истории

Ужас во всей Вселенной Как астрофизики в России и Америке ищут инопланетян — и что они находят. Репортаж Полины Еременко

Источник: Meduza

В 2010-х человечество опять начало мечтать о космосе. От «Интерстеллара» и «Гравитации» до «Притяжения» и «Прибытия», от Илона Маска и Джеффа Безоса до Павла Пушкина, от SpaceX до «Розетты»: путешествия к другим планетам — снова часть поп-культуры и большой бизнес. Выяснилось, что по-прежнему актуальны и поиски инопланетных цивилизаций — этим все еще занимается правительство США, а российский предприниматель Юрий Мильнер в 2015 году объявил, что направит на эти цели 100 миллионов долларов (идеологом программы был Стивен Хокинг). Спецкор «Медузы» Полина Еременко выяснила, как астрофизики ищут внеземной разум, поговорила с учеными в Москве и в Калифорнии — и провела неделю в Карачаево-Черкесии, где находится одна из крупнейших российских астрономических обсерваторий.

29 августа 2016 года люди узнали, что они не одиноки во Вселенной.

«Инопланетяне могли отправить „ясное сообщение“ из глубин космоса», — сообщала английская газета The Independent. «Астрономы поймали „интересный“ сигнал, возможно посланный инопланетянами; он идет от звезды, похожей на Солнце», — писало издание Business Insider. Ту же новость разными словами изложили еще десятки мировых СМИ. Все они пересказывали одну и ту же статью научного журналиста Пола Гилстера в научном блоге Centauri Dreams — а она, в свою очередь, пересказывала презентацию, которая должна была быть представлена через месяц на конференции в мексиканской Гвадалахаре.

В презентации говорилось: 15 мая 2015 года, в шесть часов вечера по звездному времени, телескоп РАТАН-600, расположенный в станице Зеленчукской в Карачаево-Черкесской Республике, зафиксировал мощный сигнал. Пришел он из области HD164595 — звезды возрастом в шесть с небольшим миллиардов лет, по массе почти равной Солнцу, которая расположена в созвездии Геркулес в 95 световых годах от нас. Гилстер специально — дважды — подчеркнул, что говорить о том, что сигнал отправила инопланетная цивилизация, абсолютно преждевременно. Однако для заголовков хватило и этого.

Расплата пришла уже через два дня. «Сигнал, который зафиксировал радиотелескоп, является „помехой земного происхождения“, а не сигналом от внеземной цивилизации», — сухо сообщило издание РБК со ссылкой на сотрудницу Специальной астрофизической обсерватории РАН. Эта новость тоже широко разошлась по мировым СМИ: о том, что надежды на обнаружение внеземного разума оказались ложными, написали, например, National Geographic и Wired. The New York Times назвала сигнал «космическим спамом» — астрофизическим эквивалентом ситуации, когда кто-то случайно набирает твой телефонный номер задницей. 

«Что-то они увидели, а потом оказалось, что ничего. Это фантастический непрофессионализм, — возмущается в разговоре с „Медузой“ астрофизик, лауреат премии „Династия“ и профессор РАН Сергей Попов. — Если кто-то в России занимается [поисками внеземного разума], я бы не назвал их адекватными. Это люди странные, в чем-то упертые, поэтому от них постоянно какой-то шлак идет. Если вы ставите хорошие научные задачи и ими занимаются нормальные специалисты, они все равно на это наткнутся. Условно говоря, можно найти добровольцев и искать по помойкам топор, которым Раскольников зарубил старушку-процентщицу. Но если у вас в стране налажена переработка и сортировка мусора, то очевидно, что окровавленный топор там не пропадет. Хороший пример: экзопланеты открыли не какие-то люди, ищущие инопланетян, а нормальные астрономы».

Когда мир узнал о возможном сигнале от инопланетной цивилизации, на сотрудников обсерватории, к которой относится телескоп РАТАН, обрушился вал телефонных звонков. Но человек, из-за которого все случилось, на них ответить не мог. В это время Николай Бурсов, старший научный сотрудник Специальной астрономической обсерватории РАН, находился на пляже в Геленджике. Отдыхал с детьми. 

Эго и таинство

Николай Бурсов — седой загорелый мужчина с голубыми глазами — живет в Буково, поселке на полторы тысячи человек в Карачаево-Черкесии, построенном в конце 1970-х вокруг здешней обсерватории (формальное название поселка — Нижний Архыз, но все называют его именно так). Своей ухоженностью Буково чем-то похоже на американские университетские кампусы: здесь много зелени и немного людей; слышно, как поют птицы; перед зданиями — клумбы с тюльпанами и нарциссами. Институции здесь разговаривают с человеком как-то особенно доверительно: в кружке по лепке сообщают, что занятий «2 мая не будет, 7 мая будут, а 9 мая — пока неизвестно»; гостиничный прейскурант за испорченное имущество начинается с фразы «Иногда так бывает, что не хотел, а получилось… Но не стоит расстраиваться, ведь и так все материальные блага изначально имеют временную природу и их всегда можно заменить». Вечерами на улицах почти никого нет — а те, кто есть, в полутьме исправно здороваются друг с другом. 

События, произошедшие в 2016 году, в изложении Бурсова выглядят так. Он «случайно» обнаружил «совершенно четкий сигнал», сообщил об этом московскому коллеге Александру Панову, доктору физико-математических наук, работающему в МГУ, добавил, что «надо разбираться», — и уехал в Геленджик. Пока ученый купался в море, о находке пошли слухи — и когда они дошли до автора Centauri Dreams, поднялся шум. (Панов утверждает, что отправлял на конференцию «совершенно нормальный доклад», в котором непонятный сигнал был всего лишь «иллюстрацией того, что все не так скучно».) Выяснилось, что ученый, по его собственным словам, «лажанулся». «Я увидел странный сигнал — понимал, что это может быть помеха, — вспоминает он. — Поделился этим с коллегами из Москвы, подчеркнув, что, скорее всего, это помеха, пытался их остудить».

Когда Бурсов вернулся из отпуска, его встретил Григорий Бескин — доктор физико-математических наук, специалист по пульсарам и товарищ по поиску внеземного разума. 

— Сказал, что я опозорил всех, меня наругал, — вспоминает Бурсов, сидя у Бескина в гостиной. Вокруг — полки с огромным количеством книг; на столе — пепельница: Бескин из тех людей, кто сам бросил курить, но разрешает это делать другим у себя в гостях.

— Я не это тебе сказал, Коль, — тут же возражает Бескин, седой длинноволосый мужчина, похожий на Роберта де Ниро. — Я не сказал, что ты опозорил, я вообще такими категориями не пользуюсь. Ерунда какая!

Бурсов и Бескин знакомы несколько десятков лет — между собой они общаются как близкие родственники. Собственно, они и правда родственники: были женаты на сестрах-близняшках. Бурсов чинил коллеге диван, на котором теперь сидит, и красил в его квартире стены и потолок. При этом друг на друга ученые совсем не похожи. Бурсов — тихий человек с язвительным юмором; Бескин начинает разговор со слов: «Запомните одну вещь. Я прошу, чтобы вы записали и выучили ее. В действительности все не так, как на самом деле!» — а в конце реплики переспрашивает, понял ли его собеседник. Бурсов описывает их отношения так: «Я тут пристяжной к Грише. Он меня озадачивает, мне это интересно. Понимаете, у Гриши есть харизма, он может, как говорится, убедить!»

— Навешать лапшу на уши! — встревает Бескин.

— А я, честно говоря, и убеждать никого не хочу, — резюмирует Бурсов.

«Хорошо известно, что единственный результат, полученный за 55 лет эпизодических поисков радиосигналов, которые могли бы испускать разумные существа, живущие в окрестностях нескольких сотен близких звезд, состоит в отсутствии каких-либо подозрительных сигналов». Так начинается статья астрофизика Юрия Ефремова в сборнике, который лежит у Бескина в гостиной. «Конечно, это очень печальный результат, — продолжает Ефремов. — Если бы мы такой сигнал получили, это означало бы, что на расстояниях в первые десятки световых лет существует доброжелательный Разум, существенно превосходящий нас по своим техническим возможностям, но еще не ушедший слишком далеко, не вышедший из общего для него и нас окна контакта». 

Всерьез исследовать космос на предмет поиска разумных существ или их признаков начали после Второй мировой — человечество быстро осваивало межпланетное пространство, и было логично предположить, что кто-то в бесконечном пространстве Вселенной уже занимался тем же самым; кроме того, как объясняет Бурсов, после войны сложились сильные коллективы специалистов, занимавшихся радарной техникой, — и теперь эти технологии применяли для науки, а не для войны. Основных путей поиска было два: отправлять телеграммы в надежде на ответ (первую советские ученые послали в ноябре 1962 года из Евпатории: «Мир, Ленин, СССР») или ловить сигналы, которые, предположительно, уже существуют. Мечта о космосе охватила планету — о нем писали книги, снимали фильмы; в него вкладывали деньги. 

Вера в то, что инопланетный разум можно найти, на официальном уровне иссякла примерно тогда же, когда закончилась гонка вооружений. В 1993-м благодаря сенатору Ричарду Брайану на подобные исследования перестала давать деньги НАСА — политик считал, что нечего тратить деньги налогоплательщиков на «охоту на марсиан». Примерно тогда же прекратились и аналогичные советские программы: СССР распался — и денег не хватало даже на более традиционные отрасли науки. Сейчас в России этим вопросом занимаются единицы — и скорее в свое свободное время, чем на бюджетные средства. 

Статья Ефремова была написана больше десяти лет назад. Сейчас Николай Бурсов дописывает статью в журнал «Астронавтика» — в общем, о том же: за последние два года наблюдений за возможным внеземным разумом сигналов не обнаружено. 

«Дело не в том, чтобы поймать сигнал, — объясняет он. — Я не сажусь и не думаю — вчера не получилось, вот сегодня я его открою. Сигнал, который должен все-таки быть, — это нечто такое, что изменит не только мою жизнь. Это фундаментальная вещь для понимания человечества. У меня нет страха, что при моей жизни сигнал не найдут. Это не про эго, это про таинство. Меня вдохновляет, что я причастен к этому процессу. Это мечта. Понимаете? Меня греет участие». 

Человек из станицы Самурская

Последние 30 лет Николай Бурсов ездит на работу одной и той же дорогой. В полдесятого утра он садится в служебный уазик и отправляется к телескопу РАТАН, который находится в 20 минутах от Буково. Машина едет вдоль ручья под названием Ручей и мимо заросших холмов; иногда дорогу переходят кони или стада коров, которые пасут карачаевские мужчины на лошадях, как будто вышедшие из повестей Лермонтова. «Интересно смотреть, как деревья на склоне меняются. Ива когда молодая — стебли красивые, — рассуждает Бурсов. Водитель сигналит лошадям, которые не дают машине проехать. — А потом ива становится старая, толстая, согнутая и обломленная. А потом вдруг смотришь — прямо из старой ивы растет новая». «Движение создает настроение — все преходящее, все имеет конец, — продолжает ученый. — Немножко грустно, но понятно». 

Кабинет Бурсова расположен в полупустом здании лабораторного корпуса в конце коридора, отделенного дверью от остального здания. Оттуда тянет холодом — и Бурсову приходится закрывать дверь: «Народ жалуется». Больше ни одного обитаемого кабинета в коридоре нет; бывает, что за весь день сюда не заходит никто, кроме самого Бурсова. Кроме прочего, у ученого, который постоянно подчеркивает свою «непубличность», есть тайный выход на улицу: подпертой кирпичом дверью он пользуется, чтобы в одиночестве попить кофе. 

Свои рабочие обязанности Бурсов описывает как «Марья Ивановна в сельской школе — занимаюсь всем»; впрочем, внеземные цивилизации — это в любом случае «для души». Ночует ученый иногда в том же кабинете, где работает: в закрытом отсеке книжной полки хранятся одеяло, подушка и спальный мешок (последний нужен для ситуаций, когда «не хочется заморачиваться»). На стенах — карта звездного неба, треугольный тряпочный сувенир с Памира и изображение смешарика Совуньи с черным квадратом в руках. «Это я одно время запал на „Смешариков“», — поясняет Бурсов.

Ученый родился не так уж далеко от Буково — в кубанской станице Самурской. «Я, по сути, вырос в лесу, — вспоминает Бурсов. — Наше поместье упиралось в лес и горы. Когда я был подростком, знал людей, у которых скала прямо в огороде росла. Я им завидовал». В лесу всю жизнь проработал его дед — а сам Бурсов в юности подрабатывал в совхозе разнорабочим и «крутил хвосты» быкам, чтобы загнать скотину в стойло. «Когда я учился в школе, учителя стращали нерадивых учеников — не будете учиться, пойдете в совхоз быкам хвосты крутить, — вспоминает он. — Я не понимал, думал, что это метафора. А потом пришел в совхоз и попал именно в ту среду, которой все время стращали». 

Астрономией Бурсов заинтересовался уже в школе, но с друзьями о ней говорить не получалось — этот интерес «мог вызывать у них насмешки». «Иногда только говорил со знакомым мамы, вечно пьяным кузнецом — он всем интересовался», — вспоминает астрофизик. Выпустившись, Бурсов уехал получать высшее образование — первым из жителей станицы. Потом устроился программистом в приборостроительный институт в Казани — но предприятие обслуживало военно-промышленный комплекс, а астрофизик не хотел «работать на войну». «У меня односельчане уходили в Афганистан и гибли, — вспоминает Бурсов. — Глупость. На страну кто-то напал или что? Кто их сейчас помнит, кому они нужны?» 

В детстве Бурсов сделал телескоп из бабушкиных очков. Очки были удобные — круглые, — но бабушке идея не понравилась. Телескоп пришлось разобрать и вернуть. Тем не менее на увлечение Бурсова космосом бабушка, которая очень любила природу и научила тому же внука, повлияла больше других родственников. Она была очень верующей и часто рассказывала, что звезды — это лампады. Когда мальчик подрос, он заинтересовался звездами сам — и стал читать сначала книги про приключения, а потом фантастику. Иногда было непросто: «Дед не разрешал читать при свете — экономил». Через десяток лет, разочаровавшись в работе на приборостроительном заводе, Бурсов приехал в Карачаево-Черкесию в горный поход. Заодно зашел в обсерваторию в Буково узнать, нет ли работы. Работа была — и ученый остался.

Сам телескоп РАТАН — это алюминиевые пластины, выстроенные вокруг поля диаметром 600 метров, на котором бегают ящерицы и растет волчья ягода. Посередине — облучатель: приемо-измерительный комплекс, представляющий собой вагон на рельсах. Внутри сидят две женщины в спортивных костюмах — раньше они работали бухгалтерами, теперь регистрируют сигналы: в обсерватории платят больше. В вагоне пахнет как в железнодорожном тамбуре; на столе — дисковый телефон; на стенах — технические записки с текстом вроде «Мгновенные спектры внегалактических объектов получены на 5–6 частотах от 1 до 22 ГГ на РАТАН-600». 

В жизни обсерватории мгновенные спектры вообще тесно соседствуют с бытом. «Коля, это не ты у нас в женском туалете полочку скрутил?» — в шутку интересуется женщина, которую Бурсов встречает в коридоре обсерватории. Чуть позже еженедельное плановое совещание сотрудников за 20 минут перетекает от обсуждения наблюдений («Вчера причесали третий радиометр, еще остались первый и второй. Сегодня-завтра будем приводить в порядок. Там изменились уровни и, соответственно, сигмы») в коллективные жалобы на то, что в галерее осыпалась штукатурка, на входе облупилась краска, где-то протекает крыша. «А можно еще о туалетах сказать?» — встревает один из сотрудников. 

РАТАН-600 начали строить во времена Хрущева и строили десять лет; с его помощью делалась передовая советская астрофизика. «Было три глобальных направления: планеты Солнечной системы, наша Галактика и внегалактические объекты, — объясняет Бурсов. — У американцев лучше получались исследования Марса, а наши коллеги исследовали Венеру — обнаружили, что это очень агрессивная планета».

Сейчас телескоп находится в не очень хорошем состоянии — Бурсов говорит, что за последние пять лет «на содержание инструмента» не было выделено ни копейки; оклад самого ученого — 22 тысячи рублей плюс еще две тысячи стимулирующей надбавки. Иногда ученый водит по территории обсерватории экскурсии — и «люди начинают возмущаться. Бывает стыдно — облупилось где-то, ржавчина». Приезжают на РАТАН самые разные люди, — например, священники, «очень образованные, бывшие физики — простые батюшки сюда не приедут». Батюшки, по словам Бурсова, задают «сложные вопросы», — например, как ученые видят место Бога во Вселенной. Бывает, конечно, и публика попроще. «Основная масса людей имеет слишком предвзятое отношение к людям, которые здесь работают. Считают, что мы чуть ли не небожители. Мне это не нравится, — рассуждает Бурсов. — Я понимаю, что за забором РАТАНа жизнь непростая. Люди заняты пропитанием. Им удивительно, что есть те, кто занимается высокими материями. Но чем хороша астрономия? Это наука, которая позволяет расширить людям горизонты. Кант говорил, что его восхищает небо над головой. Это очень важно. Должны быть базовые ценности, которые позволяют нам оторвать рыло от корыта». 

Последние много лет Николай Бурсов живет один. Тряпичный треугольник с Памира, висящий в его кабинете, достался ему от Наташи — которую он любил и которая погибла 30 лет назад. «Мы пошли в горы, резко упала температура. От холода я перестал соображать, — вспоминает Бурсов. — Я должен был спасти ее, но не спас. После этого жизнь стала пустой, выхолощенной. У меня были очень большие вопросы к себе: как мне жить дальше, что мне делать и как?» Фотографии Наташи до сих пор лежат у него в ящике рабочего стола. С тех пор было три жены: «Наверное, казалось, что я подходящий человек для сложных отношений, но это было совершенно не так — я был опустошен, у меня не было сил, — и ни к чему хорошему не приводило». Впрочем, детям — их у него трое — Бурсов рад. Он хочет, чтобы им от него что-то осталось — как ему что-то досталось от бабушки, рассказывавшей про звезды-лампады и природу. 

Время, впрочем, он больше всего любит проводить в одиночестве. Смотреть на небо: «[Это дает] умиротворение. Понятно, что там, скорее всего, ничего не произойдет, но я видел яркие метеоры — и падение, и пролет». Ходить в горы. А лучше — и то и другое сразу: «Там чувствуешь прозрачность атмосферы, что небо просто рядом, причем все оттенки, разные цвета звезд, какие-то тонкости, хорошо просматривается Галактика, — объясняет Бурсов. — Это дает ощущение причастности. Но если хочешь его почувствовать, нужно ходить одному — если ты идешь компанией, это будет разделено на количество людей. Гор уже не чувствуешь, ты, по сути, кухню переносишь туда».

Ученый говорит, что нисколько не страдает «от своей капсульности». «Когда я был моложе, я встречал людей, которые живут сами по себе. Мне казалось, что это люди, наверное, несчастные, — вспоминает он. — Как они живут, с кем они общаются? Если они ни с кем не общаются, не пустая ли это жизнь? Я помню все это. А сейчас я даже рад». 

Телескопы стареют, как люди

«Честно? Я не сомневаюсь, что внеземной разум существует, но это не значит, что я должен бросить все на свете и заниматься только его поиском». Сергей Трушкин, заведующий лабораторией радиоастрофизики САО РАН, начальник Николая Бурсова, возвращается на своей машине с РАТАНа обратно в Буково и объясняет, что относится к занятиям подчиненного «не положительно» — не потому, что они по определению бессмысленны, а потому, что они не вполне своевременны. «Ну нельзя заниматься высшей математикой, находясь в четвертом классе средней школы. А мы, человечество, находимся вот в таком состоянии, — объясняет Трушкин. — На существующих телескопах эту задачу не решить. Идея взять звезды с планетами и смотреть на них все время — так можно и сто, и тысячу лет смотреть. Это как выигрыш в лотерею, смешно на это рассчитывать». По его словам, увлечение внеземным разумом сказывается на научной продуктивности Бурсова — количестве статей и докладов на конференциях, но совсем запретить ловить сигналы инопланетных цивилизаций он все же не может: «Мы же люди, мы коллеги, мы почти друзья. Нельзя запретить человеку думать». 

Когда-то, в середине 1970-х, когда Трушкин только приехал в Буково по распределению после университета, он тоже верил, что внеземной разум найдется. «Мое поколение считало, что через 10 лет мы будем на Луне — и так и произошло, — вспоминает он. — Еще через 20 — на Марсе, а через 50 — будем летать к другим звездам, а на Луну ездить в отпуск». Сейчас Трушкин считает, что обычные астрофизические исследования делают для поисков инопланетных цивилизаций больше, чем какие-то специальные операции. «А если будет открыт разум, сравнимый с нашим, то вообще ничего не произойдет, — продолжает он. — Грубо говоря, мы же знаем, что существуют австралийцы, японцы, которые имеют такие же потенциалы, как мы. Мы просто будем знать, что есть еще люди. Ну и что? Если мы хотим знать, зачем мы тут, мы не получим ответы только потому, что где-то еще будет цивилизация».

Машина Трушкина проезжает мимо Зеленчукского комплекса — здесь находятся три христианские церкви Х века. Одну из них в советские годы превратили в базу отдыха — теперь православные сотрудники обсерватории восстанавливают храм. Через дорогу — еще один, новый собор, от которого ведет крутая лестница к так называемому лику Христа — то ли древней фреске на камне, то ли сложившемуся в портрет образованию в горной породе. Площадка рядом с ликом заставлена свечами и искусственными цветами; табличка грозит штрафом в пять тысяч рублей за попытки дотронуться до него руками или отколоть кусочек на память. Есть тут и охранник — человек в форме, который отправляет оставленные паломниками монеты на переплавку и следит за тем, чтобы деньги никто не собирал для себя. Когда он ловит воров, проводит профилактические беседы «без физического воздействия»: «Помимо охранника ведь я еще должен быть человеком, христианином и психологом. Многие сразу каются». 

Сергей Трушкин возвращается с РАТАНа, где он только что проводил еженедельную планерку и выслушивал жалобы про штукатурку и туалет. Заведующий делит свое время между Буково и телескопом. В самом поселке в одном большом здании находятся лаборатория, где проходят ночные наблюдения, гостиница для ученых, столовая, а также административные офисы, куда и направляется Трушкин. На входе в главное здание под деревьями отдыхают собаки; внутри на диванах лежат кошки, а на столах — журналы «Пятигорские шубы» и «Духовный старт». Просторное советское фойе оживляется только в обеденный перерыв — ученые пьют чай из кружек в красный горошек и едят булочки с корицей; у автомата с кофе один из них эмоционально спорит с кем-то по телефону, выкрикивая слова «орбита», «траектория» и «спекуляция». Продает булочки вахтер Наташа — она всю жизнь прожила в Буково и уже много лет слушает разговоры про орбиты и спекуляции, но говорит, что не понимает их и не хочет понимать. На экскурсию на телескопы она однажды ходила в детстве, но не впечатлилась — и фантастике предпочитает «доброе и веселое кино». 

Прежнего оптимизма уже нет и у Трушкина. «Наша эйфория тех лет оказалась неоправданной. Технические проблемы оказались серьезнее, чем можно было ожидать, — подытоживает он. — Мир не изменился. По большому счету те же проблемы. Мама у меня старенькая, смотрит телевизор: опять там грозят войной ядерной. А она же все это уже пережила, еще когда была молодой». Не слишком оптимистично ученый смотрит и на судьбу собственной лаборатории — РАТАНу осталось пять-десять лет; потом, если не будет инвестиций, он безнадежно отстанет от современной науки: «Телескопы стареют так же, как люди».

«Космическое пространство очень пустое и холодное, для человеческой жизни совершенно не приспособлено, — резюмирует заведующий лабораторией. — Я туда не хочу. А кто хочет? Думаю, люди, которые не находят себя здесь». Планы Илона Маска по колонизации Марса ему не близки. «Какие-то чудовищные цифры — 40, 50 тысяч человек на планете решили: мы полетим на Марс [без возврата], — удивляется ученый. — Зачем это? Зачем такое бесшабашное отношение к своей собственной жизни? Мне кажется, это неправильно. Что-то неправильное есть в человечестве до сих пор».

Вьетнам и внеземные сигналы

Иосиф Шкловский и Николай Кардашев — крупнейшие фигуры в истории советской астрофизики — смеются, сидя в актовом зале Государственного астрономического института. Фотография с этой сценкой сейчас хранится в рабочем столе у их коллеги Льва Гиндилиса — ему 86 лет, и он хорошо помнит, когда был сделан этот снимок: в 1965 году, на следующий день после того, как государственное информационное агентство ТАСС сообщило, что ученые зафиксировали сигнал, исходящий от внеземного разума. 

«Кардашев выдвинул идею: искусственный источник можно отличить от естественного по переменности, — вспоминает Гиндилис. — Сейчас-то мы знаем много естественных источников, которые меняются, но в то время в радиоастрономии переменные источники не были известны. По предложению Кардашева провели наблюдения в Евпатории, в центре дальней космической связи, — и обнаружили, что интенсивность радиоисточника СТА 102 меняется со временем». 

О результатах наблюдений узнал репортер ТАСС — и, хотя ему говорили, что пока ничего не доказано, выпустил заметку о том, что ученые нашли инопланетян. На следующий день, когда Гиндилис пришел на работу, раздался звонок из агентства Associated Press; потом начали звонить другие журналисты — а потом позвонил директор и сурово сообщил, что иностранная пресса требует созвать пресс-конференцию. Пришлось звать Шкловского — заведующего отделом — и успокаивать корреспондентов, объясняя, что пока у ученых есть гипотеза и ничего больше. «В Советском Союзе был бюллетень „Белый ТАСС“ — такой сборничек небольшой, в продажу не поступал, распространялся среди высших чинов, чтобы они все-таки знали, что реально происходит в мире, — рассказывает Гиндилис. — И шел такой обзор: „Сегодня парижская печать выступает в основном c двумя темами — проблемы Вьетнама и внеземные сигналы“. Ну, Вьетнам вы понимаете? На таком уровне мировая пресса это обсуждала».

Конференц-зал, в котором ученые объяснялись с журналистами, и сейчас выглядит как на той фотографии: даже решетка от батареи та же. Люди, которые интересуются внеземными сигналами, с тех пор тоже, похоже, остались теми же — на проходящей здесь тематической конференции очень седые докладчики выступают для полупустого зала.

Лев Гиндилис сейчас занимает кабинет, который раньше принадлежал его руководителю Шкловскому — первому российскому астрофизику, заинтересовавшемуся поисками внеземного разума. Шкловский увлекся темой в 1959-м — после основополагающей статьи Джузеппе Кокони и Филипа Моррисона в главном научном журнале мира Nature. К тому времени уже было понятно, что в пределах Солнечной системы никакой разумной жизни быть не может, — однако Кокони и Моррисон предположили, что, если на планетах других звезд в нашей Галактике существуют цивилизации сродни человеческой, то они наверняка передают радиосигналы в космос, а значит, земляне могут их обнаружить с помощью имеющейся техники. Именно эта работа положила начало современному этапу научных поисков внеземного разума — и вскоре появилась аббревиатура SETI, теперь обозначающая всю совокупность соответствующих усилий и институций.

Вдохновившись идеями Кокони и Моррисона, Шкловский написал книгу «Вселенная, жизнь, разум», а в мае 1964 года в Армении прошла Первая всесоюзная конференция по внеземным цивилизациям. «Конечно, он всех заразил, — вспоминает Гиндилис. — Я тогда занимался скромной астрофизической проблемой, связанной с исследованием так называемого противосияния и зодиакального света, и совершенно был далек от всех этих вещей, хотя, конечно, в детстве читал фантастические рассказы. Но когда я увидел работу коллег, я понял: ага, оказывается, не надо ждать миллион лет, оказывается, если цивилизация существует, то мы уже сейчас, сегодня с помощью наших технических средств можем их обнаружить. Это, конечно, совершенно меняло ситуацию. И вот тогда я и включился». 

Увлечение поисками инопланетного разума переживало свой золотой век. В 1960 году американский ученый Фрэнк Дрейк представил свою формулу, предназначенную для определения числа внеземных цивилизаций в Галактике, с которыми у человечества есть шанс вступить в контакт; из нее следовало, что таких цивилизаций может быть много (на это есть и свои возражения — так называемый парадокс Ферми). В дело включились государственные деньги: в 1971 году финансирование проекта SETI — к тому времени он представлял собой ассоциацию ученых и лабораторий в разных институтах в США — взяло на себя NASA. Советское государство в отличие от американского не спешило выделять ресурсы конкретно на инопланетян — Гиндилис вспоминает, что финансирование строилось примерно так же, как и сейчас: деньги и время выделялись в составе других проектов. 

С тех пор прошло больше 40 лет, но поговорить с представителями внеземного разума при жизни ученый в любом случае не надеется — даже если удастся получить сигнал и отправить ответ, на это могут уйти тысячелетия. Именно поэтому Гиндилис — сторонник концепции «космического радиовещания»: если сигналами не обменяться, можно их хотя бы поймать. «Это примерно как мы общаемся с древними цивилизациями, — объясняет ученый. — Скажем, мы не можем вступить в контакт и беседовать с Аристотелем или с Платоном, правильно? Но мы можем изучать их труды, их философию, мы можем вдохновляться их мудростью».

По мнению Гиндилиса, 50 лет безрезультатных поисков — не срок, учитывая размеры Вселенной и количество факторов, которые должны совпасть, чтобы поймать нужный сигнал дважды (именно это необходимо, чтобы удостовериться, что это не просто помехи). «Даже если мы зафиксируем сигнал — это ничего не значит. Нужно ждать повторения, — объясняет ученый. — А когда он к нам вернется? Через год, через десять лет — мы же этого не знаем. А то, что на РАТАНе произошло [когда Бурсов зафиксировал сигнал], — может быть, это и помеха была, а может, кто-то чиркнул по нам и ушел».

Иосиф Шкловский и его коллеги вдохновляли и следующее поколение астрофизиков — не только советских. Нынешний старший астроном Института SETI в Калифорнии Сет Шостак отлично помнит, как Гиндилис и Кардашев приезжали в Америку на конференцию в 1991 году. Как и Гиндилис, он решил посвятить себя поиску неземного разума именно после того, как в конце 1980-х прочитал книгу Шкловского. «Было три часа ночи, я сидел в горах, в обсерватории, наблюдал галактики и читал, — вспоминает он. — У меня даже есть фотография — я нажимаю кнопки, а передо мной лежит книга Шкловского. За окном визжат койоты, ты один в темноте и глуши, сидишь и думаешь — неужели можно поймать сигнал и узнать наконец, одиноки ли мы во Вселенной? Такая романтика». 

К тому времени, как Шостак пришел в профессию, поиск внеземного разума давно превратился в прерогативу ученых двух стран — США и России. По словам ученого, в Европе для этого «слишком трезво» мыслят. «В Голландии есть отличные антенны, деньги, эксперты, но они не ищут внеземной разум, — рассказывает Шостак. — Я как-то выступал там в университете перед полным залом, спрашиваю: „Кто из вас верит в существование внеземного разума?“ Все подняли руку. А потом говорю: „А кто из вас был бы готов тратить один гульден в год на его поиски?“ И все опустили руку. В Европе все устаканилось сотни лет назад, у них нет ковбоев, нет готовности тратить деньги на непонятные истории». 

Впрочем, к 1990-м готовность тратить деньги на поиски, не дававшие результата десятилетиями, осталась мало у кого. Сначала развалился СССР. Потом НАСА прекратило финансировать SETI. Гиндилис рассказывает, что в последние годы появилась даже своего рода фобия поиска внеземного разума. «Стали говорить, что нельзя посылать сигналы, а то они узнают, прилетят и нас склюют. Смешно даже, — говорит он. — Эта уверенность, что все цивилизации агрессивные, только и думают, как прилететь и нас завоевать, — это просто перенесение агрессивных тенденций с нашей цивилизации». С тяжелым сердцем вспоминает те времена в разговоре с «Медузой» и бывший директор SETI Джилл Тартер — тогда ей, увлекавшейся поиском внеземного разума со школы, пришлось уйти из НАСА, где она сделала карьеру, и посвятить все свое рабочее время не науке, а поискам финансирования для SETI и убеждению спонсоров в том, что организация занимается серьезным делом, а не псевдонаукой. 

«Раньше, когда проходили семинары, наш конференц-зал был заполнен. Приезжали ученые со всего мира. В 1990-е годы он стал пустеть. Все бросились в бухгалтеры, юристы, — признает Гиндилис. В отличие от других коллег, однако, он настроен на лучшее. — Сейчас, слава богу, все восстанавливается. Сейчас уже конкурс на физическом факультете большой и к нам [на астрономическое отделение] тоже. Существует исторический цикл. Маятник качнулся в одну сторону, потом в другую». 

100 миллионов Юрия Мильнера

В 2015 году маятник качнулся в другую сторону особенно заметно — сооснователь Mail.ru, венчурный инвестор и один из богатейших российских бизнесменов Юрий Мильнер объявил, что собирается вложить 100 миллионов долларов в поиски инопланетных цивилизаций. Идеологом проекта был Стивен Хокинг. Участвуют в нем и все те люди, которые начинали SETI в 1960-х, — включая автора уравнения, 88-летнего Фрэнка Дрейка.

«Лет пять назад я получил письмо в одну строчку: „Юрий Мильнер хотел бы с вами поговорить“, — вспоминает Сет Шостак. — Думаю, погуглю-ка, кто это такой. Оказалось, что он владелец самого дорогого дома в округе Сан-Франциско». Дом этот, по словам астрофизика, оказался похожим на Версаль; «завтрак подавали такого размера, что хватило бы на всю армию Либерии». Мильнер хотел, чтобы Шостак придумал, как снова заинтересовать людей внеземным разумом, — и просил держать их встречи в секрете. В какой-то момент приглашать на завтраки Шостака перестали, а вскоре он узнал из газет, что миллиардер решил отдать деньги исследовательской команде из другого калифорнийского университета — в Беркли.

Ее возглавляет еще один американский ученый — Эндрю Симиен, в 2012 году защитивший о поисках внеземного разума диссертацию. Именно его команда получила 100 миллионов долларов на будущие десять лет — треть этой суммы уйдет ученым, еще две трети — на технологии и обсерватории. Как Симиен объясняет «Медузе», даже если их работа снова не увенчается успехом, это все равно очень важный проект — потому что он возвращает доверие и интерес к самой сфере научных интересов SETI. «Когда я только начинал, в 2005 году, в поле было очень мало людей, меньше трех. Никаких денег, качество исследований сильно упало, — вспоминает исследователь. — Мне пришлось все собирать заново по кусочкам». Сам Cимиен уверен, что именно поиски внеземных цивилизаций — один из главных вопросов, стоящих перед современной наукой: «Мы уже многое понимаем про то, как устроена Вселенная, но есть одна дыра, один главный вопрос — откуда взялась жизнь? Есть ли она где-нибудь еще? Что может быть интереснее, чем это? Мне непонятно, почему в нашей отрасли работает так мало людей». 

Как и Гиндилис, Симиен утверждает, что ситуация постепенно меняется — в том числе благодаря программам вроде той, в которую вложился Мильнер. Помогает, вероятно, и то, что мода на космос в последние годы вернулась в поп-культуру — фильмы и сериалы про межпланетные путешествия стали одним из самых заметных голливудских трендов в 2010-х. Иногда этот тренд достает и до самих ученых — так, к Шостаку регулярно обращаются киношники, чтобы он выступил их научным консультантом. «Один раз мне прислали сценарий, и там была такая строчка: „Профессор Фудник, объект по гиперболической траектории входит в Солнечную систему на скорости 3×107 метров в секунду“, — вспоминает Шостак. — Я поправил так, как было бы на самом деле: „Боб, на нас летит огромный камень, твою мать“. Но они все равно оставили как было, — мол, нет, ученые должны разговаривать только так».

Какая-то часть гранта Мильнера вполне может достаться и российским ученым — Симиен тоже наслышан про РАТАН и уважает работы Николая Кардашева; последний год он собирается приехать в Карачаево-Черкесию — но пока не получается. О возможном сотрудничестве с американцами говорит и Николай Бурсов — добавляя, впрочем, что «прежде чем на них выходить, нам нужно что-то показать». Его начальник Трушкин, впрочем, не верит и в эту перспективу. «Космические проекты крайне дороги, — поясняет он. — 100 миллионов долларов на самом деле ничтожные деньги».

Одиночество во Вселенной

«Что нового?» — спрашивает сотрудник обсерватории у продавщицы в продуктовом магазине. «Ничего нового, — отвечает та. — Все как вчера». Продавщица Наташа знает сотрудников Буково по именам, но к астрофизике относится прохладно — она приехала сюда из-за горного воздуха (у ее ребенка астма), увлекается дыханием Стрельниковой и говорит, что инстинкты у нее «жилищно-примитивные». Всего продуктовых в поселке два: школьники покупают у Наташи кока-колу и чипсы; глава группы релятивистской астрофизики Григорий Бескин регулярно заходит за хлебцами с зернами. От магазина до его дома — две минуты ходьбы. 

Из окон квартиры Бескина видны горы. Впервые он их увидел в 1972 году — тогда никакого Буково еще не было, а была станица Зеленчукская, постепенно обраставшая телескопами и обсерваторией. Еще в киевском детстве Бескин ходил в планетарий и интересовался звездами; потом, как и многие другие, прочитал книгу Шкловского о возможных внеземных цивилизациях, — а закончив университет в Петрозаводске и отслужив в армии, ученый больше полугода работал в школе, ожидая, когда освободится место в Карачаево-Черкесии, где уже построили РАТАН. Приехав на новое место работы, он быстро познакомился и подружился с Виктором Шварцманом: в середине 1980-х Шварцман даже стал свидетелем на свадьбе Бескина; фотография, где муж, жена и их друг стоят и улыбаются после церемонии, и сейчас лежит в ящике рабочего стола у ученого. 

Шварцман взял Бескина в свою группу релятивистской астрофизики — его основная работа заключалась в том, чтобы искать черные дыры и изучать их поведение. «Витя был особый человек, — вспоминает Бескин. — Нельзя сказать, что он был гением, но он был очень разносторонним, широким, своеобразным, странным. У него были сильнейшие внутренние конфликты, он по природе был перфекционистом, четко ставил себе цели и страдал от того, что он их не выполнял». Через два года после свадьбы Бескина — в 1987-м — Шварцман покончил с собой. Почему — Бескин точно не может понять до сих пор. 

По словам Бескина, в тему поисков внеземного разума вольно или невольно автоматом попадает любой человек, который занимается астрономией. «А дальше вопрос в том, готов ли он этим заниматься, понимая, что безнадега — ну, игра на флейте перед тюльпанами, — рассуждает Бескин. — Большинство не готовы. Это обычные нормальные ученые, никаких проблем». Эти обычные ученые обычно далеки от того, что волнует Бескина, — когда он рассказывает случайно встретившемуся в подъезде соседу и коллеге о теме материала «Медузы», тот тяжело вздыхает и говорит: «Ты же знаешь, как я к этому отношусь», — но Бескина это не смущает. Не смущают его и стереотипы, связанные с поисками внеземного разума. «Великий поэт — Пушкин, фрукт — яблоко, поиск внеземных цивилизаций — НЛО и зеленые человечки. Я это называю существованием в профанном пласте, — поясняет он. — Все это не имеет отношения к проблеме SETI точно так же, как проблема русалок не имеет отношения к рыбоводству».

— А не сложно жить в окружении таких соседей?

— Это же только тень более серьезной проблемы. Если вы читали Сартра, Камю, то знаете: это и есть главная проблема человека — его глобальное экзистенциальное одиночество, основа ужаса, если хотите. Осознание этого — очень серьезно. У большинства этого осознания не происходит. Жить-то хочется нормально, хорошо себя чувствовать, быть счастливым.

— А почему вы тогда не боитесь этого ужаса?

— Потому что это важно, — отвечает Бескин.

— Зачем искать себе подобных там, где-то далеко? 

— А зачем их видеть и искать здесь?

— Если их можно искать здесь, зачем искать далеко?

— Хочется понять: этот ужас во всей Вселенной или только здесь?

— Вы точно уверены, что кто-то там есть?

— Абсолютно. Более того! В этом же и парадокс. Все, что мы знаем на данный момент о Вселенной, говорит о том, что они обязательно должны быть. А ответа нет! Это меня гложет и заводит. Я все время думаю: почему, где, как? 

— Каково вам от мысли, что вы можете не получить ответа при жизни?

— Ничего! Мне 70 лет. Я могу умереть завтра, послезавтра, через год.

Дома у Бескина — огромная библиотека во всю стену, две черные кошки и кастрюля борща, которым он встречает гостей; входную дверь на замок тут не закрывают. Пока он рассказывает про Сартра и экзистенциальный ужас, время от времени в комнату вбегает его 16-летний племянник Лева — и сообщает, что ему надо «нижние ребра из верхних вытащить», потому что он много прыгал на батуте. «Значит, теперь ты будешь жить с собранными в кучку ребрами, — флегматично отвечает Бескин. — Иди, поешь борща». 

Квантовый переход

«Буково — это особое место. Здесь собираются либо больные на голову, либо беглецы».

Так говорит Сергей Бондарь — сотрудник НИИ прецизионного приборостроения, инженер, разрабатывающий необходимые для астрофизических наблюдений конструкции. Одна из них находится внутри оранжереи неподалеку от Буково — на ее разработку был получен грант в миллион долларов; для человека непосвященного телескоп (он называется «Мини-Мега ТОРТОРА») больше всего похож на автоматизированный парник. В среднем за ночь он засекает 400 спутников, 400 метеоритов и сотню неизвестных объектов, когда в зону внимания телескопа попадает нечто странное — он заводит для этого специальный файл.

«Когда я решаю инженерные задачи, получаю удовольствие, — объясняет Бондарь. — Некоторые люди выпивают, а я вот решаю задачки». К астрономии Бондарь, впрочем, относится без пиетета — как к художественной литературе: «[для меня] в один ряд Лев Толстой и великие астрофизики». «Изучение нашего мира — это как пазл собирать, щелей не должно быть, — объясняет он. — А в космосе организовывать проверки очень трудно. Получается предположение на предположении, пирамида из гипотез». Поиски внеземного разума у него вызывают «сочувствие»: «Люди не то ищут. Они ищут власть и силу, потому что думают, что им не хватает силы и власти, а им не хватает ума. Если б ума хватало, они бы поняли, что искать надо не инопланетян, а собственное душевное равновесие». 

Больше всего Бондаря, кажется, завораживает не астрономический анализ, а небо как таковое. Он часами может смотреть на данные, собранные его телескопом за ночь. «Смотрите, спутники летят и кувыркаются, — показывает он. — А вот какой красивый кадр! Метеор влетает, уже взорвался, это хвост его дымный с силой выгибается. А вот целая стая пролетела — гуси, освещенные луной. Эскадрилья! Инопланетяне летят». На заставке рабочего стола у ученого — изображение Девы Марии: Бондарь поясняет, что относится к ней «намного лучше, чем ко всем остальным женщинам, вместе взятым». 

Грант для Бондаря выбил все тот же Григорий Бескин: «Пришел к Сереге и сказал: „Давай думай“». Мысли эти пока к обнаружению сигналов от внеземного разума не привели — но есть в Буково и третий телескоп, который ученые могут использовать для своих поисков. Он называется Большой азимутальный (БТА) и находится от поселка в 20 минутах езды по горному серпантину. Огромная белая полусфера, стоящая в горах, похожа на декорации для научно-фантастического фильма. Снаружи дует холодный ветер; вокруг так тихо, что, кажется, даже слышно, как тает снег. В фойе — потолок с картиной звездного неба: если нажать на выключатель — загораются звезды.

В 1970-х, рассказывает Бескин, здесь действительно хотели снимать кино, причем не кто-нибудь, а Антониони — якобы в Карачаево-Черкесию даже приезжал его ассистент. Теперь при входе на телескоп просят надевать бахилы — ученый поясняет, что это «чтобы прах с наших ног не попал во Вселенную», но сам бахилы не надевает. 

Купол телескопа строился примерно в те же годы, когда сюда, по легенде, стремился великий итальянский режиссер. Раньше здесь постоянно дежурил наблюдатель — Бескин показывает черную будку, похожую на бочку, где сидел человек, но теперь все автоматизировали: данные в режиме реального времени сразу пересылаются в Буково. Для поиска внеземного разума БТА используют нечасто; в последний раз это происходило два года назад. «Отобрали несколько звезд с земноподобными планетами и по часу каждую такую систему наблюдали с высоким временным разрешением. Безумная идея — а может быть, там, на планете, есть цивилизации, и они что-то передают, — вспоминает Бескин. — Бессонная ночь, люди падают, но встают и ползком снова приникают к компьютеру».

— Нашли что-нибудь?

— Если бы мы нашли, мы бы с вами здесь не разговаривали. Вы бы брали у меня интервью в Нобелевском комитете.

Несмотря на автоматизацию, люди на телескопе все-таки остались. Один из них — Миша, инженер-механик службы эксплуатации. Он протирает одну из подставок, а на просьбу объяснить, чем он занимается, отвечает так: «Вы знаете о том, что сейчас идет квантовый переход на нашей планете? И не только на нашей планете, но и отчасти в нашем мироздании. Об этом астрономия ни бум-бум. Этот квантовый переход — это то событие, которое в прошлые времена называли концом света. Вот откроете интернет, наберите „откровения людям нового века“. Реальный Бог — знаете, что такое? Вот если взять все мироздание целиком, которое включает в себя примерно 600 тысяч вселенных, одна из которых наша, — все мироздание, которое невозможно измерить физически, обладает высшим космическим разумом или той силой, или энергий, которую люди называют Богом». Монолог продолжается рассказом о необходимости поднимать уровень своего сознания, что даст возможность прожить минимум 120 лет, и советом посетить еще один сайт в интернете с «благой вестью».

«Вы неслучайно с Мишей поговорили, — объясняет Бескин чуть позже, улыбаясь. — Он особенный, белая ворона. Он долгие годы был просто романтически настроенным человеком, летал на параплане фантастически. А потом разбился». В поселке никто точно не знает, когда Миша перешел в нынешнее состояние — то ли после падения, то ли после смерти матери, но Бескин теперь считает его человеком, «существующим вне профанного пласта».

30 лет назад Сергей Бондарь приехал в Буково, потому что ему все время снился один и тот же кошмарный сон (подробности ученый рассказывать не хочет). Здесь вообще придают снам большое значение — Бескин тоже помнит один из них, увиденный еще в 1980-х, до сих пор. «Перед моими глазами появилась книга, там было что-то написано, я не мог никак сфокусировать взгляд, но я точно знал, что это что-то потрясающее — на уровне формулы мира, — вспоминает астрофизик. — И я понимал — вот-вот, сейчас это произойдет. Но этого не произошло, и я проснулся».

— Наука — это такая штука, которую нельзя считать истиной, — заключает Бескин. — За любой формулой — шлейф базовых понятий, а базовые понятия отнюдь не абсолютные.

— В чем мы тогда можем быть уверены?

— В том, что мы есть.

Христос и Сенека

Данные с БТА анализируют в лаборатории в Буково. Как и на других крупнейших мировых телескопах, заявки на наблюдение подают за несколько месяцев — а решает, кому отдать время, специальный комитет по большим телескопам. В конце апреля оно досталось Виталию Горанскому — 69-летнему ученому из Астрономического института имени Штернберга, который всю жизнь исследует переменные звезды. Помогает ему ночной астроном — молодой человек из Буково. Перед ним — три экрана с цифрами и данными с телескопа, смотрящего в бесконечность Вселенной; напротив — микроволновка, в которой наблюдатели запекают картошку, когда проголодаются. В комнате очень тихо — слышно только, как жужжат вентиляторы компьютеров. Ученые просидят здесь до пяти утра; и так — несколько дней. Горанский рассказывает, что в молодости однажды наблюдал 18 ночей подряд, — но сейчас больше 12 уже не позволяет здоровье. 

«Сегодня в атмосфере сильная турбуленция, — отмечает ученый. — Размазываются звезды».

По словам Горанского, в Буково сейчас происходит своего рода урбанизация — и ему это не очень нравится. Здесь начали по ночам подсвечивать улицы — а лишний свет мешает смотреть на небо. Пару лет назад астрофизику даже пришлось вступить в открытый конфликт с представителями Русской православной церкви — те собирались установить лампочки на лестнице к лику Христа. Горанский требовал, чтобы они светили вниз, но его не услышали — свет шел прямо в небо. «Я устроил скандал. Тогда как раз была история с Pussy Riot, я воспользовался этим и начал против Церкви настоящее наступление», — вспоминает ученый. Теперь по ночам лампы на лестнице просто выключают. «Я дал епископу понять, — заключает Горанский, — не только у православия есть ценности, но и у астрономии».

Пока ученые сидят в лаборатории, в гаражах, которые видны из квартиры Григория Бескина, вечеринка. Там собирается местная молодежь; практически все — дети астрономов и астрофизиков: других взрослых в Буково почти что нет. Впрочем, свое время они проводят так же, как любые другие молодые люди, — ставят музыку с портативных колонок, сами играют на гитарах, выпивают, ходят в горы («когда настроение хорошее — ты от них всегда в шоке»); зарабатывают кто чем может — пишут программы, ремонтируют квартиры и дома, фотографируют туристов, приехавших к горному лику Христа. Несмотря на оптимизм Гиндилиса и Симиена, продолжать семейное дело почти никто из них не собирается — один из юношей рассказывает, что иногда, когда бабушка болеет, подменяет ее на работе в институте, но сам бы туда не пошел: не та зарплата. Да и вообще — «я могу поваляться на поляне, посмотреть звезды; чтобы смотреть на небо, не обязательна техника», а когда она нужна, проще подключиться в интернете к американскому телескопу «Хаббл». 

«Астрономия, конечно, нужна, — рассуждает Леша, сын исследовательницы реликтового излучения в космосе. — Но просто скучно сидеть, смотреть на одну звезду, пока что-то случится. Я много раз был на телескопах, видел, как работают, — ничего особенного. Слушают шум от космоса. Это ничуть не хуже, чем шум от телевизора. Антенну выдернул и слушаешь. Ш-ш-ш-ш…»

Однажды вечером в Буково начинает идти дождь — и случайно встреченный на улице астрофизик вызывается проводить корреспондента «Медузы» до гостиницы. Это Евгений Ченцов, коллега Бескина, ведущий научный сотрудник лаборатории астроспектроскопии. Сначала он вспоминает Экзюпери: «Самого главного глазами не увидишь, зорко по-настоящему только сердце». Потом — последнее интервью астронавта Юджина Сернана. Потом — Афанасия Фета: «На стоге сена южной ночью лицом ко тверди я лежал…» Потом — Уолта Уитмена и Льва Толстого. 

— Вообще ощущение открытого космоса здесь, на Земле, гораздо сильнее, чем у побывавших на МКС космических туристов, — рассуждает Ченцов. — В этой железной банке он сидит, что-то видит, испытывает невесомость. А здесь, когда хорошее безлунное небо, безоблачная ночь, ты ощущаешь себя в открытом космосе, дышишь этим воздухом.

— Это все как-нибудь относится к поискам внеземного разума?

— Надо искать внеземной разум, — отвечает ученый. — Наверняка, может быть, и найдем когда-нибудь. Но даже если не найдем, перед нами стоит проблема поиска себя, своего разума как внеземного. Звезды — это символы свободы. Если хотите, чтобы народ был несвободен, не надо ему смотреть на звезды.

Когда приходит время прощаться, Ченцов говорит так. «Две тысячи лет назад Сенека презирал людей за то, что они лишены любознательности. Вот если бы, говорил он, звезды были видны только в одном каком-то месте — туда бы все стремились. А так им неинтересно поднять голову, и солнце их интересует только во время затмения». 

«Так вот, сейчас стало как у Сенеки», — заканчивает ведущий научный сотрудник и уходит в том же направлении, откуда пришел.