Скорее всего, вы никогда не видели этих снимков о путче 1991 года. Фотограф Артем Чернов рассказывает их историю «Ощущение, что сейчас все вернется и будет опять тошнить»

К 30-летию путча «Медуза» публикует два частных взгляда на события, оказавшие колоссальное воздействие на историю России. Первый материал — воспоминания редактора отдела спецкоров Валерия Игуменова о том, как рушится система — читайте тут. Второй — фотографии Артема Чернова, который в начале 1990-х учился на физфаке МГУ и одновременно оканчивал фотокурсы при Союзе журналистов СССР. Когда 19 августа 1991 года в Москве начался путч, Чернов положил в сумку фотоаппарат и пленку — и отправился к Белому дому. Спустя много лет из снимков, сделанных в эти дни, Артем Чернов сложил книгу «Три дня в конце учебника истории. Август 1991». Фоторедакторы «Медузы» выбрали из этой книги самые важные фотографии — и попросили автора рассказать, где и при каких обстоятельствах они были сделаны.

Зрелище было немыслимое: после 70 лет советской власти танки на улицах — это просто фантастика. Ближайшая ассоциация, которая возникала, когда ты видел танки, идущие по Садовом кольцу: [чилийский диктатор] Пиночет, военная хунта. Было страшно. Было ощущение, что сейчас все вернется и будет опять тошнить.

Я учился на физфаке МГУ, это было между четвертым и пятым курсами. Я учился на курсе, который весь отслужил в армии. Я отслужил два года, и все мои однокурсники тоже. Это дало нам очень мощный опыт соприкосновения с системой изнутри — и это было единодушное ощущение, когда мы вернулись и обсуждали то, что видели в армии: мы понимали, что системе кирдык. 

Один из моих однокурсников служил в той части ПВО, которая пропустила Матиаса Руста, и он говорил: да мы просто спали на матрасах на посту. Другой служил в авиации и рассказывал, как керосин сливали просто в землю. Кто в танковых частях служил, рассказывал про чудовищное пьянство. А я служил на ядерном заводе: у нас там несколько месяцев была повалена часть секций забора, который этот ядерный завод окружал, и можно было в принципе войти. Это была система, которая рушилась, расползалась, и мы это понимали. Но 19 августа было ощущение, что нет: это опять все сейчас будет возвращаться. 

Я провел на улицах почти две ночи, только в ночь на 20 августа уходил поспать к своему другу. В семье моего друга, в которой я ночевал, были и партаппаратчики. 21 августа я им позвонил, сказал: я вас поздравляю, мы победили; а они мне ответили: Тема, это, конечно, все здорово, но есть шанс, что нас придут громить, потому что у нас номенклатурный дом.

Никто их, конечно, не пришел громить, все было нормально. Ни погромов не было, ни расправ, все было очень позитивно. Люди, которые этого всего не пережили, часто путают 1991 и 1993 год, хотя это два события-антипода. В 1993 году уже была агрессия и желание стрелять. В 1991-м победило ощущение, что мы все-таки единая страна и не можем стрелять друг в друга. (О событиях 1993 года можно прочитать, например, в этом материале «Медузы».)

А теперь — фотографии

Танки — первое, что я увидел у метро «Парк культуры». Это утро 19 августа.  

А это — Новый Арбат. Военные общались с людьми довольно доброжелательно, им приносили мороженое, сигареты. То есть они не воспринимались как враги, стволы танков были закрыты заглушками. Сами военные были в потерянном, мрачно-подавленном состоянии, потому что большинство понимало, что их как-то разводят — и что им делать в этой ситуации, непонятно. Нарушить приказ — плохо, своих давить — плохо.

Одна из самых первых баррикад, которую построили вечером 19 августа. Задача была — перегородить проезд к Белому дому для танков. Мы когда стояли у Белого дома, видели людей, которые прошли Афганистан, им было по 26-28 лет — с боевым опытом люди. Была такая мысль, что если всерьез нас пойдут штурмовать, сметут по-любому. Но если мы начнем стрелять в ответ, прольется кровь и нас поубивают. А если мы, не имея оружия, стоим — просто на осознании собственной правоты, — наши позиции сильнее. Мы граждане этой страны, мы в большинстве и мы считаем, что должно быть так. 

Пандус Белого дома, люди слушают чье-то выступление из окна. Из Белого дома с помощью микрофона просто доводили до людей текущую ситуацию, там тогда сидело много людей, которым мы доверяли, начиная от программы «Взгляд» в полном составе. Других источников не было, потому что газеты не выходили, интернета не было. Узнавать, что происходит, можно было по радио «Эхо Москвы», но его периодически отрубали.

Первая ночь у Белого дома. Народ оставался у костров, народу было тысяч 10 и было понятно, что людей мало, чтобы что-то защищать. В первую ночь можно было прийти, арестовать всех и ничего не штурмовать.

Подъем от Нового Арбата к Садовому кольцу, день 20 августа. В оцеплении стояли женщины, у них был плакат «Солдаты, не стреляйте в матерей!» Считалось, что женщины — наиболее мирная составляющая [протестов], и мы демонстрируем, что мы не про насилие. Но к вечеру место женщин в цепях заняли мужчины, потому что появилось ощущение, что все будет гораздо хуже. Мы слышали впереди выстрелы и я по армии знал, что это «Калашников». У меня тогда все внутри ухнуло, потому что была мысль, что началась гражданская война. Слева от меня стоял парень лет 16, его просто колотило.

Баррикада со стороны американского посольства, Белый дом слева. Это место, где стояли баррикады рабочих в революцию 1905 года. Люди, которые строили на этом месте баррикады, постоянно про это говорили. Это очень всех воодушевляло.

После того, как мы услышали стрельбу в оцеплении, мы пошли вперед к тоннелю, я увидел БТР, троллейбусы, которые были помяты, часть из них горела. Люди уже погибли. Кажется, БТР пытался еще раз ударить троллейбус, который перекрывал выезд, но его уже никто не пытался остановить; на асфальте была кровь. И тут настроение вокруг меня поменялось: было уже не страшно — от ощущения, что нас так много и мы какую-то черту перешли и готовы ко всему. И это была, конечно, очень опасная ситуация. Если бы [министр обороны СССР Дмитрий] Язов не убрал войска, это было бы очагом начала гражданской войны.

Язов прошел войну, и я считаю, что это в нем это пересилило: это моя страна, мои соотечественники — и я не буду их давить, не буду в них стрелять. Он просто плюнул и сказал, что выводит войска в ночь на 21 августа, как только ему сообщили, что три человека погибли. Из того, что я читал, я знаю, что он принял это решение лично: нафиг, армия больше в этом не участвует. Никто не хотел убивать. Уровень взаимной ненависти был куда ниже, чем сейчас. А люди погибли из-за неразберихи и высокого градуса нервного напряжения.

Гражданское оцепление вокруг здания КГБ на Лубянке 21 августа. После того, как танки увели, стало понятно, что все, конец, и на улицы вывалило огромное количество народу. Было ощущение, что это день победы.

Все были в приподнятом настроении. Но боялись погромов. Эти ребята из сотен, которые были в оцеплении Белого дома — и они же сюда пришли, чтобы не громили КГБ, потому что в толпе были провокационные крики.

24 августа, похороны погибших. Их провезли на грузовиках от Кремля или от Лубянки по всему Новому Арбату к Белому дому и дальше на Ваганьковское кладбище. У Белого дома был митинг, там как раз Ельцин выступал. [Мэр Москвы] Гавриил Попов сказал: «Главное, чтобы у народа не отняли эту победу». Он знал, о чем говорит, на мой взгляд.