истории

«Сейчас они наши боги» Нескольких военных из бурятского города Кяхта обвиняют в том, что они пытали мирных украинцев. Но на родине их готовы почитать за святых

Источник: «Люди Байкала»

Маленький бурятский город Кяхта расположен в приграничной зоне с Монголией. По данным районных пабликов, на войне в Украине погибли не менее 45 кяхтинцев, служивших в 37-й гвардейской мотострелковой бригаде. И если украинская сторона обвиняла нескольких солдат из этой бригады в пытках мирных жителей города Мотыжин, то в самой Кяхте воюющих в Украине мужчин практически почитают за святых. Издание «Люди Байкала» рассказывает, как жители Кяхты встречают тела погибших на войне солдат и почему считают их мучениками. С разрешения издания «Медуза» публикует этот текст без сокращений.

У Кяхтинского кладбища на земле лежат одиннадцать деревянных ящиков. Их аккуратно сложили в несколько стопок. На ящиках маркером написаны фамилии военных, погибших в Украине: Фаршинев, Цыбденов, Агафонов, Швецов… «Да не бойтесь, там пусто», — успокаивает смотрительница кладбища Елена Тахтаева и приоткрывает крышку. Внутри действительно ничего нет. Тахтаева рассказывает, что, когда на кладбище привозят ящик, внутри — цинковый гроб с погибшим. «Цинк достали, отвезли в морг, там уже мальчика перекладывают в другой, красивый гроб. И к нам опять — хоронить», — поясняет она. Елена крестит пустые ящики и вздыхает: «Будете на небе, ребята. На то воля Божья».

Смотрительница Кяхтинского кладбища в ярко-желтом платке и черной кофте с оранжевыми розами Елена Тахтаева похожа на рассказчицу из русских народных сказок. На кладбище Елена работает уже восемь лет: ее устроил сюда настоятель местной церкви Олег Матвеев. До этого жила в женском монастыре. Тахтаева говорит, что даже в пандемию «народ не мер, как сейчас». Она хорошо знает, где и когда похоронили каждого кяхтинского военного, погибшего в Украине:

Елена вспоминает, кто был в закрытом гробу, а кто — нет. «Громов закрытый был, Агафонов тоже, Фаршинев, — перечисляет она. — Шестакову в морге голову маленько сделали. У Агафонова, говорят, руки-ноги целые были, только голова поврежденная. А про Фаршинева рассказывать нельзя. Но там вообще такое было!» Помолчав секунду, Тахтаева добавляет: «Сгорел он».

Пустые «украинские» ящики лежат на земле около металлический оградки, к которой привязан козел Яша. Яша запутался в веревке и пытается освободиться. Он выбрасывает задние копыта, попадая то по оградке, то по ящикам. «Цыть, окаянный, — кричит на него Тахтаева и предупреждает журналистов ЛБ: — Вы осторожнее, боднуть может».

— А что будет с ящиками-то?

— Может, кого из безродных в них похоронят, — отвечает Тахтаева. — Или туберкулезников (в Кяхтинском районе работает противотуберкулезный диспансер, — прим. «Людей Байкала»). Вы не переживайте, все пригодится. Я в это верую.

Кяхта — двадцатитысячный город в Бурятии. От столицы региона Улан-Удэ до города — всего 230 километров. Но просто так туда не попадешь — приграничная зона с Монголией. За пару километров до Кяхты — пограничный пункт. Всех автомобилистов останавливают, проверяют паспорта, у некоторых спрашивают о цели въезда. Козыряют, желая счастливого пути.

Уже на въезде в Кяхту по обеим сторонам начинаются серые бетонные заборы. За ними казармы 37-й гвардейской мотострелковой бригады. «Это теперь главное наше градообразующее предприятие», — вздыхает кяхтинский краевед Александр Кузькин.

Бригада растянулась по всей Кяхте, в ее составе — несколько батальонов, дивизионов и рот. Уже на второй день пребывания в Кяхте становится понятно: куда ни пойдешь — упрешься в забор, ворота и колючую проволоку.

С начала «спецоперации» в Украине погибло не менее 45 военных, служивших в Кяхте. Про них писали в районных пабликах. Большая часть убитых — родом из самого города или окрестных сел. Панихиды по ним чаще всего проходят в кяхтинском Доме офицеров. Жительница соседней трехэтажки Елена (она просит изменить свое имя) говорит, что уже устала слушать похоронный оркестр у себя под окнами. «Что ни день — играют и играют, — рассказывает она. — Сколько же можно ребят хоронить, боже ты мой».

Кяхтинский журналист Александр Фарфутдинов называет настроение в городе «подавленным и никаким».

«У каждого есть повод для печали и беспокойства, — говорит он. — Спроси любого — у всех кто-то да служит». Фарфутдинов сейчас работает в газете местной воинской части. «Я сам через себя все пропускаю, — рассказывает он. — Недавно захожу в штаб [части] — свечка стоит и портрет [погибшего в Украине военного]. Я как начал там рыдать. Я же всех их знаю».

Фарфутдинов называет кяхтинских военных «самыми лучшими ребятами». За день до этого украинские издания сообщили о пытках жителей города Мотыжин, в которых обвиняют пятерых военных 37-й бригады. Александр в это не верит. «Они бухануть могут, могут между собой разодраться, но чтобы кого-то обидеть! Да как я могу сказать, что они в пытках участвовали?» — рассуждает Фарфутдинов.

Александр вспоминает, что один из контрактников позвонил родным в Кяхту, когда после боя «шарился по болотам голодный». «Он сказал тогда: „Сегодня я первый раз продукты воровал, мне так стыдно“, — передает разговор Александр. — Представляете, на вражеской территории был — и то стеснялся [что-то взять]. А чтобы пытать, насиловать — да тут никто в это не поверит».

Краевед Александр Кузькин стоит на территории полуразрушенного Гостиного Двора и читает стихи собственного сочинения про Кяхту. Стихи рассказывают про купцов, которые когда-то тут жили. Из Китая через Кяхту в Россию везли чай — денег у местных жителей было так много, что место называли «городком миллионеров» и «песчаной Венецией». Тут вовсю строили храмы, школы, частные театры, был даже планетарий. Сейчас о той Кяхте напоминает только улица Ленина (раньше она называлась Большая): тут еще стоят старинные купеческие дома.

Кузькин любит Кяхту невоенную. Он не рад обилию контрактников в городе и говорит, что ему «параллельно до воинских частей».

Но остальные собеседники ЛБ не считают, что военные — это «параллельно» Кяхте. «У нас народ и армия едины», — заявляет директор Кяхтинского краеведческого музея Баир Цыремпилов.

Цыремпилов — по образованию учитель труда, хотя мечтал быть военным. На просьбу показать самое ценное в музее Баир приводит журналистов ЛБ в зал, посвященный Великой Отечественной войне, и встает возле пулемета «Максим». «Это наше самое-самое!» — восклицает он и обводит зал руками.

Здание музея — дореволюционное, когда-то тут было городское училище. Теперь на фасаде висит баннер, где на фоне военных с российским флагом написано: «Кяхтинский краеведческий муZей. Сила V правде». Украсить здание решил сам Баир Цыремпилов. Повесили баннер в марте. В типографии, как вспоминает директор, удивлялись и уточняли, стоит ли такое печатать. «Я им говорю: клиент всегда прав, делайте, что я сказал. И все!» — горячится Баир.

Цыремпилов рассуждает, что отношение к контрактникам сейчас в Кяхте изменилось. «До этого, можно сказать, мы не замечали военных: „Да че, туда-сюда разъезжают“, — объясняет директор. — А как коснулось защиты Родины — первыми же они встали. Сейчас они наши боги. Как в пандемию богами были медицинские работники».

Директор музея рассказывает, как он выражается, «божественную историю». В ночь с 24 на 25 февраля в православном зале Кяхтинского музея сработала сигнализация. В музей приехали росгвардейцы. Они обнаружили, что две старинные иконы Спаса Нерукотворного упали на икону Богородицы, из-за чего та накренилась. Никаких следов взлома не нашли. Директор Цыремпилов обратился за консультацией к местному священнику Олегу Матвееву. Тот назвал произошедшее «мистическим знаком».

«Как будто нам сказали: ну, будьте готовы, Родина в опасности. Ну, начинайте там», — интерпретирует произошедшее Цыремпилов.

Некоторые работники музея скептически восприняли такое объяснение и предположили, что иконы были просто плохо закреплены. Но Цыремпилов с ними не согласен: «А почему тогда иконы не упали 22 февраля, к примеру?» — задает Баир риторический вопрос.

«Эта история с иконами означает: правда с нами», — рассуждает протоирей Олег Матвеев. Он сравнивает случай в Кяхте с тем, что случилось в конце апреля в госпитале имени Вишневского. Тогда на двери в реанимацию, где лежали раненые российские военные, появилось какое-то затемнение. Священник, который навещает больных, заявил, что это лик Богородицы.

«Да, пришли тяжелые времена, но нам надо бодриться», — говорит Матвеев.

Олег Матвеев работает настоятелем Успенского собора в Кяхте с 1995 года. Он встречает журналистов ЛБ в камуфляжной куртке, надетой сверху рясы. «Это так, по хозяйству», — говорит он, показывая на куртку. Внутри храма пахнет краской: стены подкрашивают в белый цвет, а Матвеев следит за процессом.

61-летний Матвеев в молодости был следователем милиции и народным судьей. До положенного юридического стажа он не доработал 3,5 года. «Не стал ждать, поскольку Господь меня призвал, — рассказывает протоиерей. — Поэтому пенсия у меня всего 12 тысяч рублей».

Из своей судебной практики Матвеев вспоминает только один случай — женщина убила сожителя. «Дал ей пять лет условно. Потом родственники убитого подходят, говорят мне: правильно, такой он был дурак, злодей, хлестал ее по пьянке», — рассказывает священник улыбаясь.

Сам Матвеев женат уже 34 года. Его жена Светлана — уроженка Бурятии, из шаманистского рода. «В 1995 году мы в Кяхту приехали и слух пошел: вот прислали батюшку, сам мент и жена — бурятка, — опять смеется Матвеев. — Вот-де, научит нас. Ну, чему-то научил».

От рассказов о своей жизни Олег Матвеев переходит к «спецоперации» — тема не вызывает у него никакого неудовольствия. Священник называет военные действия в Украине «необходимостью». «Господь, видящий ситуацию в целом, пошел на этот необходимый проект, — говорит он. — Когда не хватает ни дипломатии, ни логики, ни ума, ни здравого смысла, ни молитвы, тогда приходится [воевать]».

Протоиерей не принимает аргумент, что на войне гибнут люди.

— Вы серьезно, что ли? — спрашивает он журналистов ЛБ, услышав вопрос. — Как человек может погибнуть? Душа у него бессмертная, убить его невозможно.

— А как же убитые украинские дети?

— В России родители убивают миллион детей в год через аборты. У нас в стране первое место по детскому суициду. Вот это да, вот это вопросики. Господь это попускает…

— То есть для вас это несопоставимые вещи?

— Да, несопоставимо.

Матвеев отпевает всех крещеных кяхтинских военных, погибших в Украине. Рассказывает, что перед отпеванием не может сразу настроиться. «Такое волнение, чуть не плачешь, — описывает он свои чувства. — Вот он [военный] в цинке лежит, он в три раза меня моложе. Он без всякой натяжки — уподобление Христу. Христос умер молодым мужем, чтобы его ранняя смерть показала уровень зла, который накопился в человечестве. А смерть в таких условиях — когда действительно за Родину, против нацизма — это прощает твои грехи. Из этих военных стопроцентно часть будет святых».

Протоиерей отмечает, что с тех пор, как началась «спецоперация», в Успенский храм стало приходить больше людей. Ставят свечки, заказывают молебны — просят за своих родных, которые сейчас находятся в Украине. «Война в материальном плане поработала на нас, — говорил Олег Матвеев. — Мы даже платежи в епархию заплатили за три месяца вперед».

Погибших военных священник Матвеев отпевает не в храме, а в их домах. Так было, например, с 27-летним Петром Агафоновым. Родные Петра отогнали раритетную черную «победу» со двора и на ее место поставили закрытый гроб. Слева от гроба были грядки с луком и чесноком, чуть дальше — теплицы, в которых росли помидоры.

Петра привезли в 10 утра, рассказывает его бабушка Лариса Агафонова. «Рано, потому что жара днем была, — объясняет она. — Поэтому даже в дом не заносили. Если бы попозже отпевать начали, там бы все подтаивать начало. И неприятно было бы всем: и тем, кто несет гроб, и всем остальным». Гроб с телом Петра на руках донесли до Дома офицеров, это примерно триста метров. Там состоялась уже гражданская панихида и митинг: их организовали чиновники и военные. Потом Агафонова уже увезли на кладбище и похоронили.

72-летняя Лариса Агафонова не может рассказывать о внуке без слез. Она говорит: «Петя родился 13 сентября 1994 года», — и сразу начинает рыдать. Вытирает лицо маленьким махровым полотенцем. «Носовые платки уже все покончала», — вздыхает Лариса.

Агафонова воспитала внука сама: когда тому было семь лет, умерла его мама, невестка Ларисы. У сына Агафоновой была другая семья. Поэтому она и оформила опеку над Петром. Петя хотел с детства быть военным — строгал вместе со старшим братом деревянные автоматы и пистолеты. Один такой автомат — до сих пор любимая игрушка дворовой собаки Агафоновых.

Петр окончил Благовещенское военное училище, четыре года прослужил морпехом в Крыму. Потом его отправили на «спецоперацию». 24 апреля Агафонов позвонил и поздравил деда с бабушкой с Пасхой. А на следующий день погиб под Херсоном: БМП, где ехал Петр, подорвалась на мине. Из 12 человек погиб только Агафонов. «Больно, конечно, но что поделать, — плачет его бабушка. — Я своего мужа спросила: дед, говорю, если бы ты был молодой и не больной, пошел бы [Россию] защищать? Он говорит — да. Так что Петя правильно поступил. Он нас защитил».

Лариса не отвечает на вопрос, могут ли ее внука признать святым. «Ну, он защитник, — несколько раз повторяет Агафонова. — Мы так его воспитывали. Но Петя мученически погиб. Он мученик». Лариса подходит к шкафу, на нижней полке стоит фотография Петра, над ней — керамические змея, собака и обезьяна, еще выше — икона Богоматери и пять иконок поменьше.

Олег Матвеев не бывает на похоронах погибших военных, говорит, что дел и так хватает. Но с легкостью соглашается провести литию (короткое православное богослужение) у могилы Петра Агафонова. «От этого никакого вреда не будет», — говорит Матвеев.

Кяхтинское кладбище находится на пригорке. Оттуда видно всю старинную часть города. Успенский собор, где служит протоиерей Матвеев, выделяется на фоне темных домов ярко-голубым пятном. Через несколько сопок от кладбища стоят столбы с натянутой колючей проволокой. Это приграничная территория, туда заходить нельзя.

Священник приезжает на кладбище в рясе и все в той же камуфляжной куртке. Из дома смотрителя к нему выбегают сразу несколько собак, они громко лают. Между могил пасутся козы, подъедая молодую траву.

— Ты коз-то где набрала? — спрашивает отец Олег у смотрительницы кладбища Елены Тахтаевой, пока они идут к могиле Агафонова.

— Короче, вот этих двух мы купили. А эту нам отдали, ее мамку старую тоже: у хозяев сена нету, чтобы кормить, — быстро говорит Тахтаева.

Матвеев и Тахтаева подходят к памятнику Агафонову. Петра по просьбе родных похоронили рядом с прабабушкой и прадедушкой. Но места рядом с ними было так мало, что могилу вырыли впритык к соседней могиле обычной кяхтинки. Петру и его невольной соседке сделали одну металлическую изгородь на двоих. Венки от военных, чиновников и родных морпеха стоят по всему периметру изгороди.

Протоиерей достает из кожаного саквояжа длинную золотую ленту — епитрахиль, надевает ее поверх камуфляжной куртки.

— А что, подаришь мне козу? — обращается он к Тахтаевой. Одновременно Матвеев кладет в кадило горящий уголь, сверху на него — ладан. — Овец всех у меня собаки подавили. А коз я еще не держал. Хотя знаю — овцы поспокойнее.

Священник встает перед могилой Агафонова, погибшего в Украине. Берет в руки кадило. «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ», — начинает читать он. Когда надо обойти могилу, протоиерей осторожно протискивается между оградами: места очень мало.

Во время литии к Матвееву и Тахтаевой приближаются козы. Они заходят сразу с нескольких сторон, объедают траву возле могил.

— Сара, ты куда пошла! — кричит Елена Тахтаева и бросает в ближайшую козу ком земли. Серая Сара убегает. Тахтаева крестится.

«Петр умирал честно, — рассуждает после окончания литии, укладывая церковные принадлежности отец Олег. — Во время боя. Последние силы отдал, не предал, не струсил. Ну и все. Это праведная смерть. От грехов она освобождает».

«Сын мой с напарником могилы военным копает, — тихо рассказывает Елена Тахтаева — то ли священнику, то ли сама себе. — Берут 6,5 тысячи за могилку. На 500 рублей поднял недавно, а больше не будет поднимать. Сказал: буду героям копать. Ну а кто они? Конечно, герои».

Тахтаева крестит могилу Агафонова, потом — могилу его прадедушки и прабабушки, потом — его соседки по изгороди. Потом Елена осеняет крестом все кладбище.

Олег Матвеев про кяхтинцев говорит так: «Народ у нас крещеный, но верой шибко не вооруженный». Это же касается и военных. «Зашел как-то в офицерское собрание, там четыреста офицеров сидело, — рассказывает священник. — Ну, спрашиваю, кто утром молился сегодня? Один только человек поднял руку скромно. И это офицеры! Вот материться — да. Заходишь в часть — матом все орут, не стесняясь меня нисколько». Матвеев вздыхает: «Я же тоже офицер милиции, тоже могу материться. Но я же сдерживаюсь!»

Встречи Матвеева с военными из 37-й бригады проходят часто. «Когда началась кампания и провожали первый эшелон [на спецоперацию] — освящали, благословляли, — вспоминает он. — Но тогда ничего не понятно было: вроде же поехали на учения. А вот когда боевые действия начались: Киев, Одесса, — вот это неожиданно было. И солдатики стали приходить: благословите. Постоянные молебны, огромные списки участников. Такая форма, так сказать, единства».

Матвеев не может сказать, приходят ли в церковь те, кто возвращается со «спецоперации». «Да как-то они пока особенно не возвращаются. Не видать», — разводит руками он.

Священник рассуждает, что военные из Кяхты изменились за время «спецоперации». Он рассказывает, что быть контрактником считалось престижно — оклад составлял 50 тысяч рублей. Для Кяхты, где средняя зарплата 15–20 тысяч, это очень хорошие деньги. «Ну что не пойти работать, в армию такую, — говорит Матвеев. — Но с такой армией кого навоюешь. Поначалу-то [в спецоперации] некрасиво пошло. Сколько у нас дезертиров убежало. Но сейчас три месяца прошло, и наши — уже воины, это серьезно. Мы уже самая сильная армия, без всякой натяжки. Военные увидали то зло, которое там [в Украине] есть, и хотят против него выступить. Путин — защитник стопроцентный, хотя полмира говорит, что он фашист».

Протоиерей считает, что после того, как военные все-таки вернутся в Кяхту, многие «будут пить по-черному». Так же, как было после Великой Отечественной войны, после Афганистана, после Чечни. «Приходил ко мне как-то „чеченец“, рассказывал: вот там, говорит, хорошо было — вот враг, вот автомат, вот я выполняю задачу, вот моя медаль, все понятно. А тут — я не знаю, где враг. И я пьяный в овраге валяюсь. Тут, на свободе, сложнее жить», — вспоминает Матвеев. И делает вывод: «Лучше погибнуть на фронте, чем на алкогольном фронте».

Напротив Успенского храма — частный дом. У зеленых ворот захлебывается лаем дворовая худая собака. На каждую створку ворот бумажным скотчем налеплены буквы Z и V. «Еще флажки российские на 9 Мая повесил, но их кто-то утащил», — смеется хозяин дома Василий Паньков. Василий стоит у ворот уже несколько часов. Он ждет сына Андрея. Андрей был на «спецоперации» в Украине, получил ранение и едет домой — на реабилитацию.

Все Паньковы — крещеные. Василий говорит, что вера ему «помогает особенно сейчас, когда трудно». Супруга Панькова ходила в церковь и постоянно ставила свечки за сына, когда его забрали на «спецоперацию». «И видите — живой», — улыбается Василий.

Сам Василий всю жизнь проработал водителем. «Но у нас всегда самой хорошей партией для девушек считались именно контрактники, — говорит он. — Многие выходят замуж ради денег, что уж. Всю жизнь так в Кяхте было. Вон Андрюха мой тоже. Вторая с ним именно ради денег была. Пока у него глаза не открылись. Сейчас вот с первой женой опять сошелся».

Рядом с Паньковым стоит полный парень в военной форме. У него круглые щеки, голубые глаза и огромные ресницы. Когда он улыбается, на щеках появляются ямочки. Кажется, что такой человек вообще не способен взять в руки оружие. «Я скоро вот тоже собираюсь ехать на Украину, — говорит 25-летний Игорь (он просит не называть его настоящее имя). — Меня все отговаривают, но я рапорт уже написал. Потому что там все мои друзья. Поеду мстить за погибших».

Игорь — крещеный, хотя, по его словам, в храмы особо не ходит. «Но там-то [в Украине], наверное, буду молиться, вдруг поможет», — рассуждает он.

Военных в Кяхте поддерживают всеми силами. Волонтерский штаб «Прометей» постоянно объявляет денежные сборы «в помощь нашим ребятам». В начале июня волонтеры за сутки собрали 211 тысяч рублей на прибор ночного видения. С начала «спецоперации» жители района сбросились на уже шесть квадрокоптеров (один коптер стоит 200–250 тысяч рублей).

В открытой телеграм-группе «Прометея» кяхтинцы со знанием дела обсуждают, какие выбирать для военных тепловизоры и тактические очки. «Нам бы с противоосколочными пакетами, чтобы не только спереди, но и спина была с плитками, подешевле бы побольше взяли», — пишет про подходящий бронежилет руководитель волонтеров Оксана Герасименко. «Vместе мы можем Vсе», — добавляет в переписке один из участников после завершения очередного сбора.

По Кяхте ездит много машин с буквами Z и V. Кажется, их даже больше, чем в Улан-Удэ. Городская администрация повесила на входе баннер «Zа Россию. Zа президента», районный центр культуры и досуга — баннер «Za наших», детская библиотека — баннер «Сила V правде». Библиотекари собрали «V» из детских книг — в корешках, кроме «Байкальских рассказов» и «Словаря юного филолога», можно даже увидеть Жюля Верна.

На Кяхтинском универмаге висит вертикальный баннер «Zнай правду. Vерь в победу». Возле магазина останавливаются красные «жигули»: Z и V — на все правое крыло машины. Хозяин авто Сергей Игумнов специально выкрасил крыло в белый цвет через трафарет. Буквы немного растеклись, красное смешалось с белым, оттого по краям V — розовые подтеки.

Игумнов гордится своей идеей украсить «жигули». Он работает вахтовиком, но знает многих кяхтинских военных. Был знаком и с погибшим Петром Агафоновым. Сергей называет его «спортиком». «Петя весь такой здоровый был, вкачанный, так сказать, целеустремленный человек», — вспоминает Игумнов.

Сергей рассуждает, что «у него бывали мысли поехать туда [в Украину], но, наверное, рано еще». «Бог помогает сейчас русским, иначе бы уже сгинули наверное, — говорил Игумнов, облокотясь на „жигули“. — Бог только нам и помогает. Молиться надо побольше».

Уровень патриотизма в Кяхте всегда был очень высоким, считает директор районного Дома культуры Юлия Изосимова. «Мы живем в городе военных, у нас мужья военные, и мы всегда идем за нашего президента, за нашу Россию», — объясняет она.

Изосимова — дочь военного, в детстве она ходила в кяхтинский клуб «Юный пограничник». Там детей учили не только собирать автоматы, но и ездить на лошадях — даже без седла. «Муж был шокирован, когда на каком-то празднике я вскочила на коня и поехала», — смеется Юлия.

Сейчас в Кяхте работают военно-патриотический клуб «Комбат» и клуб «Юный спецназовец». Туда принимают детей с шести лет. На 9 Мая «спецназовцы» поразили зрителей тем, что разбивали бутылки о свои головы.

В трапезной Успенского храма — обед. Дают овощной суп, картофель с жареной рыбой, свекольный салат, напиток каркаде. Кроме Олега Матвеева, обедают трудники — многие из них имеют алкогольную или наркотическую зависимость. Поев, священник задает вопросы. «Вот откуда картошка нам дана, Максим Геннадьевич?» — спрашивает он небритого мужчину в грязной синей рубашке.

46-летний Максим Матушор отвечает, смотря на стол: «Господь вырастил». Матвеев кивает головой и тут же спрашивает: «А наша главная какая забота?» «Поесть», — смеется Максим и поднимает глаза. «Душу спасти!» — восклицает отец Олег. «Да шучу я», — отвечает Матушор и вновь опускает глаза опять на стол.

После обеда Матушор выходит в церковный двор. Одно его плечо поднято выше, чем другое. Он немного подпрыгивает при ходьбе. «Раньше я сильно употреблял спиртное, но вера меня изменила», — говорит Максим.

«Вы поддерживаете спецоперацию?» — спрашиваю я. Максим поднимает глаза, смотрит в лицо, говорит четко и раздельно: «Нет, я никак ее не поддерживаю».

Матушор уходит. Я кричу ему вслед: «А что вы делаете тут сегодня?»

«Камни разбрасываю за церковью», — отвечает Максим.