истории

В прокат выходит «Цой» Алексея Учителя. Против фильма была семья музыканта Главный герой картины — водитель «Икаруса», с которым столкнулась машина лидера «Кино»

Источник: Meduza

В российских кинотеатрах 12 ноября выходит драма Алексея Учителя «Цой». Еще до премьеры фильм о лидере группы «Кино» Викторе Цое — а вернее, о событиях, которые случились после его гибели в автокатастрофе, — стал причиной скандала. Родственники Виктора Цоя попросили Владимира Путина запретить фильм, назвав его «пошлым зрелищем», а также заявили, что не давали Учителю разрешение на использование имени и образа музыканта в фильме (режиссер в свою очередь говорил, что устно договорился об этом с сыном Виктора Цоя Александром; имена персонажей в фильме изменены). Фильм должен был выйти в прокат 3 сентября, но в конце августа режиссер объявил, что прокат перенесен на неопределенный срок. Кинокритик «Медузы» Антон Долин рассказывает, каким получился фильм Алексея Учителя и почему он не должен задеть чувства поклонников «Кино».

«Цой жив», — небрежно бросает один из бесчисленных будущих двойников погибшего рок-певца фразу, привычную уже сегодня, а тогда только родившуюся на свет. Это последние кадры фильма Алексея Учителя, который так и называется — «Цой». Единственный свидетель и слушатель пророческой реплики — водитель Павел Шелест, «Икарус» которого в роковой аварии оборвал жизнь кумира позднего СССР. Этот же немногословный мужчина доставляет гроб с телом звезды к месту похорон, в Ленинград. Главный герой фильма именно Шелест, а не Цой.

Этот факт — лишь один из возможных вопросов к картине авторитетного режиссера, к собственному удивлению превратившегося в скандального ньюсмейкера после «Матильды». К «Цою» были претензии у родственников музыканта; можно спрогнозировать и недовольство фанатов (важных, между прочим, персонажей фильма) после премьеры. Может, и правда в этом есть что-то кощунственное: представьте фильм «Леннон», героем которого был бы Марк Чепмен. Да только Шелест, сыгранный привычно немногословным и органичным Евгением Цыгановым, — лицо мифологическое, вымышленное. Хоть съемочная группа и встречалась с прототипом, единственным итогом встречи было решение никак этот материал в фильм не включать. 

Зато использованы документальные съемки из фильмов Учителя «Рок» (он дал название его будущей студии) и «Последний герой». Первый — прижизненный портрет Цоя и других позднесоветских рок-звезд, второй — уже посмертный. Цой в фильме есть, но только настоящий, хроникальный: он и разговаривает, и поет, и улыбается. Тем самым Учитель и напоминает о своем кинематографическом «праве первородства» — он одним из первых показал Цоя на киноэкране. А заодно дает понять, что между реальностью и мифом — колоссальный зазор. Заполнить его актерской работой какого-нибудь похожего двойника крайне трудно. Или вовсе невозможно.  

Заимствуется прием из «Последних дней» Булгакова — пьесы о смерти Пушкина, в которой сам Пушкин на сцене так и не появляется. В самом начале Цой, увиденный со спины, мчится навстречу гибели. Весь остальной фильм уже рассказывает о событиях после катастрофы. Суммируется не жизненный путь Виктора Цоя, а его призрачное экранное бытие, невольно предопределенное выбранным случайно (если верить «Лету» Кирилла Серебренникова) названием группы «Кино». Цой пришел к нам не в последнюю очередь благодаря кинематографу. Вспоминается визионерский финал «Ассы» Сергея Соловьева: пробное выступление какого-то чудака в пустынном зимнем ресторане черноморского санатория вдруг оказывается перед безбрежным морем людей на концерте; все они ждут перемен. Или год спустя — выходит романтическая мрачная «Игла» Рашида Нугманова, и вдруг Цою присваивают звание лучшего киноартиста 1989 года по опросу журнала «Советский экран». Последние кадры «Цоя» Учителя — отсылка именно к «Игле». 

Сначала сценарий назывался «47». Это апокрифические цифры написанные на последней демокассете Цоя, которую безуспешно ищут все герои фильма Учителя. Той самой кассете, которая, по предположению близких (в частности, матери Цоя Валентины), могла стать невольной причиной аварии: возможно, переставляя ее на другую сторону в магнитоле, водитель не заметил несущийся навстречу автобус. Кассета и составляет мнимо детективный сюжет картины. Другая ложная интрига — выяснение обстоятельств трагедии, тогда как мы все видели: это была случайность, несчастный случай. Некоторые вещи априори не могут и даже не должны быть расследованы, загадке необходимо оставаться загадкой. 

Опасения поклонников Цоя напрасны: к культовой фигуре Учитель относится с должной, если не сказать чрезмерной деликатностью. Возможно, она рождена растерянностью от размеров феномена, роста которого режиссер не заметил вовремя, находясь на слишком малой от него дистанции. Так Шелест и его возлюбленная, по счастью для него расследующая дело об аварии миловидная следовательница-латышка (Инга Тропа), оторопело смотрят на масштаб всенародной трагедии, порожденной несчастным случаем на дороге.

Для постижения потери необходимо пройти немалую дистанцию. Она и передана как метафора последнего пути — причудливого роуд-муви, путешествия в автобусе с мертвецом. Шелест — Харон, управляющий ладьей. Перевозящий гроб автобус в буквальном смысле уподобляется этой барке, раз за разом съезжая в воду и преодолевая последний участок пути на пароме, по воде. Как всегда филигранно поэтичный взгляд Юрия Клименко, одного из лучших современных операторов, подчеркивает каждый этап мистического, при всей кажущейся прозаичности, путешествия.

В автобусе и сопровождающем его автомобиле несколько пассажиров. Есть мужчины (малолетний сын погибшего; коллега; продюсер), но прежде всего три женщины, три Эвридики наоборот. Вдова (Марьяна Спивак, тезка своего прототипа), сдержанная и язвительная, проживающая горе стоически спокойно в компании своего неуместно шутливого и неумеренно пьющего сожителя. Возлюбленная (Паулина Андреева), вечно молчащая, скрывающая глаза за темными очками. И фанатка-фотограф (рядом с двумя звездами дебютантка Надежда Калеганова), перед началом пути предпринимающая попытку суицида. Каждая — прообраз будущей памяти о таинственном погибшем, его след в пространстве, уже кричащем новые песни. 

Об этом — самая выразительная из нескольких остановок автобуса: в странном сюрреалистическом санатории, моментально отсылающем к притчам Вадима Абдрашитова и Александра Миндадзе (снималась сцена в знаменитом Доме творчества кинематографистов в Репино). Похоронная команда застревает там на ночь. Ключевая сцена дискотеки, на которой толпа хором горланит «Белые розы» — даже тогда, когда им отключают электричество, — запоминается отчаянной попыткой фанатки перекричать отдыхающих, спеть им песню Цоя. Разумеется, безуспешно. 

Но «Цой» не рефлексия на избитую тему народных масс, не оценивших самопожертвования поэта. Напротив, песни «Кино» после смерти Цоя становились слышнее и слышнее — трибьютов не счесть, успел пройтись по этой эксплуатации и кинематограф в новелле о Цое-двойнике саркастического «Шапито-шоу». Но у Учителя речь не о хоровом исполнении, а именно о заветной кассете с мифической прощальной записью, за которой напрасно охотится алчный продюсер (выразительная роль Игоря Верника). А та, как заветный цветок на Ивана Купалу или как Грааль из старинной легенды, дастся не каждому. И, возможно, отнюдь не преданному поклоннику, коллеге или другу погибшего, а случайному прохожему с музыкальной фамилией Шелест. Постороннему, в чьем обличье и явилась смерть.