истории

В крупнейшем сирийском лагере для беженцев живут около 50 тысяч человек. По сути, это тюрьма, в которой жертвы ИГИЛ оказались заперты вместе с боевиками Шансов выбраться из нее у узников практически нет

Источник: The New Yorker

Лагерь Аль-Хол в одноименном городе на северо-востоке Сирии изначально создавался для беженцев, но в 2019 году, когда коалиция под руководством США освободила подконтрольные ИГИЛ территории, десятки тысяч согнанных туда людей фактически стали заключенными. С тех пор лагерь превратился в целый город, невидимый для всего мира. В нем царят антисанитария и беззаконие, исламисты насаждают свои порядки и убивают тех, кто осмеливается их нарушать. Их жертвы либо мечтают подкупить надзирателей и сбежать, либо смиряются с новой жизнью и пытаются обустроиться в палатках, огражденных от внешнего мира высоким забором. «Медуза» пересказывает материал корреспондента The New Yorker Ананда Гопала о том, как устроена одна из крупнейших тюрем в мире, где людей держат без официальных обвинений — и надежды на освобождение. 

Аль-Хол описывают как Гуантанамо «размером с город, населенную женщинами и детьми». Среди узников не только сирийцы и иракцы, но и россияне, украинцы и британцы

Современная история лагеря Аль-Хол началась в 2006 году, когда сирийское правительство выделило покрытую кустарниками пустошь для нескольких сотен палестинцев, пытавшихся скрыться от последствий американского вторжения в Ирак. При содействии ООН беженцам построили дома из шлакоблоков. После начала в 2011 году гражданской войны в Сирии в лагерь поступило еще больше мирных жителей, вынужденных покинуть свои дома. В марте 2019-го, когда организованный ИГИЛ халифат пал, тысячи сирийцев, живших на подконтрольных исламистам территориях, загнали в Аль-Хол. С тех пор они находятся там в статусе заключенных. 

Территория лагеря, на которой проживает около 50 тысяч человек, поделена на девять секторов. Каждый из них окружен колючей проволокой. Большинство узников составляют сирийцы и иракцы, но в одном секторе, который называется Пристройкой, проживает около 6 тысяч иностранных граждан, чьи правительства перестали бороться за их возвращение. Среди них есть выходцы из Китая, Тринидада и Тобаго, России, Швеции, Украины, Великобритании и других стран. Все они по стечению обстоятельств, спасаясь от разрушительных последствий войны, оказались в Аль-Холе. 

У многих жителей лагеря не было никаких связей с ИГИЛ — они бежали из халифата, чтобы не погибнуть под бомбардировками. Некоторые оказались связаны с исламистами против своей воли — например, девочки-подростки, которых родители выдавали замуж за командиров. Контролирующие лагерь курды не рассматривают отдельные случаи и не прислушиваются к тем, кто пытается доказать непричастность к действиям ИГИЛ. 

Никакого трибунала для узников Аль-Хола не планируется, поэтому их заключение по сути бессрочное. Корреспондент The New Yorker Ананд Гопал сравнивает лагерь с американской военной тюрьмой в Гуантанамо — только Аль-Хол «размером с город и населен преимущественно женщинами и детьми». А в отчете правозащитной организации Rights & Security International лагерь называют «пятном на совести человечества».

Формально лагерем управляют курды, но порядки в нем насаждает религиозная полиция из последовательниц ИГИЛ. Они сжигают школы, вербуют детей и убивают «коллаборационистов» 

В регионе, где расположен лагерь, до сих пор находятся американские военные — несколько сотен солдат. Сам Аль-Хол под контролем курдов, которые в гражданскую войну объединились с США против ИГИЛ. Несмотря на связи между руководством лагеря и американской армией, Пентагон отказывается раскрывать, сколько средств ежегодно идет на функционирование Аль-Хола. В администрацию лагеря входят гражданские служащие из числа курдов — они поддерживают связь с международными гуманитарными организациями, отвечают за бытовые нужды заключенных и распределение пайков. 

Инфраструктура в лагере на крайне примитивном уровне, и мало кому есть дело до качества жизни узников. Резервуары в водонапорных башнях кишат червями, а от запаха сточных вод может закружиться голова. Помыться узники могут только в общественных ванных — к ним выстраиваются огромные очереди, и они часто выходят из строя из-за засоров. Кроме того, жители Аль-Хола регулярно жалуются на болезни из-за недоедания и антисанитарии.

Средства на жизнь в лагере многие заключенные получают от родных через хавалу — разрешенную в лагере систему денежных переводов. Полученные суммы они могут тратить на контрабандные (например, лекарства) или на разрешенные товары, которые продаются на местном базаре, построенном самими жителями Аль-Хола. Несколько узников держат там лавки, но в основном торговлей занимаются посторонние, получившие разрешение на работу в лагере от курдов. На базаре продаются бакалея, сигареты, нижнее белье и даже косметика. Однако многие товары первой необходимости в дефиците или недоступны.

Несмотря на администрацию и охранников, внутри лагерь фактически контролируется бойцами ИГИЛ и их соратниками, которые оказались в заключении вместе с мирными беженцами. Вдовы и родственницы погибших на фронте исламистов основали в Аль-Холе подобие халифата и религиозную полицию — Аль-Хисбу. От ее имени они преследуют других заключенных за проституцию, сотрудничество с курдами и другие реальные или надуманные «проступки». Последователи ИГИЛ в лагере сами судят тех, кто, по их мнению, нарушает законы шариата, и приговаривают их к телесным наказаниям (например, к порке) или смертной казни. От других женщин участницы Аль-Хисбы требуют, чтобы те постоянно носили никаб, даже если они не мусульманки.

В среднем религиозная полиция убивает четыре-пять человек в месяц — в том числе тех, кто передает информацию о них охранникам или пытается выторговать у курдов бытовые удобства. Еще исламистки регулярно сжигают школы и больницы, которые запускают в Аль-Холе общественные организации, поскольку там, как они считают, продвигаются «секулярные ценности». Гопал объясняет, что цель Аль-Хисбы — разорвать связи узников лагеря с внешним миром, чтобы они во всем зависели от ИГИЛ, поскольку тогда будет проще вербовать детей и подростков. 

Одной из самых видных жертв исламистов в лагере стал Хамид Аль-Шаммари, который активно общался с соседями и часто доносил их просьбы и проблемы до курдов. У него была репутация посредника между заключенными и лагерным руководством. Корреспонденту Гопалу, который несколько лет посещал Аль-Хол в составе гуманитарной миссии, Хамид рассказывал, как добился для женщин разрешения открыть швейную мастерскую. В глазах исламистов такая деятельность делала его «неверным».

Спустя несколько дней после очередного разговора с Гопалом Хамид и несколько его сыновей шли домой из палатки, которую местные использовали как мечеть. Когда они уже почти добрались до палатки, где жили, к ним подошел неизвестный с лицом, закрытым куфией. Хамид повернулся, чтобы узнать, чего тот хочет. Неизвестный выхватил пистолет и выстрелил ему в шею, а одному из его сыновей — в лицо. Оба умерли на месте. Друзья Хамида не сомневаются, что это было возмездие исламистов за «коллаборационизм».

Курды проводят на территории лагеря рейды против ИГИЛ, но нейтрализовать исламистов все равно не получается. Вместо них охранники часто вредят мирным жителям, которые и так живут в страхе

Ячейки ИГИЛ действуют в каждом из девяти секторов лагеря, но «сердцем халифата в миниатюре», как называет его Ананд Гопал, является Пристройка — часть Аль-Хола, в основном населенная не выходцами из Сирии и Ирака, а гражданами других государств. Многие жительницы этого сектора еще на свободе добровольно решили присоединиться к Исламскому государству и сохранили радикальные взгляды после задержания. Оказавшись в Пристройке, журналист The New Yorker заметил, что на улочках сектора почти нет женщин. Лишь некоторые из них, стараясь оставаться незамеченными, следили за его перемещениями сквозь щели в палатках.

Когда Гопал подошел к двум мальчикам лет пяти и спросил их, откуда они, один из детей ответил ему на арабском, что они «не говорят с неверными». Журналист развернулся, чтобы пойти обратно, и один из мальчиков бросил в него камень. Почти сразу к детям, с которыми говорил Гопал, присоединились другие. Все они начали закидывать Гопала камнями, ему пришлось убегать. 

Одна из местных жительниц рассказала журналисту, что боится детей не меньше, чем взрослых. За несколько лет в Аль-Холе они успевают проникнуться идеалами радикального исламизма.

Курдам не хватает людей, чтобы обеспечивать безопасность заключенных, поэтому они ограничиваются эпизодическими рейдами по разным секторам. Иногда им удается задержать командиров ИГИЛ, которые поддерживают связь с сообщниками на свободе и участвуют в планировании операций, или освободить попавших в рабство к исламистам езидок. 

Однако охранникам не хватает ресурсов для планирования и проведения операций, из-за чего они относятся ко всем жителям лагеря, включая запуганное исламистами мирное население, как к врагам и потенциальной угрозе. Они часто вытаскивают людей из палаток и избивают, отбирают телефоны, которые контрабандистам удается передать на территорию лагеря. Некоторые заключенные боятся курдов не меньше, чем ИГИЛ. 

В своей статье Гопал рассказывает историю женщины, чей семилетний сын играл рядом с установленным по периметру лагеря ограждением. Мальчик заметил по другую сторону цветы и решил просунуть руку под забором, чтобы их сорвать. Солдаты подумали, что он пытается сбежать, и застрелили ребенка. 

У многих детей в Аль-Холе нет никакого представления о внешнем мире. Часть из них провела в лагере всю сознательную жизнь 

Поскольку получить образование в Аль-Холе почти невозможно из-за угроз со стороны ИГИЛ, детям в лагере практически нечем заняться. Группы подростков часто соревнуются, кто кинет камень дальше всех, а дети помладше плещутся в грязных лужах. Почти никто из них не помнит, на что похожа жизнь за пределами лагеря, а многие родились уже в неволе. Внешний мир кажется им таинственным и опасным. 

Десятки детей, с которыми общался автор The New Yorker, не представляют, что такое Сирия, Ирак или США. Некоторые даже не знают, что такое телевидение и называли мультфильмы «двигающимися картинками». Семилетняя Аиша сообщила Гопалу, что она из Алеппо, но замялась, когда он попросил ее рассказать что-нибудь об этом городе. Она не знала, почему живет в лагере, а ее быт сводился к тому, чтобы пораньше занять очередь в ванную и не попасться на глазах охранникам. 

На вопрос журналиста о том, что, по их мнению, находится по ту сторону забора, дети отвечали: «ничего», «голодные люди», «собаки», «солдаты», «лестница», «дома», «сады», «неверные» и «мой отец». 

Семья заключенной Даад бежала из города Ракка после начала бомбардировок и постепенно продвигалась на восток страны по мере того, как проамериканская коалиция продолжала атаковать другие города. Однажды, вернувшись от родителей, Даад увидела, что от ее дома ничего не осталось. Муж сирийки и несколько ее родственников погибли. Так она оказалась в лагере. Даад в одиночку растит детей, а одной из ее дочерей из-за редкого заболевания требуются постоянные переливания крови. Делать их получается только в больнице за пределами Аль-Хола, куда их неохотно выпускает местная администрация. Даад не всегда хватает заработанных на базаре денег на дорогие процедуры, а правозащитные организации в лагере не реагируют на ее просьбы о помощи. 

«Я не могу смотреть, как мой ребенок день за днем увядает у меня на глазах, — говорит Даад. — Это не лагерь, а тюрьма. Я не знаю, какое преступление совершила моя дочь».

По американскому законодательству, гражданские лица, пострадавшие в ходе военных действий с участием США, вправе требовать компенсацию. Однако почти никто в лагере не рассчитывает на поддержку Вашингтона и не верит, что западные правовые нормы помогут им освободиться или хотя бы улучшить свое положение. 

Джихан была счастлива с мужем, пока из-за войны тот не решил вступить в ИГИЛ. Он погиб, а она снова вышла замуж и смирилась с тем, что никогда не покинет лагерь

Одна из жительниц Аль-Хола, согласившаяся пообщаться с The New Yorker, — Джихан. Она никогда не состояла в ИГИЛ, но, как и многие другие заключенные лагеря, оказалась против своей воли связана с исламистами. Джихан родилась в начале 1980-х, а когда ей было 16, вышла замуж за Ахмеда. Несмотря на то, что брак организовали их родители, он был счастливым. Ахмед придерживался прогрессивных взглядов и относился к жене как к равной. Когда у них не получилось завести ребенка, он заверил Джихан, что не бросит ее. 

Когда протесты против режима Асада в Хомсе, где они жили, переросли в ожесточенные столкновения, а власти начали расстреливать безоружных демонстрантов, Джихан и Ахмед уехали за город к родственникам. Ахмед, как и многие другие беженцы, лишился работы (он был строителем). Вид женщин и пожилых людей, расстрелянных правительственными войсками, так потряс сирийца, что он решил вступить в Свободную армию — повстанческую группировку, которая боролась с режимом Асада. Но вскоре он разочаровался и в повстанцах: оказалось, что они обеспечивали себя, отбирая деньги у мирного населения. 

В 2013 году снайпер застрелил лучшего друга Ахмеда, когда тот шел домой с рынка в Хомсе. Потрясенный Ахмед объявил Джихан, что вступает в ИГИЛ. В то время она еще не представляла, чем эта группировка отличалась от других, но не сомневалась, что решение мужа принесет им только вред. Так же считали их родители, однако Ахмед проигнорировал их уговоры и присоединился к исламистам.

Родственники требовали от Джихан развестись с Ахмедом, но она не могла заставить себя бросить мужа. Они переехали в Ракку, где тогда располагалась столица провозглашенного ИГИЛ халифата. Там Джихан почти не выходила из дома, чтобы не надевать никаб. Ахмед бо́льшую часть времени проводил на заданиях, а когда появлялся дома, выглядел отстраненным и равнодушным. Родители отреклись от Джихан за ее решение остаться с мужем, поэтому они больше не общались. 

Когда в 2017 году американская коалиция начала осаду Ракки, Ахмед увез Джихан в город Дейр-эз-Зор, где тогда не было боев. Однажды утром к Джихан пришли бойцы ИГИЛ — и сообщили, что ее муж погиб. После этого на протяжении двух лет сирийка постоянно переезжала с места на место, спасаясь от бомбардировок. В какой-то момент Джихан познакомилась с автомехаником Махмудом, который, как и она, ненавидел все стороны конфликта. Они поженились: Джихан поняла, что больше не может оставаться одна. Вместе с Махмудом они присоединились к сотням беженцев, которые платили крупные суммы контрабандистам, чтобы те провели их мимо патрулей ИГИЛ. Когда они наконец достигли территории, подконтрольной курдам, те отказались пропускать их. Большинство тех, кто пришел со стороны халифата, арестовали, погрузили в грузовики и доставили в Аль-Хол. С тех пор пара не покидала лагерь. 

История Джихан не уникальна: многие женщины оказались в Аль-Холе, потому что их мужья или другие родственники от безысходности решили присоединиться к исламистам. Например, Фатима не захотела развестись с мужем, вступившим в ИГИЛ, из-за ребенка: право опеки, по местной традиции, переходит к отцу. Когда муж Фатимы погиб в бою, боевики насильно переселили ее в «гостевой дом» для вдов, где ей приходилось отбиваться от «ухажеров», а затем перевозили из деревни в деревню, пока курды не задержали ее и не доставили в лагерь.

Молодой человек Хассан рассказал журналисту, как исламисты устроили убежище в подвале многоквартирного дома, где жила его семья. Жильцы умоляли боевиков уйти, но те отказались. А когда дом попал под обстрел, десять членов семьи Хассана, включая его родителей, погибли. Сам он оказался в больнице, а затем — в Аль-Холе. 

Несмотря на ужасные условия жизни, вынужденное бегство и гибель близких, многие жители лагеря испытывают чувство вины и укоряют себя за неверные решения: за то, что влюбились в «неправильного» человека или уехали «не в тот» город. Джихан постоянно думает о том, не лучше ли было послушать родителей и развестись с Ахмедом. Или настойчивее отговаривать его от вступления в ИГИЛ. Чтобы справиться с собственными переживаниями, она решила помогать другим и сделала из своей палатки временное убежище для новоприбывших. Там они могут рассказать свои истории и успокоиться, прежде чем переехать в отдельное жилье. 

Как и многие другие узники Аль-Хола, Джихан смирилась с тем, что никогда не вернется к прежней жизни. Родные жителей лагеря погибли или отреклись от них, их дома разбомбили, а государство, гражданами которого они считались, распалось на несколько частей и фактически больше не существует. Единственным домом для них стала огромная тюрьма, которая когда-то задумывалась как лагерь для беженцев.