разбор

Чем нацизм отличается от фашизма? Правда ли, что Гитлер добился экономического чуда? Были ли немцы русофобами? Самые важные вопросы о политическом режиме, победу над которым мир празднует 8 и 9 мая

Источник: Meduza

8 и 9 мая мир отмечает годовщину победы антигитлеровской коалиции во Второй мировой войне. В России День Победы на протяжении многих десятилетий главный национальный праздник. Тем не менее кажется, что о сути режима, который вместе разгромили русский, украинский и многие другие народы, говорят куда меньше, чем о самом факте победы. Почему немцы поверили Гитлеру? Были ли неизбежны война и холокост? Что социалистического было в национал-социализме? На эти вопросы «Медуза» попросила ответить кандидата исторических наук, доцента кафедры новой и новейшей истории МГУ Татьяну Тимофееву.

Ощущение, что после Второй мировой войны все плохое называют фашизмом, а фашист — уже просто ругательство. У термина есть строгое научное определение?

Единого общепринятого определения нет и быть не может, поскольку любая гуманитарная наука — это, скорее, приглашение к дискуссии и размышлению. Одни на всех определения, цитаты, которые надо заучивать, не размышляя и не критикуя, дает только тоталитаризм — фашизм с нацизмом, в частности. В гуманитарных же науках есть не менее 10–15 определений фашизма, зависящих от исследовательских приоритетов и видения конкретного ученого. 

И все же существует общая основа для понимания фашизма: это диктатура, тотальная и жесткая, распространяющаяся на все сферы жизни человека, общества и государства. Диктатура — это противоположность демократии, поэтому в фашизме все ей и противостоит. В экономике свобода предпринимательства и конкуренции заменяется гипертрофированной ролью государства и тотальным контролем над всем производством с целью мобилизации и перестройки под нужды политического режима. В политике это неограниченная власть харизматичного несменяемого вождя, «отца нации», олицетворяющего собой государство и народ, отсутствие выборности или ее декоративный характер, экспансия как стратегическая и тактическая цель и опять-таки тотальная мобилизация людей. И этатизм — то есть безграничная власть и влияние государства, считающегося высшей ценностью.

Для меня как ученого главное в фашизме — это идеология, поскольку через нее я отличаю фашистскую диктатуру от любой другой авторитарной. Фашизм всегда жестко антилиберален. Он обязательно опирается на одну, и безальтернативную, притягательную идею. Человеку, согласившемуся с ней, не остается ничего другого, как принять и все остальное.

Отсюда требование безусловно сплотиться вокруг своего вождя, который наиболее полно воплощает понимание этой идеи, а также судьбы и будущего всего народа. И только за этим следует тотальный террор, исключение инородцев и инакомыслящих как врагов созданной и мобилизованной «народной общности». И война до победы.

Нацизм и фашизм — это одно и то же?

Нет. Фашизм возник в Италии, его творцом и выразителем был бывший член Социалистической партии Бенито Муссолини. Во время Первой мировой войны в его голове окончательно утвердилась мысль, что слабость тогдашнего социализма — в интернационализме, заложенном Марксом. Действительно, главный лозунг Маркса — «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», но единения эксплуатируемых и угнетенных так и не случилось. Более того, началась война, в которой немец-рабочий воевал против такого же француза и англичанина. Это доказывает, считал Муссолини, что патриотизм и любовь к своей стране в сознании человека всегда в приоритете. Но в таком случае, заключил он, интернационализм только вредит, поскольку раскалывает народ.

Вместо противостояния внешнему врагу и борьбы за великие и общие для всех интересы нация ослабляется внутренним расколом, перестает быть сплоченной. Само итальянское слово fascio («фашио») в переводе означает «пучок, сноп», в переносном смысле — «союз, единство». 

К этой же идее практически в тот же период пришел и Адольф Гитлер. Но у него стремление к единству и победе фатерланда, которым он считал Германию, усугублялось тем, что сам он был австрийцем по происхождению. А Австрия была политическим центром многонациональной империи Габсбургов. При этом австрийцам приходилось бесконечно отстаивать статус главной, титульной нации в борьбе с движениями за равноправие и независимость «национальных окраин» (прежде всего в Венгрии, Чехии, на Балканах). В итоге немецкоязычная Австрия так и не смогла стать ядром единой Германской империи (она объединилась в 1871 году вокруг Пруссии).

Это убедило Гитлера в том, что есть вещи, которые власть делать точно НЕ должна: смешивать народы, смешивать кровь, в которой (и эта идея совсем не его изобретение) заключена «вечная душа единой народной общности», источник ее силы и существования. Слабость немцев, по мнению Гитлера, прежде всего в том, что они оказались разделены, что единого народа и государства так и не возникло (австрийцы так и остались гражданами другой империи). 

В итоге для итальянского фашизма ключевой оказалась идея величия Италии и исключительности итальянцев как нации (как правило, без прямых сравнений с кем-то еще; просто упоение собственной историей и национальным характером). В свою очередь, германский национал-социализм поставил во главу угла расовую идею, идею кровной общности германцев и их абсолютного биологического превосходства над другими расами, нациями и народами Земли.

Сакральность и религиозный характер гитлеровской расовой идеи, стремление к «очищению» германского народа — все это было чуждо Муссолини, у которого в голове витал совсем другой образ: Древнего Рима, многонациональной, но единой империи. Расового определения нации он не принимал вовсе (для него главным была не кровь, а принадлежность к государству) и был вынужден это сделать, лишь вступив в союз с Гитлером.

Для историков отождествление национального социализма Гитлера (упорно и не очень корректно сокращаемого до нацизма) и фашизма Муссолини — это серьезная ошибка. Что ни в коем случае не делает ни один из них чем-то лучше.

В чем разница между национализмом и нацизмом?

Это очень тяжелая тема. В том числе потому, что сначала требует ответить на вопрос о том, в какой момент в национализм (сам по себе отвратительный) перетекает патриотизм. Ведь нормальный человек хочет гордиться тем, что он принадлежит к тому или иному народу, любить его — иначе как жить? Попробую ответить на этот вопрос на примере немцев.

Немцам, в сравнении с другими европейскими народами, долго не удавалось создать единое национальное государство. Те, кто ощущал себя немцем и переживал за судьбу своего народа (а это были прежде всего образованные интеллектуалы), жили в иллюзиях принадлежности к Первому рейху (в позднейшей терминологии) — Священной Римской империи германской нации, которая, как заметил Вольтер, в реальности не была «ни священной, ни римской, ни империей».

Тем не менее формально рейх существовал почти тысячу лет, до 1806 года, и распался в период завоеваний Наполеона, когда само существование германских государств было поставлено под вопрос. Это дало мощнейший толчок не только патриотизму, но и национализму немцев — ощущению обиды и гнева на внешнего врага, который мешает процветанию их отечества. А национализм начинается у патриота тогда, когда он не просто любит свой народ, а ненавидит другой. Или всех других. 

Параллельно выяснилось, что два крупнейших германских государства, две монархии — австрийская и прусская — не склонны уступать друг другу в решении вопроса германского единства. Но Австрия, как уже было сказано, тратила все силы на борьбу с национальными движениями на своих окраинах, а Пруссия усилиями Отто фон Бисмарка наконец объединила Германию «железом и кровью» в результате череды удачных блицкригов, в том числе против Австрии. Так в 1870-е годы возник Второй рейх, рождение которого оказало фатальное влияние на немцев — в том числе и на австрийца Гитлера. Народ можно объединить силой, заключили они.

Но, даже образовав политическое единство, Бисмарк потерпел фиаско в кропотливом труде по созданию подлинно единого германского народа. Немцы, часть которых были протестантами, часть — католиками, так и не перестали чувствовать себя баварцами, саксонцами и пруссаками. А тут еще и набрали силу социал-демократы, которые призывают к диктатуре пролетариата и интернационализму. С кем? С французами? Которые сами пылают реваншем, желанием отобрать только что завоеванные Эльзас и Лотарингию.

И тогда новое немецкое государство обратилось к национализму, который, благодаря понятному лозунгу «Германия должна занять свое место под солнцем!», стал и мировоззрением большинства немцев. К моменту образования Германской империи другие великие державы уже в значительной степени поделили заморские колонии, и немцы солидаризировались со своими лидерами в возмущении по поводу того, что им ничего не досталось. С этим национализмом они пошли на Первую мировую войну. После поражения в которой эта национальная обида и ощущение несправедливости стали окончательно превалировать в общественном сознании. Тяжелейший Версальский мир вновь, как до образования единого государства, оставил за пределами Германии миллионы ее бывших граждан, этнических немцев

Гитлер формировался именно в этом коктейле из идей величия и непризнанности немцев и Германии в мире. И у него, и у многих других не мог не возникнуть вопрос: кто виноват? Не мой же собственный народ! Нет, виноваты другие, чужие — чужие настолько, что их и людьми назвать нельзя. И он сделал главный шаг, который и отделяет национализм от нацизма: чужих необходимо уничтожить. Как паразитов, угрожающих самому существованию уютного бюргерского мирка, будущего Германии, да и всего человечества. Признание абсолютного морального права и долга по уничтожению целых народов — вот то, что разводит оба эти негативных явления.

Каковы предпосылки для прихода фашистских режимов к власти?

Их много, но пропорции уникальны для каждой страны. То, что сыграло бы решающую роль в одной, могло не иметь большого значения в другой. В целом можно сформулировать несколько главных предпосылок:

Все это пережила образованная на территории Германии после Первой мировой войны Веймарская республика. Но в случае национал-социализма трагическую роль сыграла приверженность немцев закону и стремление к порядку во всем. Муссолини в Италии пришел к власти благодаря «революции в спальном вагоне» и полумифическому «походу на Рим» — то есть мощной политической акции. Предпринятая Гитлером в 1923 году попытка повторить этот опыт в Германии («пивной путч») окончилась неудачей: взять власть с помощью государственного переворота не получилось.

Лидер национал-социалистов попал в тюрьму и получил время осмыслить и прошлое, и будущее своего движения. Это был решающий поворот в его стратегии и тактике: он понял, что, призывая немцев сплотиться на благо своей страны, нельзя приходить к власти путем переворота. Только с помощью демократических механизмов, завоевав большинство в законодательном органе, рейхстаге, став канцлером, он мог менять конституцию, забирать себе все больше власти и в конце концов создать «идеальное государство», где каждый на своем месте и все слаженно работают во имя национального социалистического будущего.

Выйдя через полтора года из тюрьмы, Гитлер начинает перестройку прежде всего собственной Национал-социалистической рабочей (правильнее было бы переводить «трудовой») партии на основе строгой иерархии, принципа фюрерства сверху донизу, отсутствия выборности и права на любое инакомыслие. Одновременно он активно включается в предвыборную борьбу, благо в тогдашней Германии выборы происходили очень часто.

Летом 1932 года, когда Германия находилась в низшей точке экономического кризиса, национал-социалисты получили чуть больше 33% голосов, став самой крупной фракцией в рейхстаге. Это было свидетельство поддержки избирателей. Прошло еще полгода, и 30 января 1933 года президент Пауль фон Гинденбург, устав от бесконечной правительственной чехарды, наконец решился — на что по конституции имел полное право — назначить канцлером лидера победившей на выборах партии Адольфа Гитлера. Кстати, первое правительство Гитлера, названное «правительством национальной концентрации», было коалиционным и включало всего трех членов НСДАП, считая его самого. Все очень демократично — и до этого момента строго в рамках закона. 

Как было устроено национал-социалистическое государство? 

Национал-социалистическое государство играло роль гиперопекающего родителя, имеющего абсолютную власть как поощрять, так и наказывать, не оставляющего без присмотра ни одну сферу жизни человека и общества.

Уже к лету 1933 года в Германии не осталось ни одной политической партии, кроме НСДАП. Они были или запрещены как «враги народа и государства», или заявили о самороспуске (как бывшие партнеры Гитлера по коалиции из Немецкой национальной народной партии), чтобы не мешать построению подлинной «народной общности». На всякий случай был принят еще и закон о запрете образования новых политических организаций и о наказании за это. А к концу 1933 года НСДАП была объявлена «носительницей немецкой государственной мысли» и был активно запущен процесс сращивания ее с государством. Ячейки создавались везде, где была хотя бы пара членов партии. Гитлер действительно создал партию нового типа — общенародную.

При этом Гитлер тщательно сохранял кулису легальности перед всем происходящим на самом деле. Рейхстаг не был уничтожен, но избирали в него безальтернативных депутатов только от НСДАП и различных национал-социалистических массовых организаций, через которые человек проходил на протяжении всей жизни (о них ниже). Депутаты ходили в коричневых рубашках и не вмешивались в дела исполнительной власти, еще в марте 1933 года проголосовав за принятие «Закона о чрезвычайных полномочиях» — он наделил правительство правом принимать законы без прохождения их через парламент. Это было политическое самоубийство. Последний раз всеми забытый рейхстаг собирался в период войны, в апреле 1942 года.

Унификации (национал-социалисты называли ее словом Gleichschaltung — «одновременное включение всех лампочек») подверглась культурная жизнь. Прессой тоже занялись очень быстро, поскольку для нацистов все, что могло быть средством пропаганды и воздействовать на умы, имело первостепенное значение. Возглавлять издательства и редакции дозволялось только членам НСДАП. В апреле 1934 года было принято распоряжение «Об уравнивании газет», провозгласившее три новшества: закрытие «лишних» издательств «с целью устранения нездоровой конкуренции»; запрет на выпуск «скандальных» газет; «ариизация и коммерциализация» немецкой прессы. Для редакторов и журналистов устраивали регулярные пресс-конференции, очень быстро превратившиеся из обмена вопросами и ответами в диктовку того, что и как надо писать. Количество периодических изданий в целом упало, при этом из года в год росло число партийных газет и журналов.

Особое внимание национал-социалисты уделяли молодежи. С 10 лет девочки и мальчики становились членами младших подразделений «Гитлеровской молодежи» (гитлерюгенда) и Союза германских девушек, их матери могли плодотворно работать в «Немецком женском деле» или Национал-социалистическом женском движении, отцы шли в СА, национал-социалистические профессиональные лиги, на досуге могли еще заглянуть в национал-социалистический союз германских водителей или, например, пожарных.

Избежать общественной деятельности и тотального контроля вплоть до самых приватных сфер человеческой жизни не мог никто. Все это требовало времени, посягало на священные для немца выходные. Вот анекдот той поры: немец взахлеб рассказывает иностранному журналисту о том, что все члены его семьи все время заняты, все семь дней недели. На его недоуменный вопрос: «Когда же вы встречаетесь все вместе?» — семья с готовностью отвечает: «О, обязательно раз в год, на партийном съезде в Нюрнберге!»

И Гитлер, и Муссолини искренне полагали, что свободы как таковой не может быть в принципе. Любой индивид свободен только в рамках общего целого, то есть до тех пор, пока он не подвергает сомнению и не нарушает постулаты единственно возможной идеологии и практики режима. Это одна из основных характеристик любого строя такого толка — жестко подавлять инакомыслие. Особенно ярко это было выражено в Германии, где с машинной точностью и холодностью истреблялись любые ростки критического мышления и самостоятельности. Немец имел право на жизнь и нормальное существование только при условии полного непротивления этому строю, а в идеале должен был его одобрять и поддерживать. 

В слове «национал-социализм» вторая часть про социализм. В гитлеровском режиме было что-то социалистическое?

Социализм — это главное в гитлеровском режиме. Вопрос в том — какой. Отличительной чертой национального социализма был ярый антикоммунизм и антимарксизм, в основе которого лежало представление, что марксистское понимание социализма раскалывает и ослабляет народ и служит всемирному заговору против цивилизации. Но еще до того, как на политической сцене Германии появился Гитлер, немецкий философ Освальд Шпенглер написал книгу «Пруссачество и социализм». И так как Гитлера цитировать в России запрещено, можно обратиться именно к этой работе — с поправкой на крайность расового мышления Гитлера будет приблизительно одно и то же. 

Социализм, по Шпенглеру, — это не всеобщее счастье, а оптимальный порядок. С его точки зрения, люди от рождения не равны ни по физическим, ни по умственным, ни по социальным признакам. И было бы глупо и неестественно пытаться стремиться к эфемерному всеобщему равенству, которое в конечном счете не пошло бы на пользу никому. Человек должен всячески стремиться достичь лишь своего максимума, занять подобающее ему по изначальным условиям место, осознать предел своих возможностей и быть довольным результатом. В этом ему должно помогать социальное государство, задача которого (упрощенным языком) — расставить всех по своим местам, вверх, вниз и посередине. Поддержать и помочь перспективным и послушным. А несогласных убрать, потому что иначе не будет работать весь механизм.

Шпенглер писал и о том, что настоящий социализм зародился только в Пруссии благодаря особому «коллективному духу» пруссаков, стремлению к тому, чтобы ставить общие интересы выше частных в противовес индивидуалистическому «торгашеству», порожденному «английским духом» (Англия была крупнейшей колониальной империей мира и противницей Германии в годы Первой мировой войны). 

Он не противопоставлял экономическое развитие Германии и социализм: оптимально организованное хозяйство под руководством народного национального государства должно найти и оптимальный баланс между собственником и наемным трудом, привести их к взаимным компромиссам во имя общих целей процветания. Это возможно, если каждый будет рассматривать себя как часть единого целого, а труд — не как товар, а как абсолютный долг по отношению к дружески настроенному обществу и государству как воплощению общественной воли. Иначе говоря, все служат всем и приходят к удовлетворению от своих усилий и своего положения.

Конечно, совершенно особую роль в этом виртуальном мире играет не столько народ и тем более отдельный человек, сколько именно государство и его «операторы» — чиновники, чей авторитет при таком режиме должен быть незыблем. Они не могут абстрагироваться от идеи служения, поэтому не имеют никакого права на альтернативные идеалы и убеждения. Тем более не имеет такого права и управляемый ими массовый индивид. На случай несознательности последнего должна существовать целая система «разъяснения» его границ и потребностей. Тотальная деиндивидуализация общества, тотальный контроль и безысходное следование общей идее. 

Но кто решает, что это за идея? Уже не в идеях Шпенглера, а в реальности Гитлера «сакральное народное государство» замкнулось на единственном человеке, который и стал реальным его олицетворением, — на фигуре несменяемого фюрера. Происходит подмена понятий: воля народа на самом деле есть воля лидера — и никак не наоборот. Поскольку, если народ хочет что-то, что не входит в планы фюрера, он не имеет ни воли, ни инструментов, ни шансов донести свое мнение до того, кто не просто на самом верху, но единственный обладает правом на абсолютную истину.

Сам Гитлер при этом искренне считал себя национальным социалистом, то есть человеком, во главу угла ставящим благо своего народа и радеющим за него. Немцы должны были почувствовать позитивные перемены, преодоление кризиса, уничтожение безработицы, улучшение морального климата, достижение стабильности и порядка. И это было сделано. С одним нюансом — человеком в этом мире отныне мог быть только тот, кто доказал свою «чистоту крови», остальные не будут иметь права ни на что, на саму жизнь. В том числе и «истинные арийцы» по крови, но предатели своего народа, осмелившиеся сопротивляться тому, что происходило.

Правда, что в Германии при Гитлере было экономическое чудо? А в других фашистских странах?

Экономического чуда, то есть сверхбыстрого роста показателей, при национал-социализме не было, но подъем и оживление экономики, во многом совпавшие с возрождением вермахта, действительно состоялись. Правда, это произошло уже во второй половине 1930-х годов, ближе к войне, но все равно фразой «отец получил работу, здесь не о чем больше говорить» пожилые люди до сих пор начинают и заканчивают объяснения, как же они пошли за Гитлером.

О подробностях можно говорить долго, но основные рычаги все те же: унификация, мобилизация и государственный контроль. Все функции по координации производства, распределению сырья и сбыту готовой продукции были во многом делегированы именно государству. Собственники мирились с этим зачастую довольно легко, поскольку интеграция в систему давала и немалые преимущества, особенно в период кризиса.

В смягченном, но зато и более продолжительном варианте этот же процесс имел место и в Италии. Приходится признать, что в определенных условиях авторитарные и тем более диктаторские режимы имеют, по-видимому, более действенные рычаги влияния на экономику. Но ненадолго.

При этом одним только подчинением и призывами к служению никого не удалось бы не то что мобилизовать, но даже воодушевить на продолжительное время. А именно массовое воодушевление и сплочение на его основе — цель таких режимов. Ведь с духовно мобилизованным народом — в идеале сообществом фанатиков — можно делать все, что угодно. Отличие режимов фашистского толка от всех предшествующих состоит в том, что такому строю не просто желателен — ему жизненно необходим консенсус с подавляющим большинством нации. Без массового согласия он бессилен, он не достигнет своих целей. Более того, это согласие должно быть не пассивным, а действенным. Режим должен заставить себя любить, гордиться и следовать за ним без рассуждений. 

Поэтому отличительной чертой национал-социализма была активная, невиданная для Германии и западного мира в целом социальная политика. Строилось жилье для рабочих, выдавались ссуды молодым семьям и пособия семьям с детьми, была не сразу, но преодолена безработица. Немцы наконец вернулись к довоенному уровню жизни, были введены оплачиваемые отпуска. 

Под партийно-государственным патронатом была создана целая организация с красноречивым названием «Сила через радость». Только радостный человек с горящими глазами и горячим сердцем может быть сильным, говорил ее руководитель Роберт Лей. И поехали по всей Германии рабочие и крестьяне, низший средний класс, в дешевые турпоездки, а ведь раньше роскошь туризма и организованного отдыха была доступна только имущим классам. Стоимость недельного круиза на теплоходе или отдыха в горах укладывалась в размер средней зарплаты рабочего. Членам семьи полагались льготы, а особенно приветствовался отдых целым предприятием или фирмой. При этом владелец обязательно оплачивал несколько мест для своих сотрудников сам, из своих средств. И все работало на одну цель — согласие с остальной политикой, безоговорочное и бесповоротное.

Насколько сильны были при Гитлере репрессии и террор? 

Ни одна диктатура ХХ века не могла завоевать массовое признание и образовать консенсус с народом только и преимущественно на страхе и терроре. Вряд ли большинство немцев пошло бы за тем, кто предложил бы им в январе 1933 года немедленно отправить соседа-еврея с детьми в газовую камеру. Большой вопрос, посчитали бы они вообще этого соседа евреем, если тот был христианином, воевал в германской армии на фронтах Первой мировой и вообще был хорошим человеком, а то и другом. Так что формирование органов насилия и террора, складывание системы доносительства и создание атмосферы устрашения шло совсем не быстро. Хотя своих намерений и идеологических установок национал-социалисты никогда не скрывали. 

В конце февраля 1933 года, когда Гитлер уже пришел к власти и готовились новые парламентские выборы, в Берлине подожгли здание рейхстага. В этом обвинили коммунистов, был принят закон об ограничениях гражданских прав и свобод, в том числе о превентивных арестах без санкции прокурора. Коммунистическая партия как партия террористов была запрещена, прошли аресты ее лидеров и известных деятелей.

Вместе с ними на подъеме «национального возрождения» арестовывали, изолировали и высылали из крупных городов «асоциальные», по тогдашним представлениям, элементы: в основном это были проститутки, бродяги и гомосексуалы. Уже в марте был создан первый концлагерь в Дахау. Организованному в начале февраля новому министерству пропаганды во главе с Йозефом Геббельсом удалось представить эти две первоначальные и не столь значительные волны террора как очищение немецкого общества.

Если судить по воспоминаниям современников, многие так это и восприняли, ведь коммунисты не только активно участвовали в немецкой политике, но действительно инспирировали обострение обстановки. А руководимый из Москвы Коминтерн вообще неоднократно пытался организовать в Германии «правильную» пролетарскую революцию. Так что возмутителей бюргерского спокойствия без особых проблем удалось «удалить» из общества.

За этим последовал апрельский бойкот магазинов и предприятий немецких евреев. Причем от «народного возмущения» едва ли не сильнее пострадали даже не они сами, а те «несознательные» немцы, которые игнорировали призывы и запреты. Их фотографировали, развешивали снимки по улицам, оскорбляли и унижали. Жертв при этом не было, но постепенно такие меры вместе с принятием первых антисемитских законов, вытеснением немецких евреев из определенных сфер жизни начали срабатывать. Мало кому хотелось подвергнуться остракизму, тем более когда жизнь вокруг стала вроде бы налаживаться. 

В те же дни был принят закон о «восстановлении профессионального чиновничества», в соответствии с которым на службе у государства могли находиться только лица арийского происхождения (немцы). В привилегированную группу чиновников включили даже учителей гимназий. Все они обязаны были предоставить «паспорт предков» — заполненную и подтвержденную печатями ведомств семейную генеалогическую книжку, где фиксировались имена, фамилии, даты заключения браков и смерти. Архивное дело и сохранность фондов в стране были на высоте, поэтому Германию захлестнула волна поиска своих предков до 1801 года, а если человек хотел поступить на службу в СС, то до 1751 года. 

В 1935 году были приняты Нюрнбергские расовые законы, лишившие немецких евреев и даже людей смешанного происхождения немецкого гражданства. Эти законы подвели под идеологию антисемитизма и расовую теорию законодательную базу. Теперь существовал столь важный для немецкого обывателя свод правил и законов, кого считать полным евреем, кого наполовину, с кем как поступать и что за этим последует. Без подтверждения «чистоты крови» нельзя было зарегистрировать рождение «арийского» ребенка, жениться, получить медицинскую помощь, работу в государственных учреждениях, вступить в любую организацию, вплоть до хоров или спортивных союзов. 

Потом в антисемитской пропаганде последовал недолгий перерыв — на время проведения Олимпиады в 1936 году. После нее начался обвальный процесс вытеснения евреев из жизни Германии.

Репрессии были только против евреев и оппозиционеров?

Нет. Если говорить о расовом преследовании, то в тех же масштабах, что и евреи, ему подвергались — и почти по тем же мотивам — прежде всего цыгане. Из других категорий стоит назвать гомосексуалов, поскольку они не подлежали «перевоспитанию», а сразу отправлялись в концентрационные лагеря. Кроме того, репрессиям подверглись «Свидетели Иеговы» (за отказ от национал-социалистического приветствия, участия в деятельности новых структур и службы в армии), а также неизлечимо больные люди — из соображений «расовой гигиены».

Но страх и террор постепенно проникали в повседневную жизнь всех «фольксгеноссе» — членов «народного сообщества», — даже если они были арийцами. Неосторожные высказывания могли повлечь за собой материальные и иные лишения. При этом национал-социалисты все же придерживались своего же «мифа крови» и осуществляли серьезные репрессии по отношению к арийцам, только если их поведение давало столь же серьезные поводы предполагать их «бесполезность», а то и опасность для остальных членов «народного сообщества». 

При этом полной картины нацистского террора общество, по-видимому, не имело достаточно долго. Страх перед гестапо и концентрационными лагерями питался в основном смутными слухами, а отправленные туда люди или не возвращались, или ничего не рассказывали. Большая часть современников тех событий позже сходилась во мнении, что нечто определенное о концлагерях стало известно лишь в 1940-е годы — видимо, уже после принятия «окончательного решения еврейского вопроса» в январе 1942 года. 

Да, многие немцы испытывали чувство стыда за погромы еврейских магазинов и поджоги синагог, не скрывали дома своего отвращения и неприятия этого аспекта расовой политики нацистов. Но ведь кто-то эти погромы, поджоги и депортации осуществлял, а кто-то закрывал двери и окна, не желая замечать, что творится вокруг. А возражения по поводу превосходства немецкой расы у большинства немцев отсутствовали в принципе.

При проведении так называемой ариизации, то есть при лишении евреев все большего объема прав и собственности, немцы не без радости заселялись в опустевшие квартиры за мизерную плату, покупали по дешевке машины и радиоприемники, которыми евреям нельзя было больше владеть. Потом будут забирать для своих детей одежду и вещи депортированных, ведь что пропадать добру, которое хозяевам, уехавшим «на работы» (таково было официальное объяснение угона в лагеря смерти) вряд ли когда-нибудь понадобится.

В итоге бессилие несогласных сочеталось с методами устрашения, а также с подлинным конформизмом большинства. Люди боялись не только строгого наказания, но просто потери комфортного существования. Но при этом собственная жизнь, шедшая на подъем, их вполне устраивала — террор не затрагивал жизнь конформистов с «арийской кровью». Все это вместе долго создавало картину удивительного общественного единомыслия. 

А мог ли Гитлер не начать войну? А холокост не устроить? 

Не мог. Причем не избежать было ни того ни другого. Гитлер никогда не сомневался в неизбежности новой войны для финального решения вопроса о «новом порядке» и подобающем месте Германии в мире. Как не сомневался и в безоговорочной победе немцев, поскольку считал, что они превосходят все остальные народы. В том числе благодаря единству и сплоченности немецкого общества вокруг целей и идеалов национал-социализма. 

Война представлялась ему, сформировавшемуся во многом именно на фронтах Первой мировой, вечной немецкой судьбой, которой надо гордиться. Причинами ужасного поражения, которое немцы пережили в 1918 году, для Гитлера были, во-первых, отсутствие единства внутри Германии, и только во-вторых — происки предателей и расовых врагов. И ту и другую причину надо было сначала устранить, а потом исправить ситуацию уже в мировом масштабе. Что он и попытался сделать, начав войну.

Вопрос о холокосте связан с изложением самых отвратительных мифов и основ нацизма и его патологического антисемитизма. Вспомним, какое сакральное значение для национал-социалистов имело понятие государства как выразителя мифической народной души и порядка. И вот таким образом они исходили из этого же постулата в оценке всех других народов. Но евреи долгие века были лишены своего национального государства, при этом, несмотря на все эксцессы, весьма успешно существовали внутри других, уже в ХХ веке нередко занимая ведущие позиции во власти, экономике и культуре. 

Все это для фюрера и его фанатиков означало, с одной стороны, свидетельство биологическо-социальной неполноценности именно этого народа, а заодно и цыган (но те не играли столь активной роли в общественной жизни). А с другой — рождало патологические опасения мирового заговора с целью компенсировать это, установить свое господство. 

Евреям приписывалось то, что хотели сделать сами вожди рейха. Поэтому их вытеснение и устранение как имеющих принципиально «иную кровь» и душу было неизбежно. Другое дело, что именно физическое уничтожение не было запланировано с самого начала — обсуждались проекты переселения. Но по мере накопления неуспехов и туманности собственного мирового господства в 1942 году было принято такое «окончательное решение».

Правда ли, что нацисты были русофобами и хотели уничтожить всех славян?

И да и нет. Национал-социалисты не считали славян полноценным народом и помещали в самый низ своей расовой пирамиды. При этом им, в отличие от евреев и цыган, не было вовсе отказано в «человеческих» признаках. Их воспринимали как народы, испорченные «азиатскими примесями в крови» и совершенно лишенные навыков управления, которыми в избытке обладали сами немцы. Поэтому национал-социалисты видели всю историю славян через призму соприкосновения с германцами и роли последних. 

В отношении России это означало безусловный приоритет норманнской теории (викингов они тоже считали арийцами) и веры в то, что над ее жителями, которые не способны к самоуправлению, необходим тотальный контроль.

Советскую государственность нацисты считали попыткой реализовать мировой марксистско-еврейский заговор и свидетельством неполноценности славян, которые не смогли сохранить собственную империю. Хотя Гитлер с определенным уважением относился к амбициям Сталина по части возвращения территорий царской России.

Гнет оккупантов был тяжелым для народов всех территорий и стран, которые вермахт и тем более войска СС заняли во время Второй мировой войны. Везде срабатывала идея расового превосходства немцев и презрения к покоренным народам. Исключений практически не было, хотя все нации немцы оценивали по степени присутствия в них элементов «арийской крови», поэтому к тем, в чьем происхождении в большей степени участвовали древние германцы, можно было ожидать определенного снисхождения (например, датчанам). Конечно, при условии отсутствия сопротивления. По мере осложнения ситуации на фронтах национал-социалисты вынуждены были обращать все больше внимания на формирование подконтрольных вермахту национальных формирований — но все равно эта практика широкого применения так и не нашла.

Фашистские режимы навсегда ушли в прошлое?

К сожалению, вряд ли это возможно. Слишком много привлекательного в призыве к национальному единству и сплочению, слишком тонка грань между национализмом и фашизмом, пусть даже в его более мягком итальянском варианте. И слишком много людей, готовых ради общего блага доверчиво поступиться своими интересами, иначе бы человеческая цивилизация давно бы закончила свое существование. Много и других — тех, кому всегда легче искать виновного и врага в ком-то другом, а не в себе самом, тех, кто готов не рассуждать, а повиноваться и оправдывать свои действия приказами сверху. 

Но все это еще не означает фашизма. Историки категорически против навешивания ярлыков, тем более таких одиозных, как фашизм. Поставленное вслепую, без серьезного разбора и анализа фактов клеймо лишь увеличивает количество насилия и ненависти в современном мире.

А вот любые призывы к великим целям, к народному единству и тем более тезисы о национальной исключительности должны подвергаться тщательному рассмотрению на предмет того, что в реальности за ними стоит — добро или зло.