«Если не сбавлю активность, меня вообще не найдут» Интервью черкесского активиста Мартина Кочесокова — после того, как полицейские «нашли» у него наркотики, его называют «кавказским Голуновым»

Черкесского активиста Мартина Кочесокова, президента общественной организации «Хабзэ» и сопредседателя Демократического конгресса народов РФ задержали на следующий день после журналиста «Медузы» Ивана Голунова. На волне всероссийских протестов за освобождение Голунова черкесского активиста выпустили из СИЗО под домашний арест, однако дело против него не закрыли. На Северном Кавказе такое внезапное обнаружение наркотиков у общественных деятелей и журналистов не редкость: достаточно вспомнить дела главы грозненского «Мемориала» Оюба Титиева, корреспондента «Кавказского узла» Жалауди Гериева и общественного деятеля Руслана Кутаева. 9 июля 2020 года прокуратура Кабардино-Балкарии утвердила обвинительное заключение. Журналист Владимир Севриновский по просьбе «Медузы» побеседовал с Мартином о произошедшем.

— Расскажи, когда и как тебя задержали.

— Это случилось 7 июня 2019 года где-то в 15:30. За две недели меня предупреждали, что мне подкинут наркотики, а может, меня и вообще не найдут.

— Из-за чего тебе поступали угрозы?

— В апреле 2018 года мы зарегистрировали общественную организацию «Хабзэ». Это слово переводится как кодекс традиций, образ жизни черкесов. Мы занимаемся культурными мероприятиями: танцами, национальной одеждой, празднуем день черкесского флага, 21 мая отмечаем день траура по жертвам Кавказской войны. Также мы сделали обращение в соцсетях к президенту России Путину по поводу отмены обязательного изучения национальных языков.

— Да, на Кавказе этот законопроект вызвал немало протестов со стороны представителей местных народов.

— 16 мая 2019 года мы провели круглый стол на тему федерализма в РФ, по итогам которого опубликовали нашу позицию, что местное самоуправление не работает, что у нас в Кабардино-Балкарии нет ни одной выборной государственной должности, все чиновники только назначаются [из Москвы]. После этого 19 мая к нам домой в село Верхний Куркужин приехал замглавы Баксанского района Андзор Ахобеков. Он сказал, что начальники поручили ему предупредить меня — если я не сбавлю свою активность, то сяду на 15 лет или меня вообще не найдут. Я согласился, потому что там присутствовали мои старшие и я не мог возражать. Но всерьез не воспринял. Думал, просто хотят напугать. Ходили слухи о подбросах наркотиков, но люди не верили в это.

— Ты рассказывал об угрозах?

— Да. Участники круглого стола подписали открытое обращение к главе республики, что замглавы района мне угрожал. После этого в Москве на съезде представителей Демократического конгресса народов России 24–25 мая я повторно озвучил свою позицию и предупредил участников об угрозах. Затем вернулся домой и работал по хозяйству, никуда не выезжал.

6 июня, в тот же день, когда в Москве задержали Ивана Голунова, мой двоюродный брат из селения Урух позвал меня на рыбалку. Мы рыбачили допоздна, потом я хотел отправиться обратно, но тетя убедила остаться переночевать. Я согласился и до обеда спал — мы поздно очень приехали. Где-то в 15:20 я выехал домой, за мной отправился брат с десятилетним племянником.

Менее чем через пять минут за нами следом начала ехать машина ДПС. Еще минуты через три она включила мигалку. Я сразу остановился и вышел. Обычно на Кавказе не как в Центральной России — у нас традиция выйти, поздороваться с сотрудником. Он попросил документы.

Когда я их передавал, рядом остановилась серебристая затемненная «Приора». Из нее вылетели вооруженные люди в масках с криками «Лежать!». Меня уложили лицом в асфальт, надели наручники. Потом подняли и отвели на обочину. Я сразу начал просить: пожалуйста, ничего мне не подбрасывайте, это заказное, меня предупреждали. Один сотрудник сказал «Заткнись!» на кабардинском и ударил меня по голове. Меня опять уложили лицом вниз.

Там было два сотрудника в гражданском и в масках и где-то пять-шесть в камуфляже. Потом я увидел и вторую машину. Один сотрудник приподнял мою голову и обмазал меня какой-то смесью — полностью одежду, руки — и засунул в левый карман пакет. Это произошло почти мгновенно. Брат ехал за мной и сразу остановился.

Как он потом рассказывал, к нему подошли четыре сотрудника в масках и стали угрожать, что у него тоже могут что-то найти. Он видел, как мне подбрасывали наркотик, как крупный пакет положили в багажник. Мой десятилетний племянник закричал: «Что вы делаете с Мартином!» — и они отошли. Брат сразу отвез мальчика обратно в село. Я понял, что ничего не изменишь, и говорил, что сделаю, как вы скажете, и вы тоже идите мне навстречу и сделайте, как лучше будет для меня.

В основном решали все сотрудники в гражданском. Они кому-то позвонили по телефону. Потом один подошел, присел перед моей головой и говорит — есть два варианта. Или я все сделаю, как они говорят, и все пройдет цивилизованно, или я буду лежать на земле и они сделают то, что должны. Я сказал, что выбираю цивилизованный вариант. Он говорит — тогда сейчас приедут сотрудники СОГ [следственно-оперативной группы] с понятыми, и я им должен сказать, что у меня в кармане пакетик с марихуаной и пакет под передним сиденьем. Когда уехал брат, они большой пакет туда переложили.

Я согласился. Минут через 40–50 приехали сотрудники СОГ. Один из них сказал, чтобы с меня сняли наручники. Меня подняли. Он спросил, есть ли запрещенное, и я им подтвердил, как договаривались. Сначала меня сфоткали с пакетиком из кармана. Потом я забрал пакет под сиденьем. Мне сказали раскрыть его — наверное, чтобы отпечатки были. Они это все сфоткали. Я вообще не курю, не пью, стараюсь вести здоровый образ жизни. Я сельский парень и видел, как в поле растет конопля, но с марихуаной в обработанном виде впервые столкнулся в тот момент.

Меня отвели в уазик сотрудников СОГ и там все оформили. Потом один сотрудник в гражданском и в маске сел на мою машину, меня посадили в «Приору» с четырьмя сотрудниками и отвезли в Лескенский отдел. В нем меня завели в кабинет, и там сами написали, будто я в ноябре был в Урухе, собрал марихуану, где-то спрятал, а сейчас приехал и забрал. Они сказали, чтобы я это наизусть запомнил, потом отвели в соседний кабинет. Там была скрытая камера. Мне задавали вопросы, и то, что мне написали, я должен был отвечать. С первой попытки неудачно получилось, заново все повторили.

— Я понимаю, что, когда силовики тебя взяли, они угрожали оружием. А почему ты продолжал себя оговаривать в полицейском участке?

— У нас в республике люди часто исчезают или кого-то убивают без суда и следствия и говорят, что он террорист. Я понимал — если сотрудники так грубо нарушают закон, они могут сделать все, что угодно. Такие люди выполнят любой приказ. Я не стал рисковать и сразу согласился сделать, как они скажут.

После записи видео меня спрашивали насчет моей общественной деятельности, чем я занимался, сколько раз был за границей. Один из сотрудников в гражданском сказал, что сейчас приедут инициаторы и будут меня допрашивать. Где-то в 12 часов ночи меня посадили лицом к окну в кабинете. Один человек зашел, сел рядом. Он сказал, что знает про меня все, и велел отвечать на вопросы: чем я занимался, кого знаю. Я ничего не скрывал, поскольку действовал в рамках закона. Он сказал: «Ты же по телефону говорил, что ночью поедешь обратно. Тогда бы мы уже закончили это все». Похвалил за то, что я им пошел навстречу [c признанием], так как они много чего для меня подготовили. Возможно, меня бы уже родственники оплакивали. Говорил, что, возможно, я обойдусь условным сроком. Потом люди в масках отвели меня в другое помещение. Там сидела девочка, типа следователь, и один парень, типа дежурный адвокат. Он спросил: «Есть какие-то вопросы?» Я сказал, что нет. Мы подписались на бумагах, которые они уже подготовили, и меня отвезли в нарткалинский ИВС. Это происходило 7-го числа, в ночь на 8-е.

— То есть на следующий день после ареста Голунова.

— Да. В ИВС я охранникам сразу же рассказал, как все было. На следующий день пришли тот самый дежурный адвокат и другой следователь. Им я уже рассказал правду. Следователь сказал, что поддерживает меня морально, но не может ничего сделать, потому что его тоже могут точно так же [подставить], если он будет идти против. Говорил, что, возможно, меня отпустят на суде, дадут условный [срок].

На следующий день, в воскресенье, меня отвезли в суд. Там прокурор сказал, что меня нужно на два месяца задержать, а то я могу скрыться или заниматься преступной деятельностью — ничего не обосновывая, просто так. Судья согласился. Когда он ушел, все — и прокурор, и следователь, и дежурный адвокат начали возмущаться — почему мы все должны полагаться исключительно на слова сотрудников ЦПЭ [Центра по противодействию экстремизму].

— А почему цэпээшники вообще занимались наркотиками? Ведь их дело — экстремизм.

— Непонятно. В деле это не объясняется.

В суде брат сказал, что нужно подать на апелляцию, и он взял другого адвоката. Тот через два дня пришел ко мне в СИЗО, и мы решили отстаивать мои права. Потом присоединилась еще один адвокат, моя родственница.

В субботу меня выводят из камеры к оперативнику, который работает в СИЗО. Он мне говорит, что его прислали сотрудники спецслужб. Они передают, что если я откажусь от прежних показаний, они найдут свидетелей и заведут против меня еще одно уголовное дело, что я — организатор массовых беспорядков в Кенделене, случившихся 19–20 сентября 2018 года. И я должен подписать заявление, что хочу сотрудничать со следствием и готов показать, где собрал марихуану. Я ответил, что обещал адвокатам ничего без них не подписывать и сперва должен встретиться с ними.

На следующий день меня заново выводят из камеры к этому оперативнику. Он говорит, что у него был выходной, но его забрали сотрудники спецслужб и опять направили ко мне, что эти сотрудники ждут у входа в СИЗО моего ответа и на этот раз угрозы посерьезнее. У этих сотрудников хорошие связи внутри СИЗО, и если я не подпишу заявление, они сделают так, чтобы меня бросили в камеру, где со мной будут [совершать] насилие, и так далее. Я опять сказал, что с адвокатом нужно встретиться, а он говорит: «Или ты сейчас все сделаешь, или они займутся этим уже сегодня». И я написал, что готов показать место, где якобы собрал эти травы в ноябре возле селения Урух.

На следующее утро в восемь часов меня вывезли из СИЗО на уазике. Я попросил сотрудников, которые меня везли, чтобы они позвонили моему адвокату. Но они ответили, что их телефоны прослушивают, они не могут. Я спрашиваю, куда меня везут, — отвечают, что не в курсе, они выполняют то, что им сказали.

Меня отвезли, как я после узнал, в Нарткалу, и до 12 часов дня я там просидел. Тесно, душно, железо прогрелось. Потом следователь пришел, я его тоже попросил связаться с адвокатом. Он позвонил и поставил на громкую связь. Я сказал адвокату, что мне угрожали, что меня куда-то собираются везти. Адвокат сразу сказал, что они не имеют права, и меня вернули обратно.

— Как в итоге тебя перевели на домашний арест?

— Я в ИВС просидел два дня, после этого 16 дней в СИЗО. Дело получило большой резонанс, многие люди подключились — адвокаты из Москвы, сенатор Арсен Каноков сделал обращение. 25 июня меня отправили под домашний арест, а через два месяца сняли и это ограничение.

— Как ты думаешь, дело Голунова как-то повлияло?

— Да, и очень сильно. В некоторых статьях меня так и называли — «кавказский Голунов». На митингах в защиту Голунова люди выходили с плакатами про меня. Были пикеты и в Черкесске, и в Дагестане, и в Европе, и в Москве, и за границей, где есть черкесская диаспора. В суде более 200 человек собралось.

— Что сейчас происходит с твоим делом?

— Первое дело прокуратура осенью вернула на доработку. Теперь, со второй попытки, она его одобрила, сделала обвинительное заключение и направила в суд. Но там сплошные противоречия. Понятые подставные, они фигурируют и в других похожих делах вместе с теми же сотрудниками. Вдобавок они сами судимые за наркотики и состоят на учете в диспансере.

— Вспоминается дело главы грозненского представительства «Мемориала» Оюба Титиева, у которого тоже «нашли» марихуану. Там один из ключевых свидетелей сам был наркозависимым.

— У сотрудников разных силовых структур расходятся показания. Обыск у меня дома на следующий день после задержания вообще нигде не фигурирует. Тогда же обыскали офис нашей организации, забрали все оргтехнику. Через месяц ее вернули. Двух представителей «Хабзэ» допросили по нашей общественной деятельности.

Еще машине ДПС, присутствовавшей при задержании, по закону полагается иметь камеру, которая должна была снять все, что происходило. Следователь сделал запрос. Пришел ответ, что записи нет.

— И снова знакомая по делу Титиева ситуация.

— В отделе на каждом этаже, в кабинетах — всюду камеры. Но ни одна, оказывается, [в день задержания] не работала.

— Кроме той, видимо, которая твой допрос снимала.

— Мы несколько раз писали заявление на сотрудников, которые меня задерживали, но дела на них не открыли.

— И какого приговора прокуратура для тебя хочет?

— До 10 лет.