«Мы остаемся, потому что наш сын здесь. Мы ходим на все суды. Мы помашем ему рукой — он покажет нам сердечко» Катерина Гордеева взяла интервью у родителей Ильи Яшина об их сыне — на свободе и в заключении

Журналистка Катерина Гордеева поговорила с Татьяной и Валерием Яшиными — родителями политика Ильи Яшина, осужденного на восемь с половиной лет колонии по делу о «фейках» про российскую армию. Поводом для дела стал его стрим о массовом убийстве мирных жителей в Буче. Татьяна Яшина рассказала, что они с мужем пользуются любой возможностью увидеть сына: ходят на все суды, ездят на свидания в смоленскую колонию, собирают передачи. «Медуза» пересказывает главное из этого интервью.

О том, почему не уговаривали сына уехать

Мы никогда не давили ни в каком вопросе — ни в самом мелком, ни в таком. Это его жизнь, и он должен принимать эти решения, а мы можем только помочь. Я всегда ему говорила: «Илюш, что бы ни случилось в жизни, ты должен знать, что у тебя есть надежный тыл. Это не значит, что ты будешь всегда прав. И если я буду считать, что ты не прав, я первая тебе об этом скажу». Решение [не уезжать из России] было принято в 2012 году после «болотного дела». Уехать — это значит сдаться, это значит признать, что ты все делал напрасно.

И он тогда не уехал. А потом убили Бориса Немцова. И он сказал: «Теперь я тем более не могу уехать. Это значит признать, что мы проиграли. А пока я жив, я не считаю, что я проиграл». Мы не отговаривали, потому что я понимала, что он чувствует, и я не представляю его сейчас, если бы он был за границей. Мне кажется, это были бы такие муки, что то, что он переживает сейчас, было бы гораздо легче.

Мы не отговаривали, но все-таки надеялись… Ну, так же, как с «иноагентством»: вот пятница прошла, не признали — еще неделю продержались. Будем держаться столько, сколько сможем. Ну, вот сколько получилось.

О возможности обмена

Сам он к обмену не готов. У него главный аргумент: даже если какие-то обмены будут, я далеко не первый в этой очереди, скорее последний, потому что есть люди, которым это жизненно необходимо. Во-вторых, я не готов, чтобы меня поменяли на наемного убийцу, который выйдет на свободу. В-третьих, согласиться на обмен — это значит покинуть страну. Покинуть страну я мог и сразу. Я ему сказала: «Илюш, понятно, в какую сторону все развивается, может быть, если будет такая возможность, не надо упорствовать и все-таки надо согласиться? Ну и, в конце концов, кто будет знать, дал ты это согласие [на обмен] или нет?» Он сказал: «Я буду знать. Этого достаточно».

О том, почему они сами остаются в России

Потому что наш сын здесь. Мы сейчас пользуемся любой самой малейшей возможностью увидеть [его]. Вот есть суд по апелляции, вот он будет по телетрансляции, и возможно, он нас увидит, мы помашем ему рукой. И он увидит и покажет нам сердечко. Может быть, нам дадут пять минут, когда мы можем перекинуться парой слов. Одно дело — письма, другое — когда ты видишь и понимаешь по выражению лица, [по тому], как он перебирает бумаги, в каком он состоянии, в каком он настроении. Поэтому мы ходим на все суды.

О приговоре

У меня был шок, когда прокурор запросил Илье девять лет. Мне казалось, что я что-то не поняла, я что-то неправильно расслышала, потому что такого быть не может. А потом, когда мы уже вышли из зала суда, но еще приговора не было, и был момент, когда немножечко меня накрыло. Ну, я быстро справилась, и на момент приговора мы уже достаточно спокойно это восприняли, философски: кончится режим — кончится срок. Выбрал дорогу, мы по ней идем, мы рядом, мы помогаем, а там что будет.

Об отношениях в семье

У нас втайне никогда ничего не происходило. У нас такая семья, в которой все решалось коллегиально, скажем так. То есть у нас любые решения — важные, неважные — мы все-таки обговаривали составом семьи, причем с Ильей это было связано с самого раннего возраста.

О том, как изменился Илья Яшин в заключении

Валерий: Он изменился. Были у него моменты категоричности в своих суждениях, он выслушивал, понимал, соглашался, но все равно оставался при своем мнении. Сейчас он стал более терпимым. Появилась эта настоящая мужская терпимость, он стал взрослее, заматерел.

Татьяна: Он стал добрее и менее категоричен, как ни парадоксально звучит. Он, когда был молодой, мог резко отношения порвать. Сейчас он с большим пониманием относится, никакого осуждения. Вызывают у него усмешку какие-то действия — но без осуждения.

О поддержке людей

Мы были в Смоленске, суд рассматривал апелляцию на административное дело по неисполнению так называемых обязанностей «иноагента». А «Ласточка» (поезд) у нас приходит буквально минута в минуту, чтобы вот на такси доехать и бегом забежать в это здание. И мы когда подъезжали, нам позвонила журналистка, которая приехала раньше, и говорит: «Нам поменяли зал, потому что много народу». И когда мы вошли, мы увидели полный зал — жители Смоленска, причем совершенно разного возраста. У меня даже сначала мелькнула мысль, что это, может, специально каких-то студентов привели.

И потом эти люди к нам подходили — там и ребята, совсем молодой парень, студент, и девочки, и юрист местный: «Пойдемте, мы вас проводим, покажем, где можно посидеть, выпить кофе, поесть и погреться». Это было так трогательно. Потом подошла совершенно очаровательная женщина, примерно нашего возраста, может, чуть моложе. Она говорит: «Я тоже живу здесь рядом, вы можете на меня всегда рассчитывать». «Вы держитесь, все будет хорошо, это обязательно все закончится» — вот таких людей я встречала много. Но никто ни разу нигде мне не сказал, что сын предатель, или прошипел в спину.

О будущем

Мы когда были на последнем свидании — это трое суток, за два года это первый раз, и ты можешь и обнять, и говорить о чем угодно, и мы много о чем говорили. И он говорил: «Что поделаешь, это марафон». Я сказала: «Илюш, я могу не добежать». Он сказал: «Ты добежишь. Я не сомневаюсь».