«Предложи ему еще пару театров — он согласится» Эксперты — о смене руководства Большого театра. После отставки Владимира Урина его возглавил Валерий Гергиев, который уже руководит Мариинкой

1 декабря дирижер Валерий Гергиев стал генеральным директором Большого театра. Он сменил Владимира Урина, находившегося на этом посту последние 10 лет. Сообщения о том, что Урин в ближайшее время уйдет с должности, появились осенью 2023-го; 30 ноября он попрощался с коллективом театра. После начала полномасштабного вторжения Урин подписал письмо российских деятелей культуры с призывом остановить войну. Валерий Гергиев уже и так занимает влиятельную должность: он художественный руководитель Мариинского театра в Санкт-Петербурге. В 2012 и 2018 годах Гергиев был официальным доверенным лицом Владимира Путина на президентских выборах. Он публично поддержал аннексию Крыма и отправку российских войск в Украину. По просьбе «Медузы» смену директора Большого театра прокомментировали трое экспертов из индустрии — все они обладают высоким авторитетом, но не называют имен из соображений безопасности.

Театральный продюсер 

Оперный театр в России, в отличие от других сегментов культуры, последние 30 лет был частью мирового рынка. Поэтому пандемия, а потом 2022 год ударили по нему невероятным образом: многие театры оказались наполовину парализованы, потому что одной ногой стояли в России, а другой — на Западе. Это в первую очередь касается Большого театра, больше остальных интегрированного в мировой музыкальный рынок: все его лучшие проекты последних 10–15 лет — это либо копродукции, созданные с зарубежными театрами-партнерами, либо спектакли, арендованные на Западе. Символично, что последний спектакль, который Большой театр выпустил перед началом войны, — «Лоэнгрин», совместная постановка с нью-йоркской Метрополитен-оперой.

Самый богатый театр России, в котором понятия «бюджет» не существует в принципе и любая идея художника может быть реализована, если только это не противоречит законам физики, Большой крайне эффективно оперировал большими деньгами, международными связями, своим именем и государственным ресурсом. Но давайте попробуем вспомнить, когда внутри Большого в последние годы рождались значимые художественные идеи — не импортированные, но спродюсированные самим театром? В этом смысле после начала войны Большой оказался уязвимее других оперных домов: просидев на игле импорта 10 лет, его руководство не сумело сориентироваться в ситуации вынужденного импортозамещения. 

За редким исключением постановки, выпущенные Большим после 24 февраля 2022 года, были художественно уязвимыми. Они не только не соответствовали [уровню] предыдущего двадцатилетия театра, но и на российском конкурентном поле смотрелись не слишком выигрышно. Если вы посмотрите шорт-лист последней «Золотой маски», то увидите там один спектакль Большого театра: в предыдущие годы у них номинировались по три-четыре постановки. Это был какой-то утешительный [жест] со стороны «Золотой маски», потому что национальная театральная премия совсем без Большого театра не может обойтись. 

И тут мы переходим к сравнению Большого с Мариинским театром. Ситуация парадоксальна: Мариинка обладает едва ли не лучшим в стране оркестром, выдающейся балетной труппой, прекрасными солистами оперы — но как театр она перестала существовать еще в начале 2010-х. Обладая художественными ресурсами, не сопоставимыми с Большим, Мариинка умудрилась не произвести за последние 10 лет ни одного спектакля, который прозвучал бы не то что в мировом, но даже в отечественном контексте. Проще говоря, роскошный гигантский корабль Мариинского театра стоит на мели — как административной, так и художественной.

Дьявол кроется в деталях: если бы Гергиев был назначен художественным руководителем Большого театра — это один разговор, но он приходит на Театральную площадь именно как директор. А любой человек, который имел дело с Мариинским театром, подтвердит: менеджерская модель, которую выстроил Гергиев — волюнтаристская, хаотичная, лишенная какой-либо логики, — это ад. Из главного музыкального театра страны в 1990-е и 2000-е Мариинка превратилась в повод для анекдотов. В этом театре, как известно, режиссеру или дирижеру могут предложить сделать спектакль за месяц до премьеры — [притом что] в среднем производство больших оперных проектов занимает от трех до четырех лет, а если это крупные копродукции с западными театрами — пять лет. Естественно, что никто из не то что крупных художников, но просто из людей, которые профессионально относятся к [своей работе], на это не подпишется. Поэтому в прославленном Мариинском театре с гениальным оркестром и гениальными солистами работают режиссеры и художники категории не A, B и C, а D, E и F, которые соглашаются играть по этим унизительным правилам. 

Нужно учитывать и то обстоятельство, что Петербург живет по совершенно другим правилам, чем Москва. В Москве все-таки существует рынок театральных профессий, на котором есть некая ротация людей. В Мариинке к сотрудникам относятся как к работникам крепостного театра, что частично компенсируется достаточно высокими зарплатами. В Большом ситуация отличается довольно сильно — и вполне можно спрогнозировать, что [из Большого] просто побегут: люди наслышаны о том, как работают в Мариинском, и они совершенно не хотят быть рабами. 

К руководству Большого театра и к политике Урина в последние полтора года могло быть огромное количество вопросов, и, может быть, туда и должен был прийти какой-то эффективный менеджер, но это явно не про руководство Мариинского театра. 

Разговоры о смене генерального директора Большого театра ведутся с 2020 года. Возня вокруг такого уровня кресел ведется постоянно — Цискаридзе и Кехман мечтают воцариться в Большом еще с 2010-х. Конкретные телодвижения начались после президентских выборов 2020 года: тогда, например, впервые начала обсуждаться кандидатура [сотрудника администрации президента] Сергея Новикова как возможного директора или художественного руководителя. Ходили слухи, что его должность в администрации президента должна была быть упразднена, а он должен был уходить в Большой театр.

Но нужно понимать, что сознание людей наверху устроено парадоксальным образом. Они понимают, что руководителем Большого должен быть художник, и в этом смысле фигура Гергиева напрашивалась сама собой. Каким он является управленцем — дело десятое. Важно, чтобы внешне картинка смотрелась красиво. Тем более что Гергиев — человек, близкий к элитам: Ролдугину, Путину и так далее. Это имеет значение. 

Я прекрасно понимаю логику: кто еще у нас может возглавить этот непростой актив? Гергиев — выдающийся музыкант, и, если не задаваться вопросами качества и эффективности его работы как руководителя Мариинки, он действительно фигура номер один на опустевшем после 24 февраля небосклоне. А кто еще? [Владимира] Юровского нет, [Теодор] Курентзис — фигура слишком эксцентричная для Большого театра. Альтернатив особенно-то и нет.

Урин — человек, верой и правдой служивший делу и профессии. Как бы либеральная общественность [ни была убеждена в том, что] в 2017-м это он запретил премьеру балета «Нуреев», на самом деле это не так. Его роль в защите Кирилла Серебренникова и [попытки] каким-то образом повлиять на ситуацию с его судилищем были очень значительными. К сожалению, у Урина сформировался образ душителя свобод, который нисколько не соответствует действительности: это человек, который пользуется непререкаемым авторитетом в театральной сфере. И в нынешних сложных обстоятельствах, когда замараться очень легко, вряд ли он согласится на какой бы то ни было значимый пост.

Думаю, он, безусловно, выдохнул [после отставки], потому что невозможно сложить из букв Ж, О, П и А слово «вечность». Большой театр — это три сцены, комбинат, который должен производить по 10–12 новых спектаклей в год. Выпускать такой объем продукции при нынешнем кадровом голоде и делать это качественно нереально. Тем более что это не могут быть экспериментальные [проекты]: ты все время должен думать, что твой кабинет смотрит на Кремль. Это вопрос не самоцензуры, а реалий, в которых мы находимся. 

То, что сейчас происходит с Большим театром, резюмируется простой формулой: «Пропал калабуховский дом». Невозможно человека, у которого не очень хорошее здоровье, вылечить, перенеся ему зараженную кровь из практически мертвого организма.

Театральный критик

Перемены в Большом театре начали происходить еще 10 лет назад: сам Урин, который пришел на смену Анатолию Иксанову, — это уже была перемена. При Анатолии Иксанове происходило обновление всего театра, он вывел Большой на позицию одного из самых интересных участников мирового музыкального процесса. И когда его сняли и пришел Урин, стало понятно, что художественная политика театра будет значительно менее цельной и прогрессивной, что Урину придется столкнуться с уже тогда ясно ощущаемыми запросами на традиционность, на изоляционистскую политику. Он этому отчасти противостоял: лавировал между разными тенденциями и группами интересов и, в общем, продолжал держать лицо Большого театра как мирового.

[У Большого театра при Урине] были важные копродукции. Частично состоялась копродукция с Английской национальной оперой — это была опера Бенджамина Бриттена «Билли Бадд» в постановке Дэвида Олдена, была «Роделинда» Генделя в постановке Ричарда Джонса. Была «Альцина» Генделя в копродукции с фестивалем в Экс-ан-Провансе. Это были важнейшие события, вокруг которых был резонанс, и это был художественный прорыв. Причем это были не «арендные» постановки, а совместная работа, то есть, например, постановщик зарубежный, а солисты, музыканты и дирижер — собственные. Постепенно это все стало сходить на нет, а потом совсем прекратилось, и это ужасная потеря. 

Какое-то [новое] место в индустрии директор такого уровня и профессионализма, как Урин, найдет, как к нему ни относись. Он человек с большим авторитетом в театральном управленческом сообществе. Но есть еще такое обстоятельство: он же подписывал письмо худруков против «специальной военной операции», и совсем немногие из подписантов сохраняют свои должности до сегодняшнего дня. Если я правильно помню, то [продолжает руководить театром] только Евгений Миронов, а остальные вычищаются. 

Большой театр лишился настоящего международного сотрудничества и при старом руководстве, но новое будет еще тщательнее подходить к этому. К тому же Урин пытался оставить в репертуаре хотя бы какие-то спектакли режиссеров, имена которых теперь «не надо называть». Судя по всему, все они будут окончательно сняты [с репертуара]. 

Конечно, есть опасность гораздо большего участия Большого театра в пропагандистских кампаниях. На мой взгляд, Урину удавалось обходить эти моменты: условно говоря, не устраивать крупные официальные гастроли театра на оккупированных территориях. Ему удавалось делать это не очень громко: какие-то концерты для участников [войны] или еще кого-то [были], но все-таки это был не такой страшный позор. А сейчас все, вероятно, будет происходить гораздо откровеннее. В нынешних обстоятельствах имеет значение то, что Гергиев прямо ассоциируется с действующей властью. Какой это плюс может добавить медийному международному имени [театра]?

Видимо, Мариинский [тоже] останется за ним. Эта старая идея объединенной дирекции императорских театров, как было еще до революции, Гергиеву могла показаться вполне привлекательной. Он умеет управлять не одним, не двумя и даже не пятнадцатью проектами одновременно. 

Он вполне справится, у меня нет ощущения, что ему что-то неподвластно. Другой вопрос — это хоть какая-то изобретательность в смысле художественной политики, потому что среди опер и [балетных] спектаклей, которые в последние годы выходили на сцене Мариинки, вообще нет интересных режиссерских работ. Это в Мариинке, судя по всему, в последние годы считается совсем не важным: главное, чтобы люди вышли в красивых концертных костюмах и красиво спели. Так что вполне вероятно, что такая судьба постигнет и Большой театр. 

Не вижу в [назначении Гергиева на пост гендиректора Большого] ничего радостного, но могло быть и хуже: например, если вместо него пришли бы какие-то чиновники, пропагандисты, бюрократы. Гергиев все-таки музыкант. Другое дело, кто станет его представителем в Большом театре. 

Главные фигуры в театре — это директор, главный дирижер и балетмейстер. Главного дирижера в Большом сейчас нет: после начала войны Туган Сохиев оказался в безвыходном положении, поскольку был еще и главным дирижером французского оркестра Капитолия Тулузы, и ушел с поста главного дирижера обоих оркестров, чтобы его ни тут, ни там не ругали. Что касается главного балетмейстера и хореографа — это Махар Вазиев, который очень много лет проработал с Гергиевым, и вряд ли здесь можно ждать отставок. 

При этом важно все-таки, кто будет заместителем. Не может же Гергиев единолично всем управлять в двух столичных театрах. Вряд ли он будет все время сидеть в Большом. Хотя он стал проводить много времени в Мариинке после того, как был выключен из многих проектов, которыми руководил в Европе. Но явно кто-то от него будет в Большом «на хозяйстве». 

Как сам Урин сказал на днях на пресс-конференции [по поводу будущей премьеры оперы «Война и мир» в сотрудничестве с театром «Новая опера»]: «Большой театр — это монстр». Он имел в виду, что Большой театр — это большая машина, большой завод, но сказал «монстр», и это [выглядело] так, как будто он проговорился, что ли. Так вот, чтобы управлять этим монстром, Гергиев должен кого-то поставить, и здесь будет много [вопросов]: какая атмосфера будет во всем этом огромном коллективе, начнутся ли чистки. Но это будут внутренние [процессы], это не будет публично и резонансно. 

Музыкальный эксперт

Честно говоря, ничего, кроме смеха, у меня эта новость не вызвала. Это было абсолютно ожидаемо: если Урину нужно было устроить показательную порку за то, что он подписал антивоенное обращение в самом начале войны, то других кандидатов на его должность просто не было — если мы все-таки говорим о людях из творческих кругов. А учитывая, что российская власть всегда раздает призы «за особые заслуги перед отечеством», логично, что главный приз получил Валерий Абисалович [Гергиев], самый крупный деятель в области классической музыки, который продолжает оставаться лояльным власти. Он не критиковал войну, поддерживал кремлевскую верхушку словом и делом, подкреплял любые политические акции своим участием и участием коллективов Мариинского театра — когда нужно было что-то красивое сыграть, спеть или станцевать.

Гергиев — фигура, которая вызывает некий ужас. Поэтому знаменитые интриги и закулисные игры Большого театра не то что совсем сойдут на нет, но немножко утихнут. Все будут понимать, что интриговать против Гергиева — это заведомо проигрышное дело. Плохая новость в том, что Гергиев принимает руководство театром, который в художественном отношении зашел в тупик. И сейчас худший момент для того, чтобы его из этого тупика выводить. 

Большой театр выписан отдельной строчкой в бюджете государства, и если начинать там копать по части финансовых нарушений и коррупции, то накопать можно примерно на двадцатиэтажный дом. Там все прогнило насквозь. Ничего удивительного: Большой театр — это мини-модель страны. Но Гергиев ничем этим заниматься не будет, потому что у него нет времени. Если его увидят за два часа до начала спектакля — как его, собственно, сейчас и видят в Мариинке, — будем считать, что это уже большая удача. 

По большому счету в Большом театре ничего не изменится. Театр такого масштаба не может существовать в безвоздушном пространстве, но именно в такую ситуацию поставили и его, и другие [российские] культурные институции. В случае с оперой и балетом это особенно важно. Учитывая, сколько музыкантов и артистов покинули пределы Российской Федерации после 24 февраля [2022 года], и острую нехватку кадров в некоторых ключевых профессиях, таких как дирижеры, режиссеры, сценографы, администраторы с международным опытом, я не знаю, как при таких обстоятельствах можно двигаться куда-либо, кроме как назад. 

Если бы эта новость прозвучала до 24 февраля 2022 года, она стоила бы того, чтобы быть вынесенной на все первые полосы. Кто сейчас руководит Большим театром — Валерий Абисалович Гергиев или тетя Шура из пятого подъезда, — не имеет ровным счетом никакого значения.

Штука в том, что Валерий Абисалович не умеет и не хочет говорить «нет». Он никогда не отказывается ни от каких предложений — тем более от тех, что равносильны приказу. И вторая его особенность — он совершенно искренне верит, что у него на все хватит времени. Проблему нехватки времени он давно исключил из своего мировоззрения. Более того, предложи ему еще пару театров — он согласится. 

После того как у Гергиева закончились все международные связи, от него отказались все западные музыкальные институции, казалось бы, стоит сесть, задуматься, выдохнуть и начать, например, репетировать спектакли, уделять больше времени оркестру, хору, постановкам [Мариинского театра], потому что у него дел стало меньше в разы. Но нет, он продолжает двигаться в том же ураганном темпе, ни на чем не задерживаясь и не концентрируясь, потому что это уже как наркотик, это привычка, от которой отделаться нельзя. 

У Гергиева нет как таковой собственной команды. Те люди, которые есть у него в Мариинском театре, абсолютно им порабощены, они работают на него и для него более 20 лет, и структура Мариинского театра устроена таким образом, что без подписи Валерия Абисаловича невозможно ровным счетом ничего — вплоть до покупки пылесоса. Это абсолютно бюрократическое кафкианское государство со всем вытекающим отсюда абсурдом. Но даже если представить, что Гергиев приведет свою команду в Большой театр, у них, в отличие от него, нет ощущения, что в сутках 48 часов. Они и так зашиваются со своим «Мариинским комбинатом», который сейчас насчитывает семь сцен: четыре в Петербурге, две во Владикавказе и еще Приморский театр оперы и балета. 

В Большом театре, что характерно, люди годами сидят на своих местах. Когда Урин в свое время сменил Анатолия Геннадьевича Иксанова на посту генерального директора, то список команды практически не изменился, за одним или двумя исключениями. Большой театр — это огромная машина, работающая плохо, со скрипом, периодически останавливающаяся, буксующая, но все-таки как-то работающая, и убирать оттуда сейчас какие-то элементы значит подвергать театр опасности абсолютного коллапса. 

Тем более что Большой театр теперь тоже комбинат, он тоже работает на четырех сценах: Историческая сцена, Новая сцена, Камерный театр Покровского, который слили с Большим театром, и еще Бетховенский зал, который работает в формате концертного. Поэтому мне сложно представить какие-то большие [кадровые] изменения. Но даже если он решит менять всю команду, откуда ему брать новые кадры? Только если придут какие-то управленцы из-за кремлевской стены, но я в это не очень верю. Я думаю, что кремлевским функционерам с Гергиевым будет очень тесно. Он не из тех людей, которые позволяют себя контролировать и что-то себе диктовать. 

Урин — фигура спорная. В художественном отношении для театра он сделал мало, потому что его видение Большого, к сожалению, несопоставимо с масштабом этого театра. Урин продолжал на своем посту делать уютный городской театр, вроде Музыкального театра имени Станиславского и Немировича-Данченко, в котором он работал раньше. 

Говоря о том, уйдет ли кто-то вслед за Уриным, предполагаю, что уйдет только его жена, Ирина Александровна Черномурова, начальник отдела долгосрочного творческого планирования. Этого планирования сейчас почти и нет: все международные связи театра, все копродукции заморожены, приостановлены, уничтожены. Поэтому я удивлюсь, если она останется. Все остальные сотрудники — это, что называется, «старые опытные большевики», которые сидят при любой власти, что навевает некоторые мысли: если люди сидят абсолютно при любой власти, это означает, что у них есть какой-то тыл.