истории

«Они хотят испоганить всю планету» Интервью Саймона Рейнольдса — одного из самых известных музыкальных критиков мира. О рейвах 1990-х и «плохом времени», которое настало в США

Источник: Meduza

На русском языке в издательстве V—A—C вышла книга «Вспышка энергии: путешествие по рейв-музыке и танцевальной культуре» (перевод с английского Михаила Ирзака и участников Мастерской литературного перевода Дмитрия Симановского). Это исследование электронной танцевальной музыки, написанное в 1998 году одним из ведущих мировых музыкальных журналистов — британцем Саймоном Рейнольдсом. Рейнольдс — непосредственный свидетель описываемых им событий: от ранних британских рейвов до EDM-вечеринок в Америке. В России уже выходили другие важные книги Рейнольдса: «Ретромания» — про то, почему в музыке так мало нового, и история постпанка «Все порви, начни сначала». «Медуза» поговорила с критиком о том, много ли в рейве политики — и о «культурной гражданской войне» на Западе.

— Когда мы договаривались об интервью, вы написали, что сейчас неподходящее время для веселого разговора о техно. Я с вами согласен. При этом ваша книга вышла на русском языке — и в ней для современной России невероятно много свободы. У вас, кстати, в какой-либо из стран, где ее выпустили, не было проблем с изданием — хотя бы из-за количества упоминаемых веществ? 

— Мы с женой [Джой Пресс — журналисткой Vanity Fair, писательницей, в прошлом музыкальной журналисткой] написали книгу Sex Revolts, которую на некоторое время запретили в Турции. У нас был очень смелый издатель Ayrinti Publishing — он публиковал Маркиза де Сада и другие шокирующие тексты. Случился полицейский рейд — и нашу книгу тоже прихватили. Думаю, за отсылки к де Саду, хотя мы его критиковали. Ха!

Не думаю, что «Вспышка энергии» пропагандирует употребление наркотиков. Но, предполагаю, оно может показаться привлекательным — просто благодаря описанию интереснейшей культуры, которая из этого вышла. В то же время я пишу об опасностях и темной стороне веществ. Думаю, эта книга достаточно сбалансированна.

Если бы я писал ее сейчас, то сделал бы ее более журналистской. В 1990-х я все-таки документировал свои впечатления от эпохи, тогда я был очень погружен в рейв-культуру. Потрясающе, что «Вспышка энергии» сейчас выходит на русском. А в России подо что люди любят танцевать? Какая музыка популярна? Кто-то говорил мне про нейрофанк!

— Сложно сказать. Сейчас в клубах все по-разному проводят время — может, это связано с количеством музыкальных жанров. Даже если знаешь диджея — не угадаешь, что она или он будет играть. Вы часто и в книге, и в других материалах пишете о синергии веществ и музыки…

— Да, в 1990-х вайб был более монолитным — большинство людей в клубах было под экстази. Это определило ощущение музыки, и вообще все крутилось вокруг этого — одежда, поведение. Были и другие музыкальные сцены, где курили траву, — трип-хоп, например. Кажется, сейчас нет чего-то, что бы направляло эволюцию музыки и определяло ее звуковые характеристики.

Но теперь я наблюдаю за этим со стороны. Я больше не хожу в клубы в Лос-Анджелесе, где живу. Иногда, если меня зовут на фестивали, днем я читаю лекции, участвую в дискуссиях — а вечером слушаю диджеев и группы. Мой сын ходит в клубы и на рейвы в Нью-Йорке. Но это больше не часть моей жизни.

— Когда вы перестали ходить в клубы?

— Когда у меня появились дети. Я держался сколько мог, когда родился первый — Киран, который сейчас сам пишет о музыке. Когда ему было два-три года, я ходил на дабстеп-вечеринки. Возвращаюсь в четыре утра, ложусь в кровать, может быть, засыпаю, а уже в семь утра прибегает сын: «Папа, папа, пойдем поиграем!» И я думаю: «Ох». 

Стало невероятно сложно. Разве что когда ездил в Великобританию в одиночку, то ходил на грайм — или ходил слушать музыку по работе. Я расширял книгу дважды — в 2008-м написал про дабстеп и в 2013-м про EDM. Для второго переиздания я сходил на свой последний большой рейв в Лос-Анджелесе.

А про российскую рейв-культуру кто-то писал?

— Да, есть книга Андрея Хааса о первых рейвах в Петербурге — «Корпорация счастья». И еще книга Олега Цодикова Made in Dance, в которой собраны флаеры, фотографии, воспоминания о клубной культуре 1990-х. Собственно, когда вы писали «Вспышку энергии», музеефикация рейв-культуры еще не началась. А теперь, кажется, все уже случилось.

— Да, и в каком-то смысле я в этом тоже поучаствовал. Я как-то был на отличной выставке в Швейцарии — там реконструировали итальянские дискотеки 1970-х, выставляли вещи из берлинского Tresor. Но все это было в стеклянных витринах, как в музее. Странно было видеть диораму, воссоздающую танцпол 1970-х в каком-то клубе в Милане. Раньше это было чем-то живым — и в то же время постыдным. Из-за наркотиков эту культуру не одобряли. Последнее, что можно было себе представить, — что все это однажды станет частью официальной культуры.

Но да, субкультуры обычно переходят из андеграунда в мейнстрим, становятся историей. Это не остановить. И наверное, моя книга в каком-то смысле тоже подтолкнула этот процесс.

— Вы пишете в книге: «Несмотря на четко выраженную эскапистскую природу, рейв пробудил во мне интерес к политике, я стал больше задумываться о классовых, расовых, гендерных вопросах и современных технологиях». Кажется, что рейверы протестовали против системы, когда она затрагивала их интересы напрямую — как в 1994-м. Как думаете, электронная культура когда-нибудь была действительно политизирована?

— Первоначальная она была довольно эгоистичной, зацикленной на себе. Я бы сказал, что она была антиполитической. В Великобритании тогда казалось, что консерваторы никогда не уйдут из правительства. Был бесконечный период Маргарет Тэтчер — три срока. Потом Джон Мейджор стал премьер-министром — еще один консерватор. Казалось, больше никогда не будет левого правительства. Молодые люди протестовали, но многие чувствовали, что эту систему не побороть, проще из нее вырваться. Один из способов — нырнуть в волшебную страну удовольствий. 

Рейв-культура пропагандировала определенные ценности, например единение. Но все это было расплывчато. Случалось и обратное — много преступности, кто-то просто делал деньги: от драгдилеров до тех, кто в 19 лет основывал лейблы и открывал музыкальные магазины. На пиратском радио тоже можно было кое-что заработать. Люди пытались выживать. И если можно зарабатывать деньги, делая что-то культурно интересное, почему нет? Но в действительности именно это, а не политический активизм двигало их вперед.

Shut Up and Dance были очень политизированные — они хотели быть как британские Public Enemy, такая воинственная рэп-группа. Были и рейверы, которые поддерживали местную Лейбористскую партию, занимались каким-то политическим активизмом. Гораздо хуже то, что лично я в этом не участвовал. Оглядываясь назад, я думаю: почему я хотя бы раз в неделю не ходил в местную Лейбористскую партию? Или не делал что-то более политическое? Но я был совершенно поглощен музыкой. Она казалась гораздо более увлекательной, чем политика, именно здесь чувствовалось, что происходит революция.

В общем, рейв был эскапистским. Не думаю, что эскапизм — это так уж плохо. У людей есть причины, по которым они хотят убежать, не так ли? Это может быть полезно для психического здоровья — приходить туда, где дружелюбные незнакомцы танцуют всю ночь. Да, ты убегаешь от несчастья или сложностей, но почему бы не дать себе расслабиться на какое-то время? Думаю, проблема рейв-движения была в том, что многие стали жить от вечеринки до вечеринки каждую неделю. Особенно молодые люди, которые еженедельно употребляли наркотики, — в итоге это плохо сказалось на них и физически, и ментально, и эмоционально.

Наверное, были и другие примеры политической рейв-музыки. Но по большей части она была воображаемым эмоциональным убежищем, где можно было укрыться от политической реальности. Мне кажется, это вполне допустимо. Но у всего есть свои пределы.

— Кажется, что сегодня мировая электронная культура стала очень активистской.

— Да, пожалуй, это связано с концептроникой — то есть с направлением музыки, в котором прослушивание альбома похоже на поход в музей. Это другой способ музеефикации рейв-истории. Как правило, в этом жанре очень густой текст, с большим количеством теории и академического жаргона. Так автор объясняет, что значит это произведение искусства — и почему это политический жест. Но для меня все это не очень убедительно.

Вот джангл-треки — в них тоже есть полуполитические послания. Например, «Babylon» Splash с семплом: «All of the youth shall witness the day that Babylon shall fall!» [«Вся молодежь станет свидетелем того дня, когда Вавилон падет!»] Это гораздо более мощное и эмоциональное предсказание падения системы. 

— Одно из проявлений активизма в музыке — гендерные квоты, когда, к примеру, большие музыкальные фестивали обязуются приглашать на выступления одинаковое количество женщин и мужчин…

— В рейв-культуре всегда были проблемы с репрезентацией. На танцполе обычно было столько же девушек, сколько парней, а вот за пультом — практически одни мужчины. Расово ситуация была другой, но в отношении гендера дела были гораздо хуже, чем, например, в роке 1990-х. Девушки работали букерами или на других должностях, но диджеев среди них почти не было. В последние 10 лет ситуация изменилась, хотя самые популярные и высокооплачиваемые диджеи все еще сплошь мужчины.

— А что с культурой отмены? Недавно, например, украинское электронное комьюнити потребовало запретить мировым сценам сотрудничать с российскими электронными музыкантами.

— Если человек сделал что-то ужасное — сексуальный абьюз, харассмент, — он получает по заслугам. Не вижу в этом проблемы. Если человек травмировал кого-то, он заслуживает бойкота или других последствий. То же самое есть в кино, на телевидении — везде.

Когда такое случается в электронной культуре, это особенно неприятно, потому что в основе ее идеологии — равенство и уважительное отношение друг к другу. Но и здесь быстро выстроилась иерархия, появились звезды, стал важен статус, а вместе с тем появились люди, которые злоупотребляют своим положением и мнимым превосходством. Кажется, отмена таких музыкантов неизбежна. Я не знаю, как люди будут от этого неподобающего поведения защищаться, может быть, появятся какие-то кодексы поведения или что-то в этом роде. Или эти правила определят промоутеры.

— Вы слушаете музыку «отмененных» музыкантов? Вы раньше говорили, что любили Ариэля Пинка, который участвовал в митинге перед штурмом Капитолия. Или есть Деррик Мэй — техно-продюсер, которого несколько женщин обвинили в сексуальном насилии.

— Если слишком строго относиться к этим правилам, придется вычеркнуть столько музыки! Можно попробовать отделить произведение искусства от его создателя, но это очень трудно. Я слышу по радио Майкла Джексона — его песни сделаны так искусно, что тело начинает реагировать само по себе. Но потом ты вспоминаешь ужасные вещи, которые он сделал [и перестаешь двигаться].

Я большой поклонник Ариэля Пинка, и мне понадобится некоторое время, чтобы забыть то, что он ходил на митинг Stop the Steal. Но, может быть, музыка сообщает что-то еще? Моррисси, например, в последние годы сказал много всего, что мне не нравится. Но The Smiths — это часть меня. Песня «Accept Yourself» — очень красивое, эмоциональное и мудрое высказывание. Мне приходится думать, что эта вещь может существовать в своей собственной маленькой вселенной отдельно от любых слов Моррисси.

Если кто-то убил человека или сделал что-то непростительное, как Ар Келли, — музыку этих людей слушать очень сложно. Но если человек высказал мнение… Вот Джонни Роттен высказывался о Трампе и «Брекзите» положительно. Но Джонни Роттен — колоссальная фигура в истории музыки и в моей жизни. Кроме того, он замечательный человек, если не обращать внимания на его политические взгляды. Он заботится о своей жене с деменцией. Он сокрушался о том, что недостаточно защитил Сида Вишеса как друг. Но c поддержкой Трампа трудно мириться. И в то же время мне физически непросто перестать любить Sex Pistols или Public Image Ltd.

— Как музыкальные сообщества обычно реагируют на войны? Знаете какие-нибудь примеры — может быть, не в британской или американской танцевальной истории?

— Не знаю. Мне особенно нечего сказать по этому вопросу.

— Есть диджеи, музыканты и промоутеры в России, для которых электронная сцена — это вся жизнь. И сейчас они не знают, как себя вести, пока твоя страна бомбит соседнюю.

— Этот вопрос сейчас от меня очень далек. Я знаю, что во время войны на Балканах были люди, которые ходили в клубы. Мэттью Коллин написал об этом книгу. Люди устраивали андеграунд-рейвы в разгар бомбардировок. И таким необычным образом сражались, веря в веселье и гедонизм.

— Во «Вспышке энергии» вы описываете несколько полицейских рейдов. Во время рейвов они добавляли веселья? Или было страшно?

— Не думаю, что это было страшно. Скорее, когда появлялась полиция, наступало разочарование [что вечеринка закончилась]. Возможно, на самых первых эйсид-хаус-рейвах полицейские могли вести себя грубо. Но с людьми под экстази гораздо проще общаться, чем с пьяными, так что для самих полицейских было приятнее идти на рейв, чем разбираться с фанатами после футбольного матча — или с посетителями клуба, где происходило какое-то насилие. Полицейским же платят сверхурочные, и тут они имеют дело с хорошо воспитанными позитивными людьми.

— Я иногда смотрю видео в ютьюбе с первых британских рейвов, и люди пишут в комментариях: «Это было лучшее время в моей жизни». Что вы вообще думаете о концепте «лучшего времени в жизни» и можете ли оценить рейв-период в контексте вашей?

— Думаю, ностальгия естественна. Но личная жизнь и культурная необязательно совпадают. Меня очень вдохновлял постпанк, но я в то время был несчастным подростком. Я ностальгирую по концу 1980-х, когда начал писать: первый шугейз, My Bloody Valentine, ранний хип-хоп. В 1990-е я был рейвером, и это абсолютно золотое время — и в культуре, и лично для меня, я тогда впервые женился. Помню, что унывал из-за политики: в правительстве сидели сплошные консерваторы. Но по сравнению с тем, что происходит сейчас, это был достаточно спокойный период.

Люди помнят 1970-е годы по великолепному глэм-року, но экономически и политически это было ужасное время для Великобритании. Зато любят вспоминать: «О, Дэвид Боуи был таким фантастическим. Он был как инопланетянин». Это забавно — мы запоминаем только культурные достижения прошлого и как бы забываем о том, что происходило вокруг.

— А сейчас время «делай все — не чувствуй ничего»? Как вы написали в тексте о группе Dry Cleaning.

— Я, наверное, когда писал его, был в сильной депрессии — этот альбом Dry Cleaning, «New Long Leg», описывал меня и всю мою жизнь. 30-летняя женщина из Британии сочинила что-то близкое 59-летнему мне. Наверное, потому эта вокалистка так хороша.

Я иногда чувствую себя довольно счастливым, но потом прихожу в ужас от всего происходящего, особенно в Америке. В моей жизни все неплохо — я преподаю на полставки в Калифорнийском институте искусств, все еще пишу. И радостно видеть молодых людей, которые очень любят музыку.

— А что вас пугает сейчас больше всего? 

— Христианско-фашистское авторитарное движение в США, которое запрещает аборты и ограничивает права транс-людей. Если бы президентом был Трамп или, например, Рон Десантис, они бы начали войну штатов. Штаты вроде Калифорнии, Нью-Йорка, Орегона довольно автономны, они влиятельны. Но федеральное правительство может сильно усложнить им жизнь.

Эти люди не верят в климатические изменения — один представитель Республиканской партии в Техасе хотел поменять классификацию углекислого газа и перестать считать его загрязнителем! Они уничтожают мир — не только права моих друзей или членов семьи, геев, транс-людей и девушек, желающих прервать беременность. Они хотят испоганить всю планету, экосистему будущего. Это чудовищно. 

Они совершенно беспринципны — пытаются подорвать демократию и ограничить право людей на голосование. Если бы Трампа переизбрали, он бы начал мстить каждому, кто пытался остановить его. Страной управлял бы сумасшедший человек. Другие республиканцы не так безумны, но так же беспринципны и преследуют те же цели. Это культурная война, которая — и я могу себе это представить — рискует стать настоящей гражданской войной.

Одна из проблем музыкальной журналистики в том, что политика бесконечно увлекательнее музыки. В музыке за последние шесть лет — с тех пор как Трамп стал участвовать в выборах — не было ничего сравнимого.

Не хочу сказать, что в людях вроде Бориса Джонсона больше рок-н-ролла, чем в рок-музыкантах. Но им вообще плевать на последствия. Они все агенты хаоса — Трамп, Джонсон, некоторые люди, которые управляют европейскими странами. Сейчас золотое время для тех, кто пишет о политике. Но писательское мастерство ограничено — прекрасные тексты о Трампе никак не влияют на тех, чьи убеждения нужно изменить. Такие люди слушают только Fox News и другую пропаганду.

Есть стихотворение Йейтса: «Лучшим не хватает убежденности, а худшие полны неистовой энергии». Хорошие люди неэффективны, растеряны, у них нет энергии — а злые невероятно мотивированы, в них много драйва. Им плевать, что их идеи не так популярны, — они их навяжут. Плохое сейчас время. Я пойду на предстоящие выборы. Жалко только, что я не делал этого, когда был молодым.