истории

Венеция-2022. «Бардо» Алехандро Гонсалеса Иньярриту Эталонно изобретательный фильм — автобиография режиссера, рассказанная на языке снов

Источник: Meduza

На Венецианском кинофестивале прошла премьера новой картины мексиканского режиссера Алехандро Гонсалеса Иньярриту «Бардо (или Лживая хроника нескольких истин)». В отличие от его прорывных голливудских картин «Бердмен» и «Выживший», это стопроцентно авторское кино, скорее напоминающее сон. Впервые с 2000 года режиссер снял фильм в родной Мексике. Кинокритик Антон Долин рассказывает о том, каким получился этот автобиографический фильм.

Седьмой полнометражный фильм 59-летнего Алехандро Гонсалеса Иньярриту многие посчитают шедевром. «Бардо» — первая картина Иньярриту, снятая в родной Мексике со времен его успешного дебюта — «Суки-любви» (2000). Это очевидно автобиографический фильм. Он длится три часа и снят с впечатляющим даже по меркам Иньярриту размахом. При этом, в отличие от вполне ортодоксально голливудских «Бердмена» и «Выжившего», которые принесли автору два режиссерских «Оскара» подряд, новая работа — авторское кино в квадрате: нелинейное, бессюжетное, вольно перемежающее явь со сном. За себя говорит уже его шутливо-претенциозное полное название: «Бардо (или Лживая хроника нескольких истин)». 

Если исходить из шаблонной предпосылки, согласно которой каждый автор обязан рано или поздно снять свою версию «8 ½», то «Бардо» для Иньярриту — нечто подобное. Хотя вообще-то свою творческую лабораторию он уже демонстрировал в «Бердмене», так что сговоримся на иной аналогии: пусть это будет его «Сладкая жизнь». Тем более что главный герой, сыгранный Даниэлем Хименесом Качо («Кронос», «И твою маму тоже»), ровесник Иньярриту, даже в чем-то схожий с ним внешне, по сюжету — успешный журналист, как и главный герой «Сладкой жизни», которого тяготит собственная слава, терзает кризис среднего возраста, тревожит бесцельность существования.

На содержательную новизну Иньярриту ничуть не претендует. Ему достаточно формальной — заставить публику ахнуть, в чем помогают ловкие и талантливые ассистенты. Здесь ими выступают оператор-кудесник Дариус Хонджи («Семь», «Ускользающая красота»), снявший «Бардо» на 65 миллиметров, оскароносный художник-постановщик Эухенио Кабальеро («Лабиринт фавна», Roma) и композитор Брюс Десснер из группы The National, кажется, вполне осознанно стилизующий зарисовки для духовых под саркастически-ностальгические мотивы Нино Рота. 

Говоря проще, «Бардо» не обязательно вас тронет до слез, хотя сентиментальность Иньярриту достойна лучших мексиканских мыльных опер, и насмешит тоже умеренно (хотя здесь, как и в «Бердмене», много забавного), но совершенно точно впечатлит как шоу — зрелище, склеенное из обрывков желаний, воспоминаний, впечатлений талантливого немолодого мужчины. С первых кадров, в которых тень бегущего по пустыне человека вдруг взлетает над землей, перед нами кино эталонной изобретательности. 

Тем ярче контрастирует с выдумками и открытиями Иньярриту, мягко говоря, элементарный сюжет. Всемирно известный журналист и документалист Сильверио Гама возвращается в Мексику после долгих лет отсутствия: он давно переехал с семьей в Лос-Анджелес (в точности как Иньярриту), его дети учатся в американских школах и предпочитают разговаривать с родителями по-английски. Причина возвращения — престижная международная премия, присужденная Гаме. Но это уловка: президенты США и Мексики собираются заключить важное (а значит, постыдное) соглашение, и американские власти рассчитывают на поддержку влиятельных интеллектуалов — они даже готовы устроить Гаме эксклюзивное интервью с главой государства, прямо в Овальном кабинете. Таким образом, премия — лишь завуалированная взятка.

Гаме, настаивающему на своей честности, меньше всего на свете хочется быть разменной монетой в политических играх, ему отвратительных. Он по привычке ускользает от обязательств: не отвечает на звонки, отказывается от интервью, запирается в уютной берлоге из тех самых обозначенных в названии «лживых истин», которые позволяют ему — журналисту и одновременно выдумщику — много лет успешно лгать себе и окружающим. 

Эта немудрящая интрига превращает «Бардо» в политический и в чем-то патриотический фильм. Иньярриту, хоть и давно живет в США, не может считать их своим домом: на эту тему здесь разыгран отдельный едкий скетч — перебранка героя с пограничником.

Возвращаясь на родину, он дает волю ностальгии. Путано, но страстно признается в любви к Мексике, перемежая откровения с проклятиями. Вводит гигантский вставной сюжет с исчезнувшими мигрантами, которых «забрала на небо» Дева Мария, и включает в ткань фильма мокьюментари-фрагменты из фильмов своего героя — тут и трагикомические битвы американских войск с мексиканскими, и философский диалог автора с самим Кортесом, восседающим на горе из мертвых тел коренных жителей Мексики. Иньярриту, в точности как Гама, одновременно осуждает эксплуатацию и предается ей сам, задевая простодушных зрителей за живое. Не случайно его фильмы, как и работы его героя-журналиста, столь сильно любят миллионы по всему миру. 

В промежуточном пространстве между бытием и небытием (таково значение слова «бардо», позаимствованного из тибетской мифологии) мы находимся буквально с первых кадров, заголовок фильма правдив. Уже в самом начале новорожденный младенец просит маму родить его обратно, что в буквальном смысле и осуществляется на экране. При всей витальности кинематографа Иньярриту он тяготеет к трагедии — часто преувеличенной, даже гротескной, но здесь это оправдано сновидческой формой, да и финальным сюжетным твистом, который многое объясняет (хоть и неожиданным назвать его сложно). 

Может показаться, что успешный и благополучный человек — будь то Иньярриту или выдуманный им протагонист — «с жиру бесится», нагнетает страсти на пустом месте. Но что с того? После 20 с лишним лет блестящей карьеры можно уже и смириться: в равной степени самовлюбленный и самокритичный режиссер — не мыслитель и не литератор, ничего нового сообщить миру он не в состоянии. А вот показать — и заодно напомнить, что кино все-таки искусство визуальное — способен многое. По нашим временам и это редкость.