истории

Наследство добрых роботов Максим Трудолюбов — о том, как строили жилье в СССР (и как его строят сейчас)

Источник: Meduza

8 декабря 1991 года вместе с подписанием Беловежских соглашений распался Советский Союз. Даже спустя 25 лет людям, заставшим советскую жизнь, кажется, что они в каком-то смысле продолжают жить в СССР. И дело не столько в ритуальной реконструкции советских традиций, осуществляемой государством, сколько в том, что настоящее советское никуда не исчезло: его инерция оказалась гораздо сильнее, чем мы могли предполагать. По случаю 25-летия распада СССР «Медуза» попыталась исследовать некоторые советские явления, по-прежнему определяющие нашу повседневность. Среди этих явлений — устройство многих российских городов и микрорайонов. По просьбе «Медузы» автор книги «Люди за забором: власть, собственность и частное пространство в России» Максим Трудолюбов рассказывает, по какому принципу строилось жилье в СССР — и продолжает строиться сейчас в России. 

Моя родина — местность, ограниченная улицами Бутлерова на севере, Введенского на востоке, Островитянова на юге и Волгина на Западе. Откуда-то из детства я знаю, что все эти имена — имена ученых, но для меня это просто наборы звуков, одни из самых ранних, запавших в память. В самой середине этой местности, на пересечении магистралей — улицы Профсоюзной и улицы Миклухо-Маклая — находится метро «Беляево».

Утром к этой точке стекались люди, а вечером из нее выходили и, забежав по пути в магазин, возвращались домой. Всюду пешком — все хозяйственные дела рядом. Посмотреть кино — 20 минут до «Витязя» в юго-западном квадратике. Погулять в лесу — 20 минут до большого парка, даже целого леса, начинавшегося на краю юго-восточного квадрата. На Бутлерова, то есть на северо-западе, была экзотика — прачечная самообслуживания, то есть такая, где сам закладываешь вещи в барабан большой стиральной машины и ждешь. Были и еще чудеса — настоящий истребитель во дворе какого-то оборонного КБ на северо-восточном краю нашей местности.

А центр далеко: чтобы добраться до «высшего» пространства, до театра или до гостей, нужно ехать на метро, а иногда еще и на троллейбусе или трамвае. И это всегда час, то есть час туда, час обратно: десять минут пешком до метро, 40–45 минут на метро, пять-десять минут от метро до цели.

Странно осознавать сейчас, каким сложным явлением и невероятным достижением были эти микрорайоны, застроенные нелюбимыми коробками. Когда коробок еще не было и вокруг деревень Беляево, Богородское и Тропарево еще паслись коровы, у Советского Союза уже были большие заводы и исследовательские институты, но их рядовым сотрудникам нечего было надеть и негде было жить.

Массовому строительству жилья, начавшемуся всерьез во второй половине 1950-х годов, предшествовали четыре десятилетия промедлений, которые заслуживают особого объяснения, учитывая, что речь идет о первом в мире государстве рабочих и крестьян. То, что новые хозяева жизни, трудящиеся, должны наконец получить в свое распоряжение удобные дома и города, было самоочевидно. Архитекторы, при полной поддержке новых властей, с первых месяцев существования нового государства взялись за гуманизацию и оздоровление города.

Но ни средств, ни политической воли идти на радикальные градостроительные решения у советской России не было. Увлекательные споры о новом социалистическом городе, продолжавшиеся все 1920-е годы, остались в истории в основном в виде нереализованных проектов и вдохновения для следующих поколений. Средства были изысканы на рубеже 20-х и 30-х, когда Сталин окончательно консолидировал власть и начал тотальную коллективизацию, силой перекачивая ресурсы из сельского хозяйства в новую промышленность.

Фасад СССР

Одновременно с приглашением в СССР проектировщиков промышленных зданий, прежде всего бюро Альберта Кана, на счету которого более 500 проектов заводов, включая практически все крупные объекты первой пятилетки, государство выписывает и архитекторов для строительства жилья. Между 1930 и 1932 годом в СССР успели поработать знаменитый швейцарец Ле Корбюзье, автор плана развития Франкфурта-на-Майне Эрнст Май, бывший директор Баухауса Ханнес Майер, значительные архитекторы Курт Майер и Бруно Таут. Но если тракторные (они же танковые) и металлургические заводы, текстильные и швейные фабрики росли быстро, то рабочие городки запаздывали из-за хронической нехватки средств, материалов, а также и из-за идеологических споров. Так получилось, например, в Магнитогорске, где спроектированный бригадой Мая городок был построен лишь частично, а дальнейшее строительство перенесли на другой берег, когда комбинат уже работал.

Но в скором времени споры были прекращены. Один из ближайших соратников Сталина, Лазарь Каганович, как только был назначен секретарем московского горкома, разрешил их просто. Москва, как и другие советские города, уже была социалистическим городом, заявил он на июньском пленуме ЦК ВКП (б) 1931 года, потому что большевики еще в 1917 году совершили революцию и экспроприировали буржуазную собственность. То, что российские и немецкие архитекторы считали «социалистическим» — города-сады, стирание различий между городом и деревней, децентрализация, четкое зонирование, — было мгновенно отброшено.

Принятые росчерком пера новые подходы, позже закрепленные в московском Генплане 1935 года, передовому архитектору 20-х годов показались бы архаичными. В речах зазвучали слова «украсить» и «оформить». Радиально-кольцевое устройство было решено не просто сохранить, а подчеркнуть, выпрямляя и расширяя радиальные улицы. Важнейшие магистрали были поделены между лучшими архитекторами, которым было поручено сделать главные улицы города прямыми, широкими и впечатляющими. Все, что между проспектами — изредка новое, но, как правило, старое и ветхое, — было оставлено до лучших времен. То немногое, что строилось за фасадами, вполне могло быть типовым, важно было, чтобы фасады были индивидуальными. Москву нужно было превратить в фасад советского проекта.

На смену проектам развития Кельна и Франкфурта 1920-х в качестве главных образцов для Москвы пришли проекты благоустройства Рима и Берлина 1930-х, акцентировавшие связь с историей и внешнее убранство города. Историк архитектуры Жан-Луи Коэн полагает, что главными источниками московского благоустройства 1930–50-х годов были перестройка центра Парижа бароном Османом в 1850–60-е годы, венское градостроительство начала ХХ века, движение City Beautiful, влиятельное в американской архитектуре 1890–1900-х. Все эти подходы акцентировали ценность исторических памятников и возвышенную монументальность новых построек. Но если при перестройке Парижа на старую схему города была наложена новая, то в Москве старая схема была канонизирована и обрамлена в торжественную сталинскую раму.

Тьма за фасадом

Предприятия и города между тем росли, но для руководителей ударных строек, головой отвечавших за выполнение плана, жилье всегда было второстепенной задачей. В условиях хронической нехватки ресурсов и материалов они вынуждены были хвататься за временные решения — землянки, щитовые дома, бревенчатые бараки для рабочих, которые в итоге консервировали бытовую неустроенность новых горожан. Проблема нехватки жилья усугублялась и до войны. А за годы войны она превратилась в катастрофу: многое из того, что еще оставалось, было разрушено. Около трети всего жилого фонда страны было уничтожено, 25 миллионов людей остались без крова.

Когда правительство — через 15 лет после войны (!) — наконец всерьез взялось за жилье, дома нужны были вчера. Поскольку от поддержки индивидуального строительства партия отказалась по идеологическим причинам (а как было бы интересно — за пределами Третьего кольца все было бы застроено небольшими частными домами), максимально простые сборные дома, объединенные в микрорайоны, были единственным решением. Производства новых жилых метров десятками миллионов в год вряд ли можно было бы добиться как-то иначе.

Сама идея микрорайона к тому времени витала в воздухе не одно десятилетие и была интернациональной. Ее корни можно проследить вплоть до «города-сада» Эбенизера Говарда, мечтавшего о городах без трущоб и опубликовавшего свою знаменитую книгу о городах завтрашнего дня на рубеже XIX—ХХ веков. Идеи «жилищных комбинатов» 1920-х годов предполагали, что каждому жильцу должен был быть одинаково доступен одинаковый набор услуг — от прачечных до библиотечных. Американский социолог и планировщик Кларенс Перри опубликовал в 1929 году книгу, где была схема «жилищной единицы» (neighborhood unit), размеры которой определялись доступностью и достаточностью для всех семей района одной средней школы. Подход, напоминающий микрорайонный, применялся в типовых проектах рабочих городков бригады Эрнста Мая в начале 1930-х годов.

Эти идеи, додуманные и уточненные советскими архитекторами, стали основой для составления в 1950-е годы жестких стандартов проектирования, которые определяли оптимальную освещенность квартир и доступность всех необходимых человеку услуг и развлечений. Предметом проектирования стали не дома, не монументальные фасады, не улицы, а среда. У этой новой среды не было одного центра или одной самой высокой иерархической точки. Центром этой среды — по замыслу создателей — был каждый ее обитатель. Именно для него замерялись расстояния до ближайшей школы и спортивной площадки, кинотеатра и парка. С появлением спальных районов советский проект можно было считать по-настоящему закругленным. Государство рабочих и крестьян было наконец завершено строительством — хозяева жизни, точнее, их дети и внуки, получили собственные отдельные жилища.

Микрорайонная свобода

Пространство микрорайона могло осознаваться как пространство свободы не только потому, что оно давало людям собственные жилые метры. Лужайки с расставленными по ним одинаковыми коробками — это горизонтальное сетевое пространство, в котором каждый был главным и потому мог почувствовать себя свободным от навязанных официальным пространством иерархий. Это хорошо понимал обессмертивший Беляево поэт и художник Дмитрий Пригов.

Конечно, микрорайоны застроены некрасивыми и заведомо недолговечными домами. Панельное домостроение, созданное пожарными темпами, ведь было временным решением. Настоящая историческая проблема, впрочем, не в этом. С эстетической (но не с технологической) точки зрения время работает на микрорайоны: сегодняшнее Беляево — обаятельное зеленое место, давно переставшее быть окраиной. Существо дела в том, что решение, когда-то выбранное советским правительством для скорейшего разрешения жилищного кризиса, воспроизводится и сегодня совсем в другой экономической и исторической ситуации.

Советский архитектор, проектировавший Беляево (мы знаем имя, это был замечательный мастер Яков Белопольский), работал в условиях жесточайших ограничений, установленных для него правил и норм. Они были для него вместо рынка. Но минувшие 25 лет ввели в советскую плановую систему не столько рынок (потому что его регуляторы коррумпированы, а игроки постоянно меняют правила), сколько мотив личного обогащения. Принцип застройки и расселения остается советским, а реализация включает этот самый мотив. Отсюда и точечная застройка, и штамповка гигантских жилых микрорайонов, никак не учитывающая когда-то существовавшие правила, нормы населенности и транспортной доступности. Размеры вводимой в стране жилой площади, о которой рапортуют чиновники, — цифры, оторванные от реальности. Сегодняшние «миллионы м кв. в год» нельзя сравнивать с советскими, потому что эти миллионы нагромождаются вокруг гигантских агломераций, увеличивают нагрузку на дороги и не повышают качество жизни граждан.

Микрорайоны нашего детства проектировали «добрые роботы», для которых доброго слова не нашлось ни у кого, кроме Дмитрия Пригова. То, что они оставили после себя, не назовешь прекрасным с ренессансной точки зрения, но то все равно были роботы-гуманисты. В продолжение минувших 25 лет их программа многократно взламывалась и латалась, так что теперь это машины совсем другой природы, думающие только в терминах монетизации (часто родственных) связей с начальниками, оптимизации расходов и максимизации продаж. Эти подвергнутые хакерской атаке роботы не создают среду, а уничтожают ее. Их давно нужно выключить. А 9-й квартал Черемушек, Беляево и Академгородок Сибирского отделения РАН действительно можно сделать памятниками — польский архитектор Куба Снопек даже предлагал внести Беляево в список Всемирного наследия ЮНЕСКО.

Небольшой список книг по теме от Максима Трудолюбова 

Автор благодарит архитектора, директора школы МАРШ Никиту Токарева за ценные консультации. 

Все материалы «Медузы», посвященные 25-летию распада СССР, читайте здесь.