Жертвы политических репрессий и их дети много лет борются за право вернуться домой из мест ссылки Власти не возвращают им квартиры. Мы поговорили с некоторыми из них

Мой отец родился недалеко от Киева, в 1900 году. Работал на Октябрьской железной дороге. В 1943-м на него написали ложный донос и по этому доносу арестовали. Во время обыска нашли фотографии старого политбюро — то есть троцкистов. Хотя эти фотографии были… как вам сказать? Во время войны в квартире подселение было. Когда сосед умер, его вещи вынесли в коридор. Пришли пожарные и сказали, что проходы должны быть пусты, чтобы выход был в случае пожара. Отец сказал, чтобы [вещи соседа] занесли к нему в квартиру. Когда пришли с обыском, нашли эти вещи и сказали, что он троцкист. 

Дали 58-ю [статью] — измена Родине. Приговорен он был к расстрелу, но подал апелляцию. Апелляция была принята, ему заменили расстрел на 10 лет лагерей и пять лет ссылки. Вот 10 лет он провел в Минеральном лагере, а после был сослан в Красноярский край, в Ачинский район. Пока в ссылку ехали, он познакомился с моей матерью. В 1955 году с отца сняли судимость — не оправдали, а просто погасили ссылку. А он куда поедет? Я тут [в Красноярском крае] родился, семья здесь, вот отец и остался. Заболел сильно и в 1958 году умер. 

Я подавал заявления в Окружную межведомственную комиссию, меня рекомендовали поставить в очередь. Это лет шесть тому назад было или даже восемь. Сейчас очередь больше 50 тысяч человек. Чтобы получить квартиру, я должен жить до ста лет. А за имущество обещали вернуть четыре тысячи рублей. За эти деньги я и не стал даже [бороться].

Я как-то посмотрел, сколько стоят квартиры на Арбате — там такие деньги, что на них наймут [людей], приедут сюда, и закопают меня в этой Сибири, бугорка не останется. Потому что, сами понимаете, такая обстановка сейчас в государстве.

Мы что, Ваньки безродные, как говорится? Мне 60 лет потребовалось, чтобы из Красноярского края всех своих детей вывезти, чтобы здесь ничего не держало меня. Чувствую, что бесправные мы. Как отец был [бесправным], которого ни за что посадили. Но надежда умрет только вместе со мной! Когда меня не станет, тогда и надежды не будет. Потому что вернуть это могут только мне, как сыну реабилитированного, а моим детям уже ничего не достанется. От отца у меня остались только котелок военный с надписями и нагрудный значок, который в лагерях давали, с номером. Я даже рук отца не помню.  

В 1937 году, в июле, мой отец был арестован. Сначала арестовали наркома того наркомата, где он работал, а потом и всех членов коллегии. Сразу, как его арестовали, три комнаты у нас забрали, опечатали, а меня, мою сестру и маму переселили в одну, но ненадолго. 22 августа отца расстреляли. Утром приговорили, а после обеда уже расстреляли. 20 сентября, под утро — мне так помнится, я пятилетним ребенком был — часа в четыре утра в квартиру к нам зашли два энкавэдэшника. Мать посадили в один «воронок», нас — в другой. Мать отправили на восемь лет в лагерь, а нас с сестрой в детприемник. Оттуда мы попали в детский дом для детей врагов народа в Пензе. 

В 1956 году отца — посмертно — и мать реабилитировали за отсутствием состава преступления. А квартиру-то надо отдавать! Не эту квартиру, так хоть что-то. Власть должна. Пусть для нас хоть что-то [будет]. 

В очередь меня не поставили. Я в московское правительство несколько раз обращался, они мне ответили, что только в общем порядке. Ну как же? Мне 90 лет. Как думаете, могу я стоять в общей очереди 20-30 лет? Это бесполезно, даже ставить [в очередь меня] не надо. Мы должны получить жилье в особом порядке, как постановил Конституционный суд.

Я хочу закончить свои дни в Москве, где я родился. Потому что раз незаконно отобрали и признали, что незаконно — отдайте. Ведь насильно выселили, насильно! Хватали за шкирку и в «воронок». Надо восстановить справедливость. 

Еще немного и нас никого не будет, вопрос отпадет сам собой. Я не очень верю, что [депутаты] примут закон.        

Моя мать сначала была сослана в Казахстан, а оттуда ее забрали в трудовую армию в 1944 году, в Пермский край. Я там и родился. Почему власти не хотят, чтобы мы вернулись в родное место? Потому что когда мать с братьями переселяли, то забрали скот, дом — все. Теперь надо жилье предоставлять. 

Уже сколько писали, что обещают разобраться, одни отписки идут! Обещанного три года ждут, а то и больше. Друг на друга ссылаются — и больше ничего!

Мне надоело в морозах жить, вот и хочется вернуться. Я такой не один, это общая проблема. Если людей много, то, может быть, это как-то поможет делу. Есть надежда.

В очереди на жилье нам отказали, потому что мы там [в Ставропольском крае] не зарегистрированы, нам так и написали. Везде бюрократия, сплошь и рядом, куда ни сунься, одни бюрократы сидят. Обидно это все.

Ощущение, что власти ждут, когда все [дети жертв политических репрессий] умрут, и тупо выжидают. У нас даже требовали обозначить координаты этого поселения, из которого были высланы родители. Мы через московскую публичную библиотеку эти координаты доставали. 15 месяцев переписки, а в итоге — отказ. Даже не объяснили, что в стране существует постановление Конституционного суда, которое требует незамедлительно ставить на очередь репрессированных без всяких условий. 

Надеемся даже не на выдачу [жилья], а хоть на постановку в приоритетную очередь. Хотя бы на старости лет пожить с туалетом. Если на это смотреть в масштабах страны, не думаю, что там потребуются сумасшедшие деньги. Их просто никто не посчитал.