истории

Фантомные войны Фотоистория Артема Процюка о том, как живут военные, прошедшие Афганистан или Чечню

Источник: Meduza

Посттравматическое стрессовое расстройство (ПТСР, «афганский синдром», «чеченский синдром») — психическое состояние, которое возникает в результате участия в военных действиях. При ПТСР характерны психопатологические переживания, выпадение памяти и высокий уровень тревожности.

С февраля этого года фотограф Артем Процюк снимал бывших военных, переживших посттравматическое расстройство после афганской или чеченской войн. Каждого он просил показать какую-нибудь вещь, связанную с военными действиями, а потом рассказать про возвращение в мирную жизнь. «Медуза» публикует фотоисторию Процюка вместе с монологами бывших военных.

Этот документ появился у меня в день рождения. Мы были на боевых действиях — хозяин этого документа выстрелил в меня первым, но к счастью, я стрелял лучше него. Когда вернулись обратно, стали слушать единственную передачу, которую ловило радио и оказалось, что моя мама заказала мне песню в честь дня рождения «Земля в иллюминаторе». Это было как серпом по сердцу. После возвращения я еще пять месяцев провел в госпитале с ранением. После этого, конечно, были моменты «разгуляя», что уж спорить. Главное — не ждать ничего от людей, хотя иногда и хотелось сочувствия. Воспоминания, как правило, приходят только во сне — видимо это защитная реакция организма. После контузии я заикался, у меня дергался глаз, ухо не слышало. Конечно, был сильный упадок и я не знал, чем дальше заниматься. К счастью, один мой хороший друг просто подошел ко мне и сказал: «Поехали». Мы собрали палатки, взяли двух барышень, собаку и поехали на три недели в глухие леса. Взяли у егеря лодку, купили краски. Все это время меня окружали только девушки, этюды и природа. Вернулся я совсем другим человеком, начал восстанавливать навыки художественной школы, потом поступил в училище. В общем, искусство меня реабилитировало.

Как-то вызывают меня старшие товарищи, ночью уже, говорят: «А не сходить ли тебе, дембель, за героином». Я понял, что все равно жить нормально не дадут, нужно идти. Рассказали, где дом, калитка, куда нужно идти. Оказалось, пришел я в итоге не туда, но там все торгуют, так что я просто дал деньги, а мне пакет с этой дрянью. Выхожу и вижу — едут два БТР. Нырнул в кусты, там куча грязи, пришлось по шею нырнуть, чтобы меня свои же не увидели. Иду потом обратно еле-еле, и тут в меня начинают стрелять из наших постов — три пули чуть в голову не прилетели, еще около 15 рядом. Мне показалось, что я бегу, а время просто остановилось — я такой молодой, а вот уже и умирать пора. Вернулся, в общем, а мне старшие еще и надавали за то, что взял не героин, а какой-то порошок. Когда я вернулся домой в Петербург — пошел на улицу и стал наводить порядки. Бил панков на Невском и Марсовом поле, даже чуть не загремел в полицию. В общем, со всякой шпаной было связано все лето — чистил от них город. Потом пришел к выводу, что мне либо дальше спиваться и махаться, толком ничего не доказывая, либо начинать передавать свой опыт. Тут и началась моя профессиональная деятельность. Сейчас я работаю в общественной организации помощи ветеранам афганской и чеченской войн.

Это одна из моих зарисовок, сделанных во время службы, тут смерть раздает листовки с грузом 200, эту я нарисовал на посту. Перед постами всегда находятся мины, которые взрываются, если ночью решит подобраться враг. Еще ставят на растяжках специальные сигнальные ракеты — если ночью кто-то идет, они взлетают и освещают весь периметр. Их было очень много, потому что отряды постоянно менялись и не все убирали за собой. Стоял я на посту и решил сходить по нужде. Иду, вокруг трава высокая, роса только выпала — все кайфово. Вдруг у меня вспышка между ног. В голове сразу мысль, что наткнулся на мину. В глазах пролетели все моменты жизни с 19 лет, со скоростью 24 кадра в секунду. Я понимаю, что если сейчас отпрыгну, даже на метр — ноги все равно оборвет. Приходится прыгать, думаю, что сейчас будет очень больно, состояние бешеное. А это оказалась обычная сигнальная ракета, которая от моего прыжка просто взлетела. Но ко многим вещам после этого я начал относиться совсем по-другому. Я родился в деревне, поэтому по возвращению у меня не было времени скучать — работа и быт не давали расслабиться. Сразу же открыл военно-патриотический клуб, стал его руководителем. Пришло много ребят из школ и колледжей, решили сделать секцию по брейк-дансу. В общем, было чем заняться, чтобы не спиться и не начать употреблять наркотики. Хотя, конечно, родные и друзья ожидали от меня безумств, что я начну кричать, стрелять и убивать. Но у меня были только кошмары ночью и все. Многое решает занятость в таком жизненном периоде.

Мы двигались колонной из 42 грузовых машин. Вошли в зеленую полосу вдоль трассы — с обеих сторон кусты, ничего не видно. Тут нас начали обстреливать. Когда смотришь военные фильмы — кажется, что перестрелки это очень красиво и мужественно. На деле происходит так — по нам стреляют, а мы никого не видим. Водитель выставил автомат в окно одной рукой, второй держится за баранку. Я со своей стороны тоже стреляю. Открываешь огонь на всякий случай, на удачу, потому что абсолютно ничего не видно. Вдруг водитель вскрикнул, уронил автомат и схватился рукой за горло. Говорю: «Коля, что с тобой!», — «Товарищ майор, меня ранило!». Я говорю: «Машину вести можешь?», — «Могу!». Он руку убрал, я своей зажал ему рану на горле, так и ехали. И когда в подобные ситуации колонны попадали, был приказ — не останавливаться, а выезжать из обстрела как можно быстрее. Процесс адаптации по возвращении был сложный и длинный. Когда прилетел — меня никто не встречал, потому что никто не знал, когда я прилечу. Встреча была уже дома, пока сын был в школе. Воспоминания, конечно, постоянно накатывали. Война снилась долго. Но желания туда вернуться не было никогда. И сожаления по потерянному времени тоже — мне сказали ехать и я поехал. Слава богу, что вернулся здоровый и живой. Не зацепили меня и лживый патриотизм и какая-то завышенная самооценка — я просто добросовестно выполнял свою работу. А теперь я в университете работаю, на военной кафедре.

Это два патрона, которые каждый с собой носил постоянно, одна для товарища, вторая для себя. Они для того, чтобы ускорить кончину товарища или свою. Если патрон пригодился — его обновляли. Мне пригодился. По возвращении на родину чувствуешь себя дико — людей боишься и постоянно пребываешь в каком-то напряжении. Думаешь, где заработать, что делать, если ты кроме как воевать ничего не умеешь больше. Здесь и начинается ломка — кто-то садится на стакан, кто-то в тюрьму, а есть те, кто начинает употреблять всякие наркотики. Весь этот эмоциональный наплыв так давит, что если сам не справишься, то все: начинаешь пить, потом соседа ножом ударишь, тебя на зону заберут. Нас не готовили к тому, что будет с нами после войны. Никто ничего не говорил. Когда я вернулся, то вставал по малейшему шороху. Все вокруг казалось слишком ярким, любое движение и звук. Первые шесть месяцев очень тяжело привыкнуть, что люди могут просто так ходить, а машины ездить. Каждый хлопок заставлял вздрагивать и озираться в поисках опасности. Я ходил по городу и замечал — вот на эту крышу можно было бы снайпера поставить, а сюда — пулемет. Очень помогает наше военное братство — в нем мы друг друга поддерживаем, ходим на встречи, созваниваемся, помогаем друг другу. Даже просто выговориться приятнее сослуживцу, чем психологу. А работаю я охранником.

Я был уже дембель, мы поднимались в горы, и чем выше, тем было холоднее. Мы, как старшие, идем первые, за нами еще человек 100 молодых и неопытных. В ночь с 16 на 17 октября на высоте 4 200 метров выходит с нами на связь комбат и говорит, что нужно с одного хребта, на котором мы находимся, перейти к утру на другой, а идти 6-8 километров на высоту 4 600 метров. А мы тут уже 10 дней на трехдневном пайке в горах без специального оборудования и теплой одежды пытаемся выжить. До этого еще была перестрелка, после нее нам пообещали, что пришлют вертолет забрать раненых — мы в итоге всю ночь парней грели своим теплом, чтобы они всю кровь не потеряли. В итоге с утра у нас было 18 замерзших и более 60 человек с обмороженными руками или ногами. Мы возвращались в состоянии эйфории, но нормальной адаптации не было, поэтому это чувство довольно быстро ушло. Мы вернулись в конец 1980-х — уходили из одной страны, а вернулись совсем в другую. В новой стране для обычных людей еще ничего не было готово, что говорить про условия для инвалидов. Много парней ушли на войну целыми и здоровыми ребятами, а вернулись — инвалидами, которым приходилось выживать как попало. Мы просто не вписались во время, в котором жили. Я борюсь за права инвалидов-войны, занимаюсь общественной деятельностью.

Была зима 1995 года — проходила зачистка одного из районов Грозного. Там мы попали под «дружественный огонь» — это когда по тебе стреляют свои. Зачистка прошла безуспешно, но хотя бы не было убитых и раненных с нашей стороны. С войны едешь, приезжаешь в город, а тут мирная жизнь. Все танцуют и гуляют — им же до лампочки все, что там происходит. Родные живым дождались и ладно. Но было, конечно, немного обидно.