Англоязычная рассылка «Медузы» The Beet за полтора года своего существования опубликовала репортажи и аналитику из нескольких десятков стран Центральной и Восточной Европы, Кавказа и Центральной Азии. Но последний материал 2023 года необычный: он про страну, которой больше нет, про СССР. А точнее, про людей, которых советская власть старалась в лучшем случае не замечать, — про советских немцев. Старший новостной редактор англоязычной «Медузы» Сэм Бризил на примере одной семьи рассказывает, через что пришлось пройти людям, чьи предки приехали в Российскую империю еще в XVIII веке. «Медуза» публикует перевод этого материала.
В 2018 году Лену Вольф пригласили на свадьбу друзей в Санкт-Петербурге. Лене, гражданке Германии, живущей в Великобритании, нужно было податься на визу, чтобы впервые в жизни поехать в Россию. На вопросы в анкете она отвечала совершенно искренне. Жила ли она когда-либо в России? Нет. Эмигрировала ли она из России? Тоже нет.
В визе ей отказали. Лена пришла в российский визовый центр в Лондоне, чтобы узнать причину, и сотрудница там не выглядела удивленной. «Женщина сказала: „Так вы предоставили нам неправильную информацию“, — вспоминает Лена. — Я спрашиваю: „В смысле?“ А она говорит: „Ну, вы родились в Латвии, но ответили „нет“ на вопрос о том, жили ли вы когда-либо в России“».
Лена объяснила, что ее семья переехала из Казахстана — не России — в Германию в 1989 году, потому что жить в Советском Союзе представителям этнических немцев было сложно. Но сотрудница начала убеждать ее, что это невозможно: «Что за истории вы рассказываете? В СССР не было немцев». Она достала документ, в котором, по ее словам, перечислен полный список народов Советского Союза, и, показывая его Лене, приговаривала: «Смотрите, смотрите, смотрите. Нет немцев».
Немцы в СССР были. Судя по переписи 1989 года, в стране жило больше двух миллионов этнических немцев. Около миллиона из них жили в Казахстане — больше, чем в любой другой советской республике.
Иллюстрация Кристофа Хойера к книге Лены Вольф
Укоренившиеся
Больше двух столетий прошло между тем, как предки Лены приехали в Южную Украину, и тем, как ее семья эмигрировала из СССР. После того как в 1783 году Российская империя аннексировала территорию Крымского ханства, Екатерина Великая открыла только что завоеванные земли на юге Украины и в Крыму для европейских поселенцев, пригласив фермеров из германских стран и членов их семей колонизировать эти территории. Члены семьи Лены переехали почти сразу, осев на территории современного Мариуполя.
Наполеоновские войны в начале XIX века только ускорили приток немцев в регион, и население продолжало расти даже после того, как в 1819 году российские власти закрыли программу переселения. К 1914 году в районе Черного моря жили примерно 660 тысяч немцев.
Иллюстрация Кристофа Хойера к книге Лены Вольф
***
22 сентября 1941 года, ровно через три месяца после того, как нацистская Германия вторглась в Советский Союз, Иосиф Сталин приказал депортировать этнических немцев с территории Запорожья, Сталинской (нынешняя Донецкая) и Ворошиловградской (нынешняя Луганская) областей Украины. Среди депортированных была мать Лены — ей тогда было меньше трех лет — и отец, которому было три года, а также обе ее бабушки. Дедушек Лены тоже репрессировали: мужа Жозефины арестовали раньше, на волне террора 1937 года; мужа Эмилии арестовали в 1940-м. Ни один больше не увидел свою семью.
Отца и бабушку Лены, Адама и Жозефину Олленберг, отправили в специальное поселение в степи на северо-западе Казахстана, где температуры падают ниже —40 градусов. Они жили в бараках, «похожих на тюрьмы», и спали на нарах. Маму Лены и вторую бабушку, Анжелину и Эмилию Рещ, депортировали из Украины в похожий лагерь в том же регионе.
Не доверяя этническим немцам, но желая использовать их во благо государства, Сталин запустил программу, в рамках которой за время войны больше 300 тысяч советских немцев привлекли к принудительному труду. Через 14 месяцев он подписал первый приказ о мобилизации женщин в трудармию.
Постановление Сталина и последующие решения предписывали передавать детей старше трех лет под опеку родственников или государственных учреждений, но не предусматривали никакой оплаты за уход за ними. В то же время «призыв в трудовую армию был настолько массовым, что в районах расселения немцев оставалось очень мало трудоспособных людей», писал историк Джонатан Отто Пол в книге The Years of Great Silence («Годы великой тишины»).
Иллюстрации Кристофа Хойера к книге Лены Вольф
Адаму было четыре года, когда его мать заставили присоединиться к трудармии. С 1942-го по 1946-й он неделями жил отдельно от нее в бараках в специальном удаленном поселении среди других детей, а также взрослых, которые не могли работать по состоянию здоровья или возрасту. Жозефину забирали из этого поселения и увозили на место работы в руднике в Кимперсае. Каждый раз смена длилась три недели, и все это время она не знала, что будет с ее сыном — умрет ли он от холода или от голода до ее возвращения.
Адам говорит, что все, что он помнит из этого времени, — постоянное чувство голода. «Мы пытались есть все, что могли найти, — даже шнурки и обувную подошву. Надзиратели не давали нам никакой еды. Никого не волновало, живы мы или нет, — вспоминает он. — Они также не кормили пожилых или больных людей. Им просто давали умереть».
Анжелину и Эмилию между тем вывезли на поезде в казахстанскую степь и бросили на холоде. Переночевав в укрытии, сделанном из снега и льда, Эмилия и еще одна женщина, пережившая ночь, пошли по рельсам, пока не дошли до казахского поселения. Несмотря на отсутствие общего языка, местные жители предложили депортированным еду и жилье.
Эмилия и Анжелина добрались до города Орск, откуда их переправили в специальное поселение в Актюбинске (современный Актобе), где Анжелина однажды встретит отца Лены. Благодаря тому что Анжелине было меньше трех лет, ее мать избежала отправки в трудармию. Однако, как и все советские ссыльные немцы, она осталась без документов и была обязана регулярно отмечаться у коменданта, чтобы доказать, что она не покинула поселение. Анжелине, в отличие от Адама, разрешили ходить в школу; свое детство она описывала Лене как «время великого голода».
Побег
В 1946 году, отчаянно желая вернуться домой, Жозефина и Адам отправились из Казахстана назад в Украину. Они преодолели больше полутора тысяч километров пешком и на поездах, не попадаясь на глаза властям. У них, как и у всего миллиона с лишним советских немцев, еще в 1941 году конфисковали документы; права на перемещение по СССР их тоже лишили.
«Это был такой долгий и сложный путь, — говорит Адам. — Я пух от голода, и у меня не было никакой обуви — только тряпки, обернутые вокруг ступней».
Вернувшись в свой бывший дом в Запорожье, они обнаружили, что там живет другая семья. Адам помнит, как его мать плакала на улице. «Когда они открыли дверь, на стене можно было увидеть рисунки моего отца», — говорит Лена, вспоминая истории своей бабушки. Но когда Жозефина попросила новых жильцов дать ей теплую одежду, одеяло или хотя бы отдать рисунки, они отказались и закрыли дверь.
После многих ночей без нормального крова — часть из них пришлось провести в сарае — Жозефина и Адам узнали, что в соседней деревне, по слухам, гостеприимнее относятся к депортированным людям, вернувшимся назад. Там им действительно удалось на время восстановить подобие нормальной жизни: Жозефина начала работать в полях, а Адам пошел в школу.
Однажды, когда он шел домой, знакомая девочка, стоя на крыше своего дома, начала выкрикивать оскорбления в его адрес. «Она всегда называла меня фашистом, сыном дьявола, но я игнорировал ее», — говорит он. Но затем девочка подобрала шифер с крыши и бросила им в Адама, попав ему в голову. «После того как я потерял сознание, они позвали мою маму, — говорит он. — Я лежал там в луже крови, а она плакала, звала на помощь. Но люди просто стояли [вокруг] и смотрели».
Жозефина несла Адама несколько километров к ветеринару, чтобы тот вымыл и зашил его рану. После этого Жозефина начала молиться. «Она сказала, что именно это спасло меня — ее молитвы, — вспоминает Адам. — Она не могла отвезти меня в больницу: не на чем было везти. К тому же она была немкой — кто бы захотел ей помочь?»
Через несколько недель, когда Адам почти поправился, кто-то сообщил о нем и его матери властям. Милиционеры пришли и забрали Жозефину. Ее отправили в ГУЛАГ в Воркуте, за полярным кругом. А Адама отправили в соседнее село Николай-Поле, где он жил в детдоме для детей «врагов народа».
Иллюстрации Кристофа Хойера к книге Лены Вольф
Разлука
Адам описывает детский дом, где он провел остаток своего детства, как учреждение, нацеленное на то, чтобы сделать из него «настоящего советского украинца». Власти изменили его фамилию с Олленберг на Вольф. Если кто-то из детей говорил по-немецки, рассказывает он, их либо били, либо заставляли копать яму на улице. «Тебя могли держать на холоде часами», — вспоминает он.
Несмотря на жестокое и бесчеловечное обращение, через которое он прошел, воспоминания Адама о детском доме переплетены с историями о добрых людях. Таких как учительница, которая пригласила его в свой дом на ужин. «Это был лучший день в моей жизни, — говорит он. — Мы с ее сыном играли в ее красивом саду. Я до сих пор помню, как много там было красочных цветов. Тогда я понял, что в старости у меня будет сад, полный цветов».
В детдоме собрались дети с разными историями. «Мы все были одинаковыми, потому что все были детьми „ненадежных элементов“, — говорит Адам. — Наши родители либо были мертвы — расстреляны — за то, что были „ненадежными“, либо „по справедливости“ находились в ГУЛАГе. Даже нам иногда казалось, что наши родители, возможно, сделали что-то плохое».
Адам Вольф в юности
Личный архив Лены Вольф
Пока Адам мечтал «вырасти и больше не быть врагом», его мать искала его из своего трудового лагеря. Как будто сама по себе задача определить, в какой из тысяч советских детских домов отправили ее сына, была недостаточно сложной, власти еще и изменили его фамилию и дату рождения. Много других женщин, сидевших с Жозефиной, оказались в такой же ситуации: власти забрали их детей и изменили их данные. Чтобы облегчить поиски, женщины объединялись, вместе писали письма, в которых описывали внешность своих детей — то, о чем они с каждым годом знали все меньше и меньше, — и отправляли их в различные детские дома.
Как и в детдоме Адама, в лагере в Воркуте собрались самые разные люди. Годы спустя, когда Лена приезжала в Германию к бабушке, Жозефина приветствовала ее на десяти языках, которые она выучила благодаря своим подругам в ГУЛАГе.
Именно одна из лагерниц в конечном итоге помогла Жозефине найти Адама. Женщина сначала смогла найти своего сына, который рассказал ей, что в его детском доме есть и мальчик по имени Адам, хотя его день рождения и фамилия были другими. Так Адам и Жозефина узнали, где каждый из них провел последние почти десять лет.
Жозефина освободилась по амнистии Никиты Хрущева 1956 года, когда на свободу вышли миллионы политзаключенных. Незадолго до освобождения Адам приехал к ней в Воркуту. Много лет спустя Лена спросила, узнал ли он свою мать. Адам ответил, что нет: он был слишком мал, когда ее арестовали. «Я сказала: „Но ведь ты должен был узнать свою мать“, — рассказывает Лена. — И он сказал: „Мне просто понравилось, что я кому-то нужен“».
Адам Вольф в молодости
Личный архив Лены Вольф
Ее бабушка вспоминала, что встреча с Адамом была радостной и горькой одновременно. «Она говорила: „Сначала я подумала, что мои молитвы были услышаны“», — вспоминает Лена. Но когда она начала говорить с сыном, которого давно не видела, на «своем немецком, смешанном с украинским, русским, польским и так далее» языке, Жозефина поняла, что Адам не понимает ее: «Он не помнил немецкого, не помнил никаких обычаев, не знал, что такое цукеркухен [масляный пирог]. Казалось, будто он не помнил, что значит быть частью ее, ее традиций, ее культуры».
Когда Адам закончил военную службу, а Жозефину освободили из ГУЛАГа, он переехал к ней в Актюбинск, Казахстан. «Мне пришлось отказаться от хорошей жизни в Запорожье, чтобы быть с ней. Но мать есть мать, — говорит Адам. — Она отдавала мне свою еду, чтобы я не умер с голода. Теперь я хотел позаботиться о том, чтобы у нее был хотя бы кусок хлеба. Работу людям из лагерей не давали».
Позже, когда вся семья переехала в Германию, матери Лены Анжелине приходилось выступать переводчицей между Адамом, который так и не вспомнил немецкий, и Жозефиной, которая так и не начала свободно говорить по-русски или по-украински.
В поисках дома
Лена Вольф родилась в Елгаве, в Латвии, в 1973 году, хотя она ничего не помнит о времени, проведенном там. Ее семья переехала туда за несколько лет до ее рождения, полагая, что из Латвии попасть в Германию будет проще, чем из Казахстана. Но еще когда Лена была совсем ребенком, родители поняли, что эмиграция невозможна, и решили вернуться в Актюбинск — там хотя бы были другие советские немцы, вместе с которыми было проще переживать постоянную дискриминацию.
Все свое детство Лена постоянно слышала, что она и ее семья — «фашисты». Этот термин люди в послевоенном Советском Союзе использовали как синоним слова «немцы». «Вместо того чтобы сказать „немец“, некоторые люди на улице говорили: „О, это фашистский ребенок“. Это были взаимозаменяемые слова», — вспоминает Лена.
Иллюстрации Кристофа Хойера к книге Лены Вольф
Поскольку этнические немцы, поселившиеся в Российской империи, были в значительной степени исключены из советской истории, большинство обычных людей не делали различий между ними и солдатами нацистской Германии, вторгшимися в Советский Союз в 1941 году. «Несколько раз, когда я говорила людям, что я немка из Казахстана, они спрашивали: „Твой дедушка приехал с нацистами и так полюбил нашу страну, что решил остаться?“ — говорит Лена. — Никто не знал, что мы жили в Российской империи 200 лет. В учебниках нас не упоминали. Мы как группа не существовали в советских газетах, на радио или телевидении».
В детстве Лену это особенно путало, учитывая многонациональный характер Казахской ССР, который во многом был результатом принудительных перемещений населения и внутренней миграции. «Все мои друзья были казахами, поляками, корейцами и так далее, — объясняет она. — И из-за того, что Казахстан был плавильным котлом всех этих разных национальностей, долгое время я не знала, откуда мы пришли. Я думала, что немцы происходят из Казахстана».
Политика советских властей по подавлению немецкого языка, культуры и идентичности якобы была направлена на стимулирование ассимиляции. И, как и ее отец, Лена в детстве стремилась как можно скорее стать «настоящей советской гражданкой». В то же время законодательство предписывало указывать национальность всех граждан в их идентификационных документах. «Это означало, что люди, которых советская власть классифицировала как немцев, уже не могли избавиться от статуса граждан второго сорта», — пишет историк Джонатан Отто Пол.
«Я выросла с этим подсознательным страхом всего, что связано с немецкостью, — объясняет Лена. — Это было так: „О боже, а что, если соседи услышат, как мы говорим по-немецки? Что, если мы испечем этот цукеркухен, а сосед решит сообщить о нас в милицию?“»
Иллюстрации Кристофа Хойера к книге Лены Вольф
Незадолго до распада Советского Союза семье Вольф наконец представилась возможность переехать в Германию в рамках политики репатриации Берлина. Лене было 17 лет, и она не хотела покидать своих друзей — но она думала, что, по крайней мере, впервые в жизни почувствует себя дома. «Но, конечно, когда мы приехали в Германию, мы стали иммигрантами, — говорит она. — Мы сильно отличались от других немцев».
С переездом из Казахстана в Германию еще больше усложнилось понимание Леной собственной идентичности. И желание ее родителей отпустить прошлое и ассимилироваться в немецкое общество только путало ее сильнее. «Они всегда как бы верили: „Ой, давай не будем об этом говорить, это слишком сложно. Просто будь немкой, раз ты наконец-то в Германии“, — рассказывает Лена. — И это печально, потому что мы занимались, по сути, тем же, чем и в Казахстане».
По мнению Лены, попытка интегрироваться в немецкое общество, не обращая внимания на века, которые семья провела в Российской империи и СССР, — то же, что отрубить себе ноги: «Ты можешь очень хорошо выучить язык, можешь интегрироваться, но в твоей идентичности всегда будет чего-то не хватать. И это что-то — 200 лет истории».
Иллюстрация Кристофа Хойера к книге Лены Вольф
Истории выживания
В 2016 году, после многих лет, когда ей приходилось объяснять, откуда она родом — или, что еще хуже, выслушивать, что людей как она не существует, — Лена решила задокументировать историю семьи в формате, который будет близок молодому поколению: в серии графических романов.
«Я хочу создать книгу, которая не только погрузит людей в депрессию, но и расскажет им про нашу историю и даст им что-то позитивное, — говорит Лена. — Так что это не просто [рассказ] о нашей ужасной истории, хоть она и действительно ужасна. Он еще и о том, как мы с этим справляемся. [Это] истории выживания и невероятной храбрости».
Первая книга Лены — под названием «Мир вашему дому!» — почти завершена. Иллюстрации для нее создал немецкий художник Кристоф Хойер. Книга объединяет в себе историю бабушки Лены по матери, Эмилии, пережившей войну, депортацию, изгнание и преследование, и личный опыт Лены, которая столкнулась со сложной историей семьи и попытками осознать свою идентичность как немки из Казахстана, живущей в Европе. Вторая книга расскажет о бабушке по отцу Жозефине и о том, что она пережила в трудовой армии и ГУЛАГе.
«[Даже после того как мы переехали] в Германию, я говорила: „Бабушка, ты вчера ходила за покупками, ты принесла бананы?“ А она отвечала: „Ох, в ГУЛАГе у нас вообще ничего не было“, — рассказывает Лена о Жозефине. — Иногда мы сидели часами, глядя в окно на лес, и затем она словно выходила из оцепенения и говорила: „В Воркуте было так много деревьев. Но нам приходилось так тяжело трудиться“».
* * *
Адам Вольф
Личный архив Лены Вольф
Адам Вольф сохранил фамилию, которую дали ему советские власти. Сейчас ему 85, он живет в городе Оффенбах-ам-Майн на востоке от Франкфурта. Из-за полномасштабного вторжения России в Украину в Германию приехало большое количество украинских беженцев; это значит, что впервые за десятилетия Адам может говорить на привычном ему языке. «Он оживает», когда разговаривает по-украински с недавно приехавшими соседями, рассказывает Лена.
Но у Адама есть и близкие друзья, с которыми он не говорит на одном языке. «У моего отца появилась компания в Оффенбахе, состоящая из украинской женщины, которой под девяносто, соседа-сирийца, которому тоже за восемьдесят, и женщины из Косово, — объясняет Лена. — Они сидят на своей скамейке, и, если смотреть издалека, можно подумать, что они говорят на одном языке. Общего языка у них нет, но они жестикулируют, улыбаются и как-то понимают друг друга».