истории

«На радужном флаге мы написали — ненавидеть скучно» Елена Костюченко рассказывает, как была ЛГБТ-активисткой в путинской России. Это фрагмент ее книги «Моя любимая страна», которая выходит в издательстве «Медузы»

Источник: Meduza

В октябре 2023 года в издательстве «Медузы» выходит книга «Моя любимая страна». Ее написала Елена Костюченко, одна из самых известных российских журналисток. Эта книга о том, как Россия медленно сползала в фашизм и войну. В ней репортажи Костюченко для «Новой газеты» переплетаются с рассказом о ее собственной жизни при путинском режиме. Мы публикуем отрывок, в котором она пишет об истории своей любви — и борьбы против государственной гомофобии.

Книгу Елены Костюченко можно будет купить в главных русскоязычных книжных магазинах за пределами России. А еще — совершенно бесплатно прочитать в приложении «Медузы». Обязательно расскажите об этом своим близким, живущим в России. Вот инструкция — как скачать наше приложение. Оно умеет обходить блокировки.

Моя любовь (невидимая и настоящая)

С Аней мы познакомились в лесбийском клубе — тогда они еще были в Москве. Это был мой второй поход в этот клуб. Я недавно осознала себя лесбиянкой, влюбилась, призналась, меня отвергли, я плакала и гуглила, как выздороветь от лесбиянства. Выяснилось, что никак. Слез хватило на неделю и два дня. Я собралась с силами и решила налаживать быт — как налаживают быт колясочники, глухие, диабетики, больные ВИЧ. Мне нужно было научиться быть лесбиянкой. С этой целью я пошла в клуб.

Мы смотрели Lost and Delirious, потом была дискуссия. После дискуссии играли в игру — каждой присваивался номер, и на бумажке надо было писать номера понравившихся тебе женщин. Если номера совпадали, клуб обещал прислать телефоны друг друга. Мне ничего не прислали.

Как-то оказалось, что мы вместе с Аней идем до метро. Говорили про политику. Аня была очевидно старше, но задавала очень наивные вопросы. Мне казалось, что она так надо мной подшучивает, я все больше хмурилась. В вагон зашли молча. Через пару станций Ане пора было выходить, она вышла на платформу и крикнула — дай телефон! Я крикнула цифры. Она написала смс. Я ответила.

Мы быстро съехались. Это были первые мои серьезные отношения. Было смешно. Я вставала на два часа раньше, чтобы выгладить ей рубашку и приготовить ей яйца пашот с голландским соусом. Через месяц выяснилось, что она ходит в мятом и любит макароны с сосиской. Аня бесконечно покупала дешевые продукты, а также стирала, сушила и складывала пакеты. Она была старше меня и запомнила не только девяностые (бандитизм, нищета, ужас перед будущим), но и восьмидесятые (дефицит всего, карточки на продукты, предчувствие развала страны).

Мы жили бедно, снимали угол в однокомнатной квартире. Потом редакция прибавила мне зарплату, и мы стали снимать однокомнатную квартиру сами. В выходные спали и смотрели кино. Иногда ездили в парк. Иногда — если лето и есть силы — ездили в маленькие подмосковные города. В одном из этих городов я увидела картину с сиренью, и Аня мне ее купила. Мы повесили сирень над кроватью.

У Ани смуглая кожа, выжженная солнцем, и карие смеющиеся глаза, передние зубы домиком. Синий любимый свитер, серый от времени. Четыре высших образования — физмат, перевод, экономическое и юридическое. Работает нефтегазовым аналитиком. Однажды синей зимой я проснулась и подумала, что у меня болит живот. Я никак не могла понять, где болит. Я лежала на спине, водила руками по телу и вдруг поняла, что люблю Аню очень сильно, всем телом, по-настоящему. С этого дня я стала думать про будущее. Я стала думать, что у нас будут дети.

14 февраля Альфа-банк объявил, что поможет всем влюбленным обрести свой дом. Больше неважно, заключен ли брак, — пары могут взять совместную ипотеку под хороший процент. Я узнала об этом на работе, от всплывающей рекламы. Тут же набрала банк и спросила — правда? Правда. Меня спросили — сколько у вас отношения, я сказала — полтора года. Ого, — удивилась девушка, — и вы уже готовы покупать недвижимость? Да, — сказала я, — мы очень любим друг друга. Давайте я вас запишу к менеджеру, сделаем предварительный расчет, — сказала девушка. — Нужны ваши имена. И я сказала наши имена. И девушка сказала — нет, ничего не получится. Пара — это мужчина и женщина, а не как у вас. Такая политика банка. Пока я думала, что говорить, она повесила трубку.

Я не поверила. Я позвонила в другие банки. Мне было так странно, что я даже не подумала выйти в коридор. Я звонила из общего кабинета. Я чувствовала, что я падаю. Я говорила — мы обе работаем, у нас высшее образование, мы живем вместе, и мне отвечали — это неважно, неважно, до свидания. Один банк сказал — 18,9%. Я спросила — сколько? И мужчина сказал — а вас больше никто не будет рассматривать, сами же понимаете.

Дальше я читала про брак и про права, которые дает брак. Дальше я читала про браки в других странах и как эти страны решили, что браки можно всем. Я читала про ЛГБТ-активизм и гуглила про ЛГБТ-активистов в России, и они казались мне некрасивыми, невежливыми, сумасшедшими. Дальше я еще год ныла своей лучшей подруге, что в России плохие ЛГБТ-активисты и они плохо защищают мои права. Подруга молчала. Мне становилось стыдно, все стыднее и стыднее, но я не могла объяснить, откуда берется стыд.

Через год, на 14 февраля, я и Аня сидели в кафе. Я хотела сказать, что люблю ее. Вместо этого я сказала — Аня, знаешь, мы должны идти на гей-парад. Аня сказала — я тоже про это думала, да, мы должны.

Гей-парады тогда проходили так. Активисты — их было не больше десяти — выходили в центр Москвы и поднимали радужные флаги. Их били националисты, казаки и православные, которые приходили в заранее объявленное ЛГБТ-активистами место. Менты ждали, когда активистов изобьют, и задерживали их — избитых, не избивавших. Журналисты снимали и смеялись. Я уже была на гей-параде как журналистка. Сходить на гей-парад для журналиста значило хорошо повеселиться.

Я и Аня пошли на гей-парад. На радужном флаге мы написали — ненавидеть скучно. Мы развернули флаг и простояли десять секунд. Меня ударили в висок. Аню задержали. Я оказалась в больнице и начала терять слух. Журналисты звонили за комментариями. Им было смешно, когда бьют геев, но оказалось не смешно, когда бьют коллегу — такую же, как они.

Мы выходили на гей-парады каждый год. Нас били, затем задерживали. Однажды на мне разорвали платье — и я стояла голая посреди Москвы. Я подружилась с ЛГБТ-активистами — они оказались совсем не сумасшедшие, просто очень уставшие.

Потом Госдума решила принять закон о пропаганде гомосексуализма. В нем было написано, что мы — социально неравноценные. Что я — социально неравноценная. Я решила, что больше не хочу стоять с плакатом и флагом. Я сказала, что пойду к Госдуме целоваться с Аней. И позвала туда всех, кто тоже хочет целоваться.

Дней поцелуев было четыре. Нас били и задерживали, били и задерживали. Православные активисты приносили мочу и тухлые яйца, забрасывали нас говном. Приводили своих детей, чтоб они били нас. От детей нельзя отбиваться, они маленькие, им можно навредить. Госдума приняла этот закон.

Когда Россия принимала Олимпиаду, я решила выйти на Красную площадь и спеть гимн России с радужным флагом. Меня и всех, кто пришел со мной, задержали и избили в отделе полиции. Мент плюнул мне в лицо. Я вытерлась ладонью, вытерла ладонь о штаны. Слюни мента на моих штанах, ничего себе, — и я рассмеялась.

Много чего еще было.

Все это время Аня была рядом со мной. А я была рядом с ней. У нас заканчивались силы, но мы не понимали этого. И однажды силы закончились совсем. И мы перестали друг друга любить.

Я почувствовала это, потому что в животе — там, где раньше была любовь, — стало пусто. Мы прожили вместе еще немного. Потом Аня ушла. Так моей любви не стало, и наших будущих детей не стало, а бороться за общее счастье я не хотела. Я перестала быть активисткой. Теперь били и задерживали не меня. Убивали не меня.

Я думала — на что я потратила свою любовь?

А на что тратится любовь? Она горит и горит, пока не погаснет. Иногда ей удается осветить кусочек жизни — например, ветку сирени, и жизнь выходит из темноты, оказывается цветной. Но потом темнота возвращается.