истории

Половину отдавали администрации, половину — «положенцу» Осужденный из Оренбургской области — о том, как зэков принуждают заниматься телефонным мошенничеством

Источник: Meduza

В колонии ИК-3 в Оренбургской области на протяжении как минимум трех лет действовала мошенническая схема: осужденные с ведома администрации колонии занимались телефонным мошенничеством, ежемесячно вымогая с воли 20–30 миллионов рублей. Отказывавшихся участвовать в мошеннической схеме принуждали с помощью побоев. По просьбе «Медузы» члены ОНК Оренбургской области и регионального отделения Комитета по предотвращению пыток поговорили с заключенным ИК-3 Максимом Маркиным. Он подробно рассказал, как осужденные занимались мошенничеством (видеозапись разговора также есть в распоряжении «Медузы»).

15 июня на сайте Orsk.ru появилась видеозапись, где Максим Маркин отказывается от своих слов. Он говорит, что якобы ему пообещали деньги за обвинения в адрес руководства колонии.

В декабре 2016 года, спустя месяц после публикации письма гражданского активиста Ильдара Дадина о пытках в ИК-7 в Карелии, «Медуза» рассказала еще об одной колонии, осужденные которой постоянно подвергаются побоям и вымогательствам — ИК-3 в Новотроицке Оренбургской области. В отличие от сегежской колонии, где был Дадин, в «трехе» (так ИК-3 называют в городе) осужденных избивают не сотрудники ФСИН, а другие осужденные — «блатные».

Бывшие заключенные ИК-3 рассказали «Медузе», что с ведома администрации колонии люди «положенца» тюрьмы Кобы Кирцхалии вымогают у других осужденных деньги, занимаются телефонным мошенничеством и торговлей наркотиками. Те, кто отказывается работать на Кобу и не хочет пополнять «общак», постоянно подвергаются побоям.

Члены ОНК Оренбургской области, собрав свидетельства восьми заключенных ИК-3, летом 2015 года направили заявление на имя руководителя следственного отдела СК по городу Новотроицку. Заявление было перенаправлено в следственное управление СК по области, но проверка так и не привела к возбуждению уголовного дела.

Начальник ИК-3 — полковник внутренней службы Виктор Виряскин в разговоре с «Медузой» назвал слова заключенных «наговорами», а начальник пресс-службы Оренбургской УФСИН — подполковник внутренней службы Алексей Хальзунов сказал «Медузе», что в Оренбургской области не было ни одного случая нарушения прав человека, «тем более осужденных». 

Максим Маркин

осужденный из ИК-3, отбывает четырехлетний срок по статье 161 УК РФ — «Грабеж»

Меня привезли в ИК-3 в феврале 2014 года. Через некоторое время «положенец» Коба Кирцхалия (он вышел на свободу весной 2017 года — прим. «Медузы») и его подельники стали заставлять меня заниматься мошенничеством. Отказов они не принимали — убеждали с помощью побоев или «грузили» на деньги.

Когда Коба видел слабого духом человека, то начинал на него давить. Я же стал за таких заступаться — ведь это неправильно. Думал, что кто-то из сотрудников колонии меня услышит, но оказалось, что в лагере вообще нет тех, кто препятствует этому беспределу. В итоге меня нагрузили на 100 тысяч рублей за то, что я пожаловался администрации. Люди Кобы сказали, что у них из-за этого обращения якобы были проблемы. То, что они все в одной куче, я узнал позже.

Я долго отказывался заниматься мошенничеством, но когда мое здоровье было исчерпано, мне пришлось согласиться. За все время меня избивали около двадцати раз, били табуретками и досками, бывало, руку ломали и ногу, я «вскрывался» неоднократно, шел на различные хитрости, чтобы с этим бороться: покупал телефон, чтобы его обнаружил сотрудник колонии и закрыл меня в ШИЗО.

В роли крыши у Кобы — начальник по безопасности колонии Станислав Слифиш и начальник оперативного отдела Дин Юлушев. Если кто-нибудь из обычных заключенных обращался к ним, чтобы пожаловаться на побои или на то, что его заставляют заниматься мошенничеством, то все это передавали Кобе. Еще выше стоит заместитель по безопасности и оперативной работе ИК-3 Евгений Матыцин — он вообще всем заведует. К начальнику колонии Виктору Виряскину я тоже обращался, но это ничего не изменило. Не знаю, был ли он в курсе ситуации.

Мошенничество, которым нас заставлял заниматься Коба, заключалось в том, что мы звонили владельцам угнанных автомобилей (в основном это были автовладельцы из Москвы, Санкт-Петербурга, Калужской и Смоленской областей) и предлагали за определенную сумму вернуть машину. Когда деньги поступали на счет, мы, естественно, этих владельцев кидали — никто никому ничего не возвращал. Мобильными телефонами нас обеспечивала администрация тюрьмы, Юлушев и Слифиш, — через подставных людей они передавали нам сим-карты и трубки. Они же давали нам номера телефонов дежурных частей [полиции], где у них были «подвязки», и называли пароли — кодовые слова, после которых можно было получить информацию об угнанных автомобилях. Паролями в основном были названия городов: Курск или Анапа.

Мы звонили, представлялись сотрудниками уголовного розыска, называли этот пароль и получали информацию о том, какие машины в эти сутки были угнаны, и телефоны их владельцев.

«Терпилам» мы предлагали вернуть их автомобиль за определенную сумму: просили от двухсот тысяч до полутора миллионов рублей, если речь шла, например, о фуре с товаром. За несколько часов они собирали эти деньги, переводили на сбербанковскую карту, номер которой мы присылали им по СМС. Когда деньги приходили на счет, мы еще немного тянули время, чтобы человека, который их обналичивал, не поймали, потом переставали отвечать на звонки. Обналичкой занимался бывший заключенный ИК-3 по кличке Почтарь, они вместе с Кобой когда-то сидели.

Лично я ни копейки от этих сделок не получал. Знаю только, что половина от полученной суммы уходила сотрудникам администрации, а остальное — Кобе и его людям. Если тот, кто занимался мошенничеством, был им должен, то они каким-то образом засчитывали заработанную сумму в счет долга.

Каждый из нас должен был «зарабатывать» по 200–300 тысяч рублей в неделю. Если план не выполнялся, «мошенника» избивали. Лично я разводил людей на 200–300 тысяч за раз, а бывало и на 400. За месяц это не менее 2–3 миллионов. Это только я один, а нас работало 15 человек, жертвами которых становились 15–20 человек в сутки. Я работал прямо в бараке или каптерке по 20 часов в день: от проверки до проверки, в том числе и в ночное время — спал по три часа в сутки. Мой долг вроде бы уменьшался, но потом снова рос — для этого находили разные причины: например, мне говорили, что в неделю я должен зарабатывать определенную сумму денег, если я ее не зарабатывал, то эта сумма переходила на следующую неделю, этот ком только нарастал. Долг никогда до конца не гасился. Здесь вообще никто свои долги никогда не отдавал.

В ИК-3 продолжают заниматься мошенничеством. Паузы делают, только когда в колонию приезжает комиссия, — мы в этих случаях говорим, что все начинают делать «серый вид». В это время соблюдаются все режимы содержания: бараки убирают, телефоны прячут, надевают робу, а спортивные костюмы кладут в сумку. Когда «серый вид» заканчивается, все возвращается: все курят в бараках, в том числе анашу, и колются.

Наркотики (в том числе героин) на территорию колонии проносили тоже с ведома Юлушева и Слифиша. Есть мошенники, которые работают за дозу. Юлушев курирует поставки наркотиков, которые потом распространяются через «положенца» — он решает, кому дать дозу, а кому продать. Конечно, в колонии все делается через администрацию, если нет подвязок там, ничего такого сделать нельзя. Если бы администрация не была заинтересована в том, что делают заключенные, то им бы даже не дали возможности разговаривать по телефону, просто забрали бы их.

Вообще, избивали и заставляли заниматься мошенничеством очень многих — они просто боятся об этом сообщить. Некоторые из них возвращали деньги, их родители для этого продавали квартиры и дома.

Я подвергался избиениям с февраля 2014-го по сентябрь 2016 года. Сотрудники колонии знали, что меня избивают, но не предпринимали никаких действий, просто разворачивались и уходили. Все закрывали на это глаза, чтобы не потерять работу.

В итоге я сделал все, чтобы попасть в изолятор — ПКТ, там я провел месяц, оттуда поехал в СУС — на строгие условия содержания, а еще через какое-то время на 10 месяцев заехал в ЕПКТ. Когда я обратился в ОНК, администрация начала мне «жуть гнать», угрожать: сказали, что позовут блатных, тогда я решил опять вскрыть вены.

Сейчас мне уже не угрожают, просят, чтобы я забрал заявление, а за это предлагают деньги — хотят купить мое молчание. Обещают перевести мне деньги, когда я освобожусь, а до этого момента — я выйду только в 2018 году — дадут мне телефон и все необходимое.

Я обращался к прокурору области по надзору за соблюдением законов в исправительных учреждениях, он отписал на своего заместителя, а тот только головой кивнул и все притормозил. Из Следственного комитета сюда так никто и не приехал.

К нам приезжал сотрудник Управления службы безопасности ФСИН по Оренбургу — сказал, что якобы им из Москвы прислали бумагу. Я ему все рассказал, но с тех пор больше ничего о нем не слышал. Он только предупредил напоследок, что меня могут привлечь за то, что я «сопутствовал мошенничеству».

Я считаю, что беспредел должен быть наказан. Я не буду жить так, как живут они. А если потом, когда я выйду, они скажут, что я должен продолжать на них работать, отрабатывать какие-то деньги? Почему должен что-то отрабатывать? Я никому ничего не должен.

* * *

О подобных мошеннических схемах в ИК-3 «Медузе» в декабре 2016 года рассказывал и бывший заключенный колонии Евгений Сапрыкин. По его словам, «блатные» «назначили» ему долг в 500 тысяч рублей и тоже заставляли работать на Кобу и заниматься телефонным мошенничеством. Сапрыкин подробно описывал, как именно совершается преступление, и называл сумму, которую требовали у владельца угнанного авто: 200–300 тысяч рублей. Еще один осужденный Александр Пискунов рассказывал членам ОНК (протокол его опроса есть в распоряжении «Медузы»), что все полученные таким путем деньги поступали на счет Кобы, который переводил половину суммы сотрудникам ФСИН: Дину Юлушеву, Станиславу Слифишу и Евгению Матыцину.

В приемной ИК-3 «Медузе» сказали, что начальник колонии Виктор Виряскин сейчас находится в отпуске и, скорее всего, на свое место уже не вернется. Причины его возможной отставки неизвестны; возможно, он перейдет на работу в другую колонию. Исполняющий обязанности начальника ИК-3 Владислав Сундуков на вопрос «Медузы», правда ли, что в колонии занимаются телефонным мошенничеством, сказал: «А как я могу быть уверенным, что не разговариваю сейчас с такими же мошенниками», — и попросил прислать электронное письмо, на которое так и не ответил. В пресс-службе Следственного управления Следственного комитета РФ по Оренбургской области отказались от комментариев и порекомендовали обратиться в федеральный СК.

Начальник пресс-службы Оренбургской УФСИН — подполковник внутренней службы Алексей Хальзунов на вопрос о ситуации в ИК-3 заявил «Медузе», что сейчас идет проверка: «Если факты будут подтверждаться или не подтверждаться, мы сообщим». От других комментариев он отказался.