чтобы увезти в лучшую жизнь, у него не было. В жизни, в быту он был предельно непритязателен, так что соблазнить его машиной, домом и прочими прелестями было невозможно. Как говорил [поэт] Борис Чичибабин, «всем живым нельзя уехать с живой земли».

Мы много говорили о будущем. Он прекрасно понимал, что происходит, и не питал никаких иллюзий на этот счет. Думаю, понимал больше, чем даже мы сегодня. Он знал, что будет откат, но продолжал работать. Вряд ли мы можем до конца понять его принципы, но они определенно вызывают уважение, как и сам Игорь Семенович, и вся его жизнь.

— В конце фильма про Игоря Семеновича его автор Игорь Садреев заключает, что Кон всю жизнь боролся за то, чтобы сексуальная идентичность человека была не важна. Вы согласны с таким мнением?

— Когда идентичность не будет важна, то и человек не будет важен. Игорь Семенович как раз очень много внимания уделял идентичности, изучая книги и творчество разных людей, их нарративы о себе и своих переживаниях, личные дневники. Потому что в них виден опыт, который снаружи никаким инструментом не ухватишь.

Но я согласен и с Игорем Коном, и с Игорем Садреевым: важно, чтобы эта сторона человека не становилась в глазах других важнее его самого, не заслоняла его. Тут, мне кажется, кстати будет гуляющая по интернету история, когда советский министр культуры Екатерина Фурцева сказала английскому дирижеру Томасу Бичему: «Нас обвиняют в антисемитизме, хотя в наших симфонических оркестрах 30% евреев. А сколько в ваших?» Тот ответил: «Не знаю, мне как-то в голову не приходило считать».