истории

«Жизни плевать на то, что мы от нее ждем» После начала войны в РФ резко выросли продажи книг Виктора Франкла — знаменитого психотерапевта, выжившего в концлагере. Это интервью его внука Александра Весели — об идеях, которые до сих пор помогают миллионам

Источник: Meduza

В 1946 году австрийский психотерапевт Виктор Франкл выпустил книгу «Сказать жизни „Да!“». В ней он описал, как выжил в концлагере Терезиенштадт — и сумел не потерять внутреннее равновесие в самых страшных условиях. Книга стала бестселлером, как и другие работы Франкла, посвященные логотерапии — это изобретенная им психотерапевтическая практика, «исцеление смыслом». После 24 февраля 2022 года продажи книг Франкла резко выросли и в России. Его работы до сих пор занимают верхние строчки в книжных рейтингах российских магазинов. «Медуза» поговорила с его внуком, режиссером и психотерапевтом Александром Весели, о том, почему идеи Франкла по-прежнему находят отклик у миллионов людей — и помогают сохранить в себе человека в самые невыносимые времена.

— В 2022 году книга Виктора Франкла «Сказать жизни „Да!“» стала лидером продаж на российском рынке — и остается в топе самой продаваемой нон-фикшен-литературы в России до сих пор. Как вы считаете, что в его опыте оказалось важным для жителей страны, развязавшей войну?

— Работы Виктора Франкла всегда актуальны. Моему дедушке было интересно разобраться как психологу в том, что значит быть человеком и жить в согласии с другими людьми. За этим часто можно наблюдать в тяжелые исторические периоды, когда на первый план выходит трагическая триада — боль, вина и смерть.

В контексте [Второй мировой] войны Франкл также неоднократно писал о концепте, который сам называл «коллективным неврозом». В его рамках вина переносится на всю нацию. После Второй мировой это случилось со всеми немцами и австрийцами. Сейчас это — россияне. Он предупреждал о вреде такого хода мыслей. Это несправедливо — обвинять простых людей, которые не отвечают за решения глав своих государств и, более того, сами страдают из-за них. Он сам был жертвой «коллективного невроза»: нацисты преследовали всех евреев. Одна из основ логотерапии заключается в том, что ответственность должна быть индивидуальной.

— Случалось ли что-то похожее с книгами вашего дедушки в других странах — всегда ли в тяжелых обстоятельствах на его работы растет спрос?

— Вообще, Франкл публиковал свои книги в Австрии, на немецком, и совершенно не ожидал, что их будут читать где-то еще. Однако логотерапия стала популярна в первую очередь в Латинской Америке, Японии и США. При этом латиноамериканские государства во второй половине ХХ века сталкивались с жесткими экономическими кризисами, в Японии сохранялись постапокалиптические последствия Второй мировой войны, а США, напротив, жили в достатке и изобилии. 

Этот контраст нетрудно объяснить. Беден человек или богат — на то, доволен ли он своей жизнью, это влияет вовсе не в первую очередь. Экзистенциальный вакуум, внутренняя пустота из-за непонимания жизненных целей проявляется [вне зависимости от достатка]. По Виктору Франклу, экономическое благополучие редко коррелирует с психологическим — пирамида потребностей Маслоу работает далеко не всегда. 

Мой дедушка пришел к этому выводу в предвоенной Австрии, когда страну раздирал экономический кризис. Многие считали, что, как только у них появятся нормальные дома и возможность отдыхать, психологическое состояние наладится. Франкл отвечал: «Нет, все может стать только хуже». 

Свобода — это всегда не только «от чего-то», но и «для чего-то». Именно поэтому экзистенциальный вакуум часто проявляется в ситуации изобилия. Однако Франкл подчеркивал, что поиск ответа на такие вопросы — признак зрелости. Этим, кстати, он очень отличался от Фрейда, который считал, что каждый, кого волнуют экзистенциальные проблемы, нуждается в сеансах психоанализа. Франкл писал, что этими вопросами задавались величайшие умы человечества. Если их игнорировать, случится ноогенный невроз — фрустрация, порождаемая утратой смысла жизни. Я думаю, такие кризисы регулярно возникают у самых разных людей, поэтому они вновь открывают для себя работы Виктора Франкла. Не так важно, что в этот момент происходит с их странами.

— Расскажите про логотерапию — психотерапевтический метод Виктора Франкла. 

— Логотерапия заключается в поиске смысла существования. Один из важнейших аспектов — ответственность. По самому строению слова понятно, что главный вопрос здесь: как мы отвечаем [на жизненные вызовы]? Если все хорошо, у нас возникают завышенные ожидания — жизнь всегда нам что-то «должна». И когда они не оправдываются, мы разочаровываемся. Например, мы думаем: «Я здоров сегодня, значит, так будет и завтра». Но что, если это вмиг изменится? 

Жизни плевать, что мы от нее ждем. Скорее наоборот, она постоянно задает нам вопросы. Именно так можно интерпретировать страдание: «Как ты ответишь на это?» Ученица Виктора Франкла, психотерапевт Элизабет Лукас, сравнила жизнь со школой: на контрольной кому-то попадаются легкие вопросы, кому-то — посложнее. Можно возмутиться этим неравенством, однако ученики получают оценки за свои ответы вне зависимости от сложности заданий. Кто-то ужасно отвечает на простые вопросы, а кто-то — отлично на очень сложные. 

Вот свою ответственность мы можем контролировать. «Он несправедливо поступил со мной, и я застрелю его» — решит ли это проблему? Есть тысячи других вариантов. Поэтому Франкл в рамках логотерапии всегда задавался вопросом: какой способ справиться с проблемой наиболее осмысленный? Причем не только для конкретного человека, но и для всех остальных. Здесь появляется концепт свободы воли, которая есть только у людей. Она дает человеку ответственность, и этим он отличается от, скажем, кота — если кот убивает мышь, мы не предаем его суду. 

Каждый старается придать своей деятельности осмысленность. Все это субъективно — «если я считаю, что это осмысленно, значит, так оно и есть». Но Виктор Франкл написал книгу «Человек в поисках смысла», а не «Человек в поисках ощущения смысла». Смысл не сводится к чувствам. 

Гитлер наверняка считал, что у его политики был смысл, но разве его уверенность делает геноцид осмысленным? Винсент ван Гог, который при жизни продал всего одну картину, наверняка спрашивал себя: «Может, бросить живопись и стать юристом?» Но неужели кто-то сегодня сможет оспаривать значимость его работ? 

Благодаря свободе воли мы можем посвятить себя поискам смысла и его реализации — и это мы можем контролировать. Только так формируется жизнестойкость. Таким образом, логотерапия основывается на трех китах: свободе воли, стремлении к смыслу и смысле жизни. Франкл неоднократно писал, что с антропологической точки зрения все человеческое существование направлено именно на это. 

— Вы рассказывали, что на Виктора Франкла в молодости очень повлияла встреча с Зигмундом Фрейдом. Как вы считаете, чем отличаются их психотерапевтические подходы?

 — Фрейд основал всю современную психотерапию. Мой дедушка был подростком, когда заинтересовался работами Фрейда и других современных ему ученых. Они действительно долго общались по переписке. Фрейд быстро и регулярно отвечал на письма 15-летнего школьника, обычно в течение трех дней, явно высоко оценивая его способности. Однажды Франкл и Фрейд встретились на улице, и тот направил его к своему коллеге, Паулю Федерну.

Когда мой дедушка пришел к Федерну, тот первым делом устроил с ним соревнование в гляделки, пытаясь сбить с толку и заставить сомневаться в себе. Однако Франкл не поддался давлению. Затем психоаналитик спросил его: «Какой у тебя невроз?» Мой дедушка знал, что он склонен к гиперконтролю, однако не стал этим делиться и ушел со встречи разочарованным — ему не понравилось, что метод Фрейда концентрируется исключительно на негативе. Франкл посчитал, что этот подход слишком упрощенный и манипулятивный. Он фокусируется только на одном аспекте человеческой личности — [на неврозах].

После этой встречи мой дедушка заинтересовался работами Альфреда Адлера, первого социального психолога. Тот также разошелся с Фрейдом и предположил, что не все проистекает из человеческого Эго и стоит также обратить внимание на поведение человека в обществе. Франкл начал считать себя «адлерцем», участвовать в сессиях с ним [в качестве ученика]. Однако потом осознал, что его идеи ему тоже не вполне подходят: Адлер все равно воспринимал итоговую цель социального поведения как способ стабилизировать Эго. Моему дедушке не нравилось разделять человека только на физическое и психологическое. В качестве контрпримера [этой дихотомии] можно привести голодовку: тело требует еды, но благодаря свободе воли человек может противодействовать [желаниям своего тела]. Поэтому Франкл предложил ввести для человека дополнительное «ноэтическое» измерение (происходит от греческого νοῦς (ноус) — «мысль, разум»). Адлер выгнал Франкла со своих занятий за такую самодеятельность. 

Мой дедушка начал самостоятельные поиски. Сначала он думал назвать свое направление «нотерапией», но ему подсказали, что на английском это будет выглядеть как no-therapy, не-терапия. Поэтому он выбрал название «логотерапия»: от греческого λόγος (логос) — «смысл, причина». Она во многом основывалась на давно существующих философских учениях. Забавно, что, когда он приезжал в США, слушатели говорили: «Наконец-то психолог рассказывает о чем-то новом». В Индии же, наоборот, его хвалили за то, что он делится старинной, испытанной мудростью. В обоих случаях он отвечал: «Да, я ничего нового не изобрел, но до меня эти идеи в сфере психологии практически полностью игнорировались». 

— Некоторые исследователи писали, что работы Франкла «пропитаны духом иудаизма». Что вы думаете по этому поводу?

— Он всегда относился к этому с юмором. Логотерапия привлекала и привлекает многих людей с религиозным опытом. Его это не волновало. Мой дедушка считал неизбежным существование вопросов, которые недостижимы для человеческого сознания. Однако он никогда не переступал эту черту. Говорил, что он не теолог, а психотерапевт, цель которого — помочь найти смысл жизни как верующим, так и атеистам. Помню его слова: «Задача священника — позаботиться о вашей душе. Я же просто доктор, который следит за вашим ментальным здоровьем». Фрейд, кстати, считал религию проявлением психоза. 

При этом дедушка отмечал, что с религиозными людьми легче работать, потому что у них уже есть «метафизическая точка опоры» — осознание, что в жизни есть смысл, несмотря на то, что она в любом случае закончится. Помню, раввины отмечали, что в логотерапии много от иудаизма, а пасторы — что от христианства. Франкл считал эти слова признанием, а не критикой. 

— Логотерапия помогает осмыслять прожитое через придание ему смысла. Как этот подход проявлялся в повседневной жизни Франкла и делился ли он с вами своим опытом заключения?

— Мой дедушка объяснял нам логотерапию через свою жизнь. Он любил говорить, что логотерапия — мудрость сердца, описанная научным языком. В то время ведь не было разделения на психологов, психиатров и психотерапевтов. Чтобы стать специалистом по ментальному здоровью, нужно было сперва получить стандартное медицинское образование. В своих работах по логотерапии Франкл описал то, что он сам называл «дорефлекторным онтологическим самопознанием», — это ценности идеологически необработанного, «простого» человека, который не провел десятки лет в кресле психолога. 

Мой дедушка был очень приземленным в хорошем смысле человеком. Он сводил все к вопросу: есть ли у чего-то смысл или нет? Так он общался и со мной: если у меня был какой-то вопрос, на который я уже был в состоянии самостоятельно найти ответ, он ни за что не делился своим вариантом ответа. Однажды мы обсуждали с ним религию, и я сказал: «Я начал верить в бога». Все, что он ответил, было: «Я верю тебе». Это было признанием моего самостоятельного пути. Если бы я сказал, что стал атеистом, он бы абсолютно так же меня поддержал. 

Он не любил рассказывать о своем опыте в концлагере — говорил об этом нейтрально, и то если что-то ему об этом напоминало. Это никогда не было темой для разговоров. Вскоре после войны он написал «Человека в поисках смысла». Сам он считал [эту книгу] очистительным опытом, позволяющим оставить все это позади. Дедушка намного больше интересовался современностью, будущим. 

Кстати, изначально он хотел опубликовать эту историю без указания авторства, потому что она не очень соответствовала [по стилю] его научным работам. Но потом посчитал, что она может помочь людям, которые столкнулись с похожими испытаниями. А он всегда любил помогать — любыми способами. Франкл думал, что «Человека в поисках смысла» будут читать — на немецком — несколько лет, а потом забудут. Он не мог и предположить, что это будет та самая книга, благодаря которой большинство людей узнает о нем и его работах. 

 — Если Франкл не любил рассказывать о своем прошлом в кругу семьи, то в каком возрасте вы узнали о том, что он прошел через концлагерь?

— Как большинство австрийских детей моего поколения, я узнал о холокосте на школьных уроках истории, когда мне было где-то 12 лет. Дома это практически не обсуждалось. Конечно, я слышал отголоски разговоров и понимал, что дедушка сидел в тюрьме несправедливо, но, думаю, он намеренно ограждал меня от всех кровавых подробностей. Лишь благодаря школе я соединил все точки и осознал, через что именно он прошел. 

Более того, я впервые прочитал «Человека в поисках смысла» только лет в 19. И, конечно, очень удивился: как прошедший через это может оставаться таким — наслаждаться жизнью по полной, жить в моменте, веселиться? Он ведь постоянно путешествовал по миру, выступал с лекциями, радостно рассказывал нам про разные страны и города. Вскоре я осознал, что выжить в концлагере ему удалось именно благодаря такому подходу к жизни. 

Однажды в Калифорнии ко мне подошла женщина и передала свой разговор с моим дедом. Она сказала ему: не думаю, что смогла бы пройти ваш путь, что выжила бы. А он ответил: вы не знаете, на что способны, пока не окажетесь в такой ситуации. По словам Франкла, в экстремальных условиях люди превращаются либо в святых, либо в свиней. 

В 1988 году он выступил на Ратушной площади в Вене с программной речью на 50-летнюю годовщину аннексии Австрии Третьим рейхом. Это было похоже на сеанс массовой терапии. Он заявил, что нацисты принесли с собой «расовое безумие», и подчеркнул: «Я верю, что в мире есть только две „расы“: достойные и недостойные люди». По его словам, достойные люди всегда будут в меньшинстве — тем важнее быть его частью. 

Конечно, он говорил о «расах» иронично, не стоит здесь искать попытку заменить нацистскую расовую теорию. Более того, каждый может выбрать, к какой из «рас» присоединиться. Для этого твои поступки должны обладать смыслом и значением. Когда его обвинили, что это заявление слишком негативное, он ответил: «Оно ни негативное, ни позитивное. Оно активное». Оно побуждает к действию. 

— Один из самых популярных стереотипов о Франкле заключается в том, что он якобы смог найти смысл и в самом существовании системы концлагерей. Что бы вы ответили на это? 

 — Он действительно говорил, что смысл можно найти в абсолютно любой жизненной ситуации, даже в концлагере. Однако эта позиция часто извращается. Разумеется, он предпочел бы, чтобы этой системы никогда не существовало. Но это лишь один из вариантов ситуации, которую люди не могут контролировать, — другим примером может служить, например, неизлечимая болезнь. Не зря он отмечал (и имел право так говорить): «Никогда не сопоставляйте страдание. У каждого свой Освенцим». 

По Франклу, даже такие жесточайшие обстоятельства не должны лишать нас смысла существования. Благодаря свободе воли у нас всегда есть выбор, как именно отвечать на такие вызовы. Мой дедушка много раз видел, как люди в самых тяжелейших условиях вели себя героически. Яркий пример — [священник-францисканец] Максимилиан Кольбе, канонизированный мученик Освенцима. Эсэсовцы постановили расстрелять десять человек, и один из отобранных ими взмолился, говоря, что он отец нескольких детей. Кольбе вышел из строя и предложил свою жизнь взамен. Эсэсовцы согласились. Это было осмысленное самопожертвование — в ситуации, казалось бы, полного отсутствия контроля. 

Это и есть утешение, послание надежды. Смысл можно найти всегда. Даже если вы все потеряли в одночасье. Даже если вы лежите на смертном одре. Франкл приводил в пример медсестру, которая посвятила десятилетия помощи другим. Внезапно она обнаружила, что у нее неоперабельная опухоль. Времени оставалось немного. Общаясь с ней, дедушка выяснил, что ее главное переживание не было напрямую связано с приближающейся смертью. В разговоре с ним она заявила: «Я больше не могу работать. Это определяло всю мою жизнь. Теперь я бесполезна». И он ответил: «Неужели? Вы посвятили себя помощи людям, которые из-за своих болезней не могли работать, и вдруг говорите, что ваша жизнь потеряла смысл из-за того же самого? То есть вы хотите сказать, что жизни ваших пациентов тоже были бессмысленными?» 

Благодаря этому разговору она осознала, что жизнь определяется не только масштабами сделанного. Мой дедушка продолжал: «У вас появился новый смысл — продемонстрировать храбрость перед лицом сложной ситуации и быть примером для пациентов, которых вы так сильно любите». Она ушла окрыленной и через некоторое время мирно скончалась. 

Конечно, не стоит надевать розовые очки и притворяться, что все хорошо. Нужно быть реалистом, но одновременно искать ценное во всех проявлениях жизни. 

— Одна из особенностей любой войны — дегуманизация противника. Ваш дедушка писал, что «[в 1940-е] мы узнали человека, как, может быть, не знало его ни одно из предшествующих поколений». Какие особенности опыта Франкла помогают сохранять человечность даже в самых страшных обстоятельствах?

— Он всегда говорил, что нацисты не начали с чистого листа. До них писатели и философы уже пытались определить людей максимально упрощенными способами. Даже Фрейд писал, что цель психотерапии — помочь людям вновь работать и испытывать удовольствие. Какой из этого можно сделать вывод? Если человеческое существование сводится лишь к этим двум пунктам, можно убивать всех, кто не способен работать. Еще до прихода нацистов были популярны теории, которые сводили людей до простой формулы. Люди — это только работа и удовольствие. Люди — это только инстинкты, заложенные в генах. Люди — это лишь защитные механизмы и социальные установки. 

Конечно, Франкл признавал, что все это существует, что на людей влияют и работа, и социальные установки. Но [любая] генерализация ведет к дегуманизации, потому что забирает индивидуальность и свободу воли. Чтобы этому противодействовать, каждый человек должен самостоятельно искать и обретать смысл. Это относится и к взаимодействию представителей разных поколений. Мой дедушка не навязывал мне логотерапию и свою позицию, а, наоборот, только поддерживал меня на моем пути — достаточно вспомнить ту историю с верой в бога. 

Мы всегда можем выбирать то, что обладает смыслом для всех людей в мире. В этой логике война абсолютно бесполезна, потому что одна сторона всегда страдает. Обычно мы не просыпаемся с мыслью: «Сегодня я хочу ударить кого-нибудь по лицу». Включится наша совесть и скажет, что никакого смысла в этом нет. Однако иногда она отступает — например, когда на нас нападают. Это своего рода трюк, который сознание проделывает с совестью, чтобы придать смысл ответному удару. «Око за око, зуб за зуб». Во время разбора любого конфликта, от семейного до государственного, обе стороны обычно говорят одно и то же: «Не я это начал!» Даже если это так, цепочка насилия продолжилась в том числе из-за того, что человек попытался ответить насилием на насилие. Единственный способ прервать это — ответить позитивом на негатив.  

Мой дедушка написал свою единственную пьесу, которая называется «Синхронизация в Биркенвальде». По сюжету два брата, узники концлагеря, обсуждают, что самое осмысленное они могут сделать, если выживут. Один из них составляет список имен. 

ФРАНЦ. Но я все-таки еще не сдаюсь. Еще нет. Я и теперь, в лагере, кое о чем мечтаю. О чем-то другом. О том, что я буду делать потом, когда выйду отсюда — если выйду…

ПАУЛЬ. И что же ты имеешь в виду, позволь узнать?

ФРАНЦ. Я достану себе автомобиль…

ПАУЛЬ. Да, я об этом тоже мечтаю.

ФРАНЦ. И сейчас же, в первые же дни, поеду по улицам — по моему списку.

ПАУЛЬ. И что это за новая идея?

ФРАНЦ. Да, мысленно я уже давно сделал список тех, кого могут схватить за шиворот в первый момент, не разобравшись, в горячке ненависти… Я ее предвижу, эту ненависть, эту жажду мести. Схватят и тех, кто втайне делал что-то доброе. Я же знаю и тех, кто носит эту ненавистную нам форму, но под ней сохранил сердце! Поверь, кто-то из них вопреки всему остался человеком и делает, что может, только мало кто об этом знает. И те немногие, кто знает, должны о них позаботиться. Белый список, вот что это! Я должен буду спешить, я должен их спасти!

ПАУЛЬ. Ты дурак — и опасный дурак! Я просто удивлен. Знаешь, кто ты? Изменник, да, изменник!

ФРАНЦ (ласково улыбаясь). Изменник? Кому, чему я изменил?

ПАУЛЬ. Нам, нам всем, кто здесь страдает, — страдает из-за тех, кому ты собрался еще помогать!

ФРАНЦ. Я не изменник. Я не предал никого и ничего. А прежде всего я не предал человечность.

ПАУЛЬ. И это ты называешь человечностью? Позволить этому сброду, этим преступникам уйти от справедливого возмездия?

ФРАНЦ. Справедливого… Что ты называешь справедливым? Ненавистью отвечать на ненависть? Несправедливостью на несправедливость? Чтобы мы делали то же, что они? Чтобы мы обращались с ними так же, как они с нами? Это — не справедливость. Это увековечит бесправие.

ПАУЛЬ. Око за око, зуб за зуб… Ты забываешь это.

ФРАНЦ. Только не ссылайся на Библию! Тебе очень легко понять ее превратно. Да и знаешь ли ты ее по-настоящему? Проверить тебя? Тогда скажи, зачем Господь наложил печать на Каина, убийцу Авеля?

ПАУЛЬ. Ясно зачем. Чтобы его всюду узнавали, чтобы опасались его, вели себя с ним соответственно.

ФРАНЦ. Неверно! Этот знак, эта печать должна была как раз охранять Каина, чтобы с ним ничего не случилось, чтобы его не наказывали больше, потому что он уже наказан Господом. Понимаешь? Подумай, что бы случилось, если бы было иначе. Убийства бы просто не прекращались, потому что одно влекло бы за собой другое, одна несправедливость тянула бы за собой другую. Нет! В конце концов, цепь зла должна быть разорвана! Мы не хотим снова и снова платить за ненависть ненавистью, за насилие — насилием! Это цепь, Пауль, пойми, цепь — вот что это! Ее нужно наконец разорвать.

Этот отрывок — отличный пример того, как мой дедушка относился к дегуманизации и идее коллективной ответственности. Также я рекомендую прочитать его «Десять тезисов о личности», там все объясняется еще подробнее. 

— Что Виктор Франкл говорил о прощении и его роли в исцелении после трагедий? Где проходит граница между обычным отпусканием проблемы и настоящим принятием, прощением? 

— Франкл выступал за индивидуальное прощение. Оно не должно превращаться в простое забывание, должно быть искренним, от сердца. По его словам, если убийца осознал свои преступления и полностью раскаялся, в экзистенциальном смысле он больше не убийца. Разумеется, это не значит, что нужно открыть все тюрьмы, — скорее показывает, что все люди способны меняться. 

Здесь мы опять обращаемся к концепту вины. Мой дедушка задавался вопросами: должен ли я слепо ненавидеть всех, кто просто следовал за другими людьми? Кто, возможно, не имел другого выбора из-за того, что нужно было кормить и защищать свою семью? Нужно ли помещать их в ту же категорию, что и человека, убившего мою мать в газовой камере концлагеря?

Конечно, все, кто поддерживал Гитлера, хоть в какой-то степени ответственны за холокост, но крайне важно определять индивидуальную долю вины. Франкл знал доктора, который в молодости поддался общему тренду и вступил в Национал-социалистическую партию, а в 1950-х из-за этого не мог устроиться ни на какую работу. Мой дедушка пригласил его в Венскую больницу общего профиля, в которой заведовал неврологическим отделением. Американский профессор Хаддон Клингберг, написавший биографию Франкла, во время интервью спорил с ним, недоумевая, как бывший узник концлагеря мог нанять бывшего нациста. Мой дедушка отвечал: «Почему я не должен был этого сделать? В своем сердце он не был нацистом. Он никого не убивал». 

Франкл был максимально против «вины по ассоциации». По его словам, если бы Адольф Эйхман был жив, он был бы против его казни. Он бы предпочел, чтобы этому нацисту дали полицейскую защиту, а затем приговорили к поездкам по миру с рассказом о том, как он стал таким. Такие меры предостерегли бы человечество от возвращения нацизма намного эффективнее, чем простая расправа. 

— В 2010 году вы сняли фильм «Viktor & I» о вашем дедушке. Как шла работа над картиной лично для вас? С какой стороны вы увидели Виктора Франкла?

— Надо отметить, что название фильма подразумевает не меня — оно про тех людей, у которых я брал интервью. Изначально я просто хотел оцифровать материалы, оставшиеся от деда. Но ко мне все время подходили те, кто общался с ним в разное время, — все хотели рассказать о своем опыте. Число этих людей росло как снежный ком. Так архивный проект перерос в полноценный фильм. К счастью, в конце 2000-х технологии развились настолько, что для съемок было достаточно хорошей камеры и базовых знаний. Нанимать гигантскую команду за большой бюджет уже не требовалось. 

Конечно, я знал Франкла 23 года, но многие детали из прошлого от меня ускользали. Кстати, обнаружилось, что все, кто с ним работал — а это были очень разные люди со всех концов света, — были в чем-то на него похожи. Все они фокусировались только на самом важном в жизни, стремились узнать правду и могли бросить ему интеллектуальный вызов, что он очень ценил. 

— В чем для вас заключается наследие Виктора Франкла? Какая его идея самая важная именно для вас?

— Это очень сложный вопрос, потому что в разное время для меня были важны разные его идеи. Логотерапия не панацея, но она подходит всем, кто задается вопросами о жизни. Думаю, поэтому она продолжает привлекать так много людей и сегодня. Возможно, это связано с тем, что другие формы психотерапии тоже приняли [подход Франкла]: при работе с человеком нужно учитывать множество важных аспектов, а не просто пытаться заставить его лучше себя чувствовать. Так как я недавно стал отцом, думаю, сейчас для меня важнейший постулат Франкла — «не навязывать и доверять самостоятельному познанию мира». 

Сегодня мы можем извлечь из логотерапии один из ключевых уроков — развитие нашей способности сохранять мир. Франкл ввел термин «монантропизм» — это игра слов, основанная на «монотеизме» (вера в единого бога) и «антропосе» (человек). Монантропизм — вера в единое человечество, людей, стремящихся к общим смыслам.

Легко сохранять спокойствие, когда жизнь идет гладко, но настоящее испытание приходит, когда мы сталкиваемся с несправедливостью или страданием. В такие моменты агрессивная реакция может казаться осмысленной, а ответный удар — естественным. Однако настоящий вызов заключается в том, чтобы принять негатив, а затем предложить конструктивный и осмысленный ответ. Этому можно научить детей, и такой подход может стать единственным путем к нашему коллективному выживанию как человечества.