разбор

Чтобы понять последствия отравления Навального и обострения в Карабахе, нужно изучить газовую геополитику Кремля Максим Трудолюбов сделал это и рассказывает, что еще об этом прочесть

Источник: Meduza

Покушение на Алексея Навального, кажется, наконец дало европейским политикам повод пойти дальше традиционных разговоров о зависимости Европы от «путинского газа», недостроенном газопроводе «Северный поток — 2» и призывов «что-то с этим сделать» — к санкциям и заморозке сотрудничества в этой сфере. Советский газовый комплекс с самого начала задумывался как проект одновременно экономический и политический. Результатом этого сочетания стала не просто добывающая индустрия и сеть трубопроводов, а целая система отношений. Эта система пережила войны, санкции, распад СССР, конфликты с бывшими союзными республиками и провалы в коммуникации между Россией и Европой. И, вероятно, переживет и покушение на Навального. Колумнист The New York Times и редактор The Russia File Максим Трудолюбов рассказывает о том, по каким лекалам сделана газовая геополитика путинского режима — и что ей на самом деле угрожает.

С газовым бизнесом всегда было так. В конце 1960-х годов первым западноевропейским клиентом Москвы стала Австрия. Долгие мучительные переговоры и попытки решить инфраструктурные проблемы завершились успехом к середине августа 1968 года. Можно было снимать заглушку, но в ночь на 21 августа Советский Союз ввел в Чехословакию войска, чтобы задавить Пражскую весну. 

Политики, журналисты и публичные интеллектуалы Европы призывали Австрию отказаться от проекта или как минимум его заморозить. Европейская страна должна была показать свое отношение к жестокому подавлению народного протеста в самом центре Европы.

Австрийцы колебались, но Москва обещала им наладить поставки раньше срока и клялась, что действия советской армии в Чехословакии не вызовут перебоев в работе трубопровода. Этого оказалось достаточно, чтобы министр транспорта Австрии Людвиг Вайс и министр газовой промышленности СССР Алексей Кортунов 1 сентября 1968 года пожали друг другу руки, стоя около большой трубы. Эта сцена воспроизводилась с тех пор бессчетное количество раз с участием советских и позже российских политиков. Президент Путин вообще не пропускает ни одной такой возможности и всегда лично открывает символические вентили. 

Путин — это Брежнев сегодня

Эпизод с Австрией был только первой пробой: объемы поставок были небольшие, перебоев было много из-за слабой технической оснащенности советской стороны. Прорыв в строительстве газового «моста» между Россией и Европой произошел в 1970 году, когда ключевыми контрагентами Москвы стали германские промышленники и была заключена сделка «газ — трубы». У плана было множество противников на Западе, прежде всего в США, но победила перспектива долгосрочных торговых отношений. И повлиять на это не смогло ни советское вторжение в Афганистан, ни введение военного положения в Польше в начале 1980-х, ни многочисленные шпионские операции. Как и сегодня, с громкой критикой советской-российской экспансии выступали прежде всего американцы, а европейские промышленники и политики находили способ продолжать торговлю. Если почитать газеты 1980-х, то чувство дежавю неизбежно: очень похоже на ситуацию вокруг «Северного потока — 2». 

Леонид Брежнев, при котором в газовую промышленность были вложены рекордные средства, был настоящим предшественником Путина. Исследования показывают, что споры между тогдашними «силовиками» и «технократами» вращались вокруг эффективности. Алексей Косыгин, брежневский «премьер», последовательно расходился с Брежневым в том, как страна должна использовать плоды советской газовой торговли. Брежневу важно было умиротворять союзников по советскому блоку бросовыми ценами на газ и пугать врагов, вкладывая деньги в производство оружия. Косыгин же стремился к развитию внутренней промышленности и потребления.    

Много лет изучающий российскую нефтегазовую сферу политолог Тейн Густафсон в книге «Кризис посреди процветания» («Crisis Amid Plenty»), говорит, что Брежнев любил иметь дело с людьми, покупая их. Партийному аппарату он предлагал привилегии и стабильность, военно-индустриальной элите — растущие бюджеты и профессиональную автономию, политикам с национальных окраин — доли в нелегальных предприятиях и невнимание к коррупции, населению в целом — большие экономические субсидии. «Брежнев был политиком баланса интересов, а не политиком, ставившим во главу угла эффективность расходов и цели развития», — пишет Густафсон. 

Путин — представитель той же школы. Он, вероятно (точно тут не скажешь), видит в своей газовой политике какую-то смесь коммерции, «разрядки», экспансии и различных попыток вносить раздоры между теми, кого он считает друзьями и врагами. И кажется, он добился даже большего, чем советские лидеры. Российские поставки обеспечивают 35% потребления газа в Евросоюзе (когда-то на пике холодной войны США пытались ограничить эту долю 16%). Второй по объему поставщик — Норвегия (22%), третий — Алжир (7%). На поставки сжиженного газа, включая поставки из США, приходится около 15% европейского потребления.

Глядя на эти цифры из Кремля, можно, наверное, ни о чем не волноваться — пусть это волнует европейцев. И они волнуются.

Ненужный «Северный поток»

Может ли заморозка «Северного потока — 2» снизить зависимость Европы от российского газа? На самом деле нет. Парадокс нынешнего состояния «Северного потока» в том, что с достройкой его можно не торопиться. В декабре 2019 года, когда оставалось достроить всего 6% трубы, американские конгрессмены успели включить санкции против компаний, участвующих в укладке труб для «Северного потока — 2» в «Акт о национальной обороне». Суда-трубоукладчики сразу покинули Балтийское море. Еще одно ключевое изменение в судьбе этой трубы тоже произошло в декабре: Газпром и «Нафтогаз» заключили соглашение о транзите газа через транспортную систему Украины, а значит, новый трубопровод как альтернатива Украине пока не нужен. 

Все эти факторы, считает аналитик отрасли Тьерри Брос, позволяют на некоторое время забыть о «Северном потоке — 2». Это выгодно всем сторонам конфликта: американцы добились приостановки работ; Евросоюз, который так и не смог выступить единым фронтом по поводу этого газопровода, стремится концентрироваться на экологии и чистых источниках энергии («Зеленая сделка»); Украина на пять лет остается важнейшим транзитером газа и получает за это деньги; Германия может временно забыть о конфликтах с США.

И даже Москва после договоренности с Украиной не так нуждается в немедленном вводе «Северного потока — 2» в строй. К тому же, считает Брос, «Северный поток — 2» вообще может в итоге использоваться не для тех целей, для каких был задуман. В Германии и других странах ЕС активно идут испытания водородного топлива, водород для которого получается из воды с помощью электролиза. Теоретически, рассуждает аналитик, в России можно было бы через несколько лет наладить производство водорода и поставлять его в Германию.

Германия может заморозить «Северный поток — 2» из-за покушения на Навального — но на самом деле это будет символический жест, а не рычаг воздействия на Москву.

Газ и Карабах

Правда, «Северный поток — 2», в который, по данным самого Газпрома, вложены 9,5 миллиарда евро, не первый мегапроект, который Путину не удается завершить и приходится экстренно переориентировать. Так уже было с идущим по дну Черного моря трубопроводом «Южный поток». По изначальному плану труба должна была пройти из Анапского района до Варны в Болгарии, а оттуда на Балканы, в Италию и Австрию.

Столкнувшись с негативной реакцией Еврокомиссии, Путин переориентировал маршрут на Турцию, и трубопровод превратился в «Турецкий поток». Его стоимость оценивается в 13 миллиардов евро. Но «Турецкий поток» не заканчивается в Турции, его задача примерно та же, что и у «Южного», — прийти на рынки юга и центра Европы; последние отрезки не завершены, но не очень далеки от завершения.

Но и здесь у России возникли проблемы. Почти достроен «Южный газотранспортный коридор» (SGC) — принадлежащий государству Азербайджан и госкомпании SOCAR и создававшийся по инициативе Еврокомиссии с привлечением кредитов от Европейского инвестиционного банка, ЕБРД, Всемирного банка и других. Цель этого проекта — ослабить зависимость Европы и Турции от газа из России. Каспийский газ по этой трубе идет в обход Армении через Грузию, потом через Турцию, Грецию, Албанию и в итоге должен — через месяц или два — прийти в Италию.

Большая часть SGC действует с 2018 года. Хотя «Турецкий поток» тоже был введен в 2018 году, Азербайджан уже обошел Россию на газовом рынке Турции. Иран на втором месте, Россия теперь на третьем.

Пытаясь понять, что сейчас происходит в Нагорном Карабахе, стоит помнить, что начальный отрезок «Южного газотранспортного коридора» проходит рядом с местами обстрелов. В случае перебоев в работе трубопровода — а при военных действиях они возможны — российский «Турецкий поток» может предстать более безопасным транспортным коридором.

В мире «потоков»

В мире этих «потоков» и существует верхушка российской элиты во главе с Путиным. Десятки миллиардов евро, уложенные на дно морей, не всем кажутся эффективным вложением средств. Про коррупцию даже сейчас не будем. Но эти проекты и не задумываются как «эффективные» в обычном экономическом смысле. У них очень много других функций. 

То, что с точки зрения экономической эффективности есть полный провал, может — при взгляде из Кремля — казаться большим успехом с точки зрения удержания баланса сил. Во внешней политике Кремль стремится к поддержанию близких отношений с удобными старыми партнерами (Австрия, Германия, Италия, Франция — все старые знакомые по газовому бизнесу) и к нейтрализации других, прежде всего Украины и Польши. Американские политики продолжают вмешиваться в эти игры ровно так же, как и 40 и 50 лет назад. В каком-то смысле можно понять боевой антиамериканский настрой Путина: в мире нефти, газа и трубопроводов наследие холодной войны ощущается сильнее, чем в обычной жизни. 

Во внутренней политике Кремль тоже во многом действует по старинке: привилегии, доли в прибыльных предприятиях, возможность продать частные компании государственным (тому же Газпрому), невнимание к коррупции, экономические субсидии населению. Это действенная политика, и многие в России к ней привыкли, но исторически всегда получалось так, что эффективность в какой-то момент догоняла идеологию баланса сил и обрушивала систему власти. 

Газ — нестабильная геополитическая субстанция. Многим европейцам важны экологические изменения: полный отказ от угля, а в Германии — и от атомной энергетики, переход к возобновляемым и «чистым» источникам энергии. Европейцам важно также и регулирование рынков, например ограничение монопольной власти корпораций; важен и способ определения цен на газ, который сильно изменился за минувшие годы. Важно Евросоюзу и добиваться того, чтобы Москва не обижала страны, по территории которых проходят трубы, прежде всего Украину. И, возможно, самое важное — не зависеть от режима, который убивает своих врагов.

Что еще об этом почитать 

Gustafson T. The Bridge: Natural Gas in a Redivided Europe. New York: Harvard University Press, 2020

Тейн Густафсон — ветеран советологии, сотрудник корпорации Rand, позже профессор Гарварда, а ныне Джорджтаунского университета, всю жизнь занимавшийся изучением советской и российской политики, в частности, через призму нефтяной и газовой отраслей. Густафсон с симпатией рассказывает истории, не слишком известные и в самой России. В частности, напоминает о том, как Борис Щербина, герой недавнего сериала «Чернобыль», остановив в начале 1960-х строительство Нижнеобской ГЭС, помог спасти от затопления нефтегазовые месторождения Тюменской области. С большим уважением пишет Густафсон и о фактическом основателе советской газовой индустрии Алексее Кортунове. 

Högselius P. Red Gas. New York: Palgrave Macmillan, 2013 

Шведский историк, специализирующийся на газовой отрасли, подробно прослеживает историю газовых взаимоотношений Советского Союза и Европы, начиная с первых совместных проектов и до распада СССР. Книга ценна качественной работой с источниками — и европейскими, и российскими. 

Аджемоглу Д., Робинсон Дж. Почему одни страны богатые, а другие бедные. М.: АСТ, 2016 

Процветание или бедность обществ, считают Дарон Аджемоглу и Джеймс Робинсон, определяются не наличием у них нефти и газа, а созданными в стране институтами. Если управление построено вокруг быстрого извлечения ренты в интересах узкой элиты, то в стране складываются «экстрактивные» институты, которые разделяют общества на тонкий обеспеченный слой и большие бедные и зависимые группы населения.