новости

Репрессивные законы — это данность Судья Сергей Груздев, который посадил обвиняемых по делу Ивана Голунова, стал адвокатом. Он рассказал, что думает о судейской и адвокатской работе

Источник: Адвокатская улица

Судья Мосгорсуда Сергей Груздев в 2021 году подал в отставку и перешел в адвокатуру. На должности судьи он рассматривал резонансные уголовные дела, в том числе дело московских полицейских, которые подбросили наркотики журналисту Ивану Голунову. Груздев дал подробное интервью о своей работе — в качестве судьи и адвоката — проекту «Адвокатская улица». «Медуза» публикует выдержки из этого текста.

— Есть свежие примеры дел по высказываниям о «специальной военной операции». Дело Алексея Горинова, дело Ильи Яшина. С точки зрения очень многих людей, они невиновны — потому что они просто назвали вещи своими именами. И там эффективная защита не помогла избежать тюремного заключения.

— За свою практику судьи я усвоил: обсуждать уголовные дела, в которых ты не принимал непосредственного участия, давать им оценку — это в крайней степени неправильно. А я не присутствовал на этих заседаниях, не смотрел материалы дел.

Очень хочется привести пример с моим делом [Ивана] Голунова. Вы помните, с чего все начиналось — и как это было преподнесено в СМИ? Наркоман, клейма негде ставить и иже с ним. Если я придумаю машину времени и вы вернётесь в тот период, вряд ли вы найдете какое-нибудь сообщение или заметку СМИ противоположного содержания.

— В смысле? Я найду миллион. На сайтах крупнейших изданий были заявления, что мы верим в невиновность Ивана. Мои коллеги, все журналистское сообщество выходило в пикеты.

— Хорошо, наверное, я был не очень корректен в этом высказывании. Я о том, что все «сильные» СМИ, которые имели максимальную возможность донести информацию до общественности, — все они в один голос говорили, что Голунов злодей.

— Вы какие СМИ имеете в виду? Первый канал?

— Ну да. Я их не смотрю, правда. Но чтобы найти информацию, про которую вы говорите, нужно было где-то что-то поискать, залезть куда-то дополнительно.

— РБК, где я тогда работала, был одним из топовых российских СМИ — и мы заявили, что верим в невиновность Голунова. Точно так же поступили «Коммерсантъ», «Ведомости» и многие другие.

— Согласен. Как вам предложение переформулировать всё-таки мой ответ? Все те СМИ, которые я не хочу называть «провластными» или «пророссийскими»…

— Федеральные телеканалы.

— Да-да. Там на тот момент приоритетно освещалась версия, что он сбытчик, наркоман и так далее. И многие люди в это верили. Но когда ты изучаешь уголовное дело, когда оно тебе попадает на стол, когда ты начинаешь допрашивать свидетелей — ты вдруг понимаешь, что всё совершенно по-другому. И вы видели результат в моем приговоре.

— Но вы же не оправдали Голунова — вы приговорили оперативников. Невиновность Ивана к тому моменту уже была общим местом.

— Ну, это утрированный пример. Если бы я его судил, я бы мог сказать точно так же, что он никакой не суперсбытчик.

Именно поэтому я и сам, пока не буду участником уголовного дела, не стану его комментировать — и коллег от этого предостерегаю. В деле Яшина я не знаю, что именно делали адвокаты. Какие рычаги и возможности они использовали, чтобы повлиять на решение суда.

А если вы хотите, чтобы я оценил в принципе правовую природу дел в отношении этих лиц, то я этого делать, наверное, не буду.

<…>

— Взяли уже какое-нибудь дело?

— Вообще, мне есть чем похвастаться. Есть одно дело о мошенничестве в сфере строительства, которое прям мое-мое — в смысле, я его веду. А есть ещё дела, где я принимаю участие эпизодически. И уже несколько раз моё вмешательство привело к неизбранию меры пресечения в виде заключения под стражу. То есть люди приезжают после обыска в статусе свидетеля в следственный орган, их допрашивают — и все подсказывает, что должна быть так называемая «реализация». Но мы уезжали в том же статусе, в котором приезжали. Очень поздно, правда. Каждый раз сидели до 11 часов вечера.

— Но ведь допросы в ночное время запрещены.

— На самом деле всегда укладывались. 23:00 — это когда мы уже спустились до гардероба, надели куртки, перекинулись парой фраз, попрощались. Кстати, для меня был открытием объём работы следственных органов. Я понимал, что они много работают, — но когда ты видишь это своими глазами, то гораздо проще их понять.

<…>

— Вы знаете про план «Крепость»? Его задействуют, когда какие-нибудь митинги политические…

— Он называется «Крепость»? Недавно вспоминал это слово. Мне казалось, «Цитадель». Да, знаю про него. Круто придумано.

<…>

— Много говорят о «телефонном праве»: председатель попросил вынести такое-то решение, судья это сделал…

— Если судье звонят и велят что-то сделать — значит, просят сделать не по закону. Иначе зачем звонить-то? Если ты и так в силу своей мантии сделаешь все правильно. Просто примени закон и все. Не применяешь закон — апелляция, отмена, дисциплинарное взыскание — и все, пошел в адвокаты. Шутка.

Когда я приносил присягу на должность судьи, напутственное слово говорила Ольга Александровна Егорова. И она сказала одну мудрую вещь, которую я запомнил на всю жизнь: «Тебя может защитить только закон».

<…>

— Закон, который должен защищать, у нас сейчас не всем нравится. Конституцию вот поменяли под хотелки президента…

— Закон всегда не всем нравится. Всегда кто-то недоволен действующим законодательством.

<…>

— Меня все-таки очень зацепила ваша фраза про то, как нас защищает закон…

— А я не про нас с вами говорил. Я про судью.

— Хорошо, судью. И все же вопрос: то, что в прошлом году напринимали в УК и КоАП, вам нравится?

— Что значит «нравится»? Это данность. Если вы хотите меня спросить как бывшего судью, то…

— Я вас хочу как адвоката спросить.

— Я и скажу как адвокат. Нужно смотреть, как это будет отражаться в каждом конкретном случае.

— Конкретный случай. Есть возбужденное по одной из новых статей УК дело Александры Скочиленко — девушки, которая в магазине меняла обычные ценники на ценники с текстом про «спецоперацию». Она сейчас в СИЗО находится. По букве действующего закона ей грозит до десяти лет. Будет ли судья, который вынесет ей такой приговор, спать спокойно после этого?

— Если, вынося решение, он будет руководствоваться своей совестью, то, наверное, будет. Воспринимайте закон в контексте совести. Если действовать по совести, то тебя закон защитит.

<…>

— Обычно считается, что суды идут на поводу у следственных органов и органов оперативного сопровождения. Поэтому и не выносят, как правило, оправдательных приговоров. У нас их 0,4%…

— Готов объяснить прямо сразу [почему так происходит] — это очень легко. До суда доходят абсолютно не все уголовные дела. Честно, я не хочу следственные органы обидеть — но им гораздо проще прекратить дело на стадии следствия, чем получить решение о прекращении дела в суде. Ну, грубо говоря, это ж каким надо быть следователем, чтобы направлять дело в суд, заведомо понимая, что оно не имеет процессуальных перспектив? Что там нет доказательств вины?

<…>

— Пять [лет лишения свободы] — это тоже ощутимое число!

— Я про это и хочу сказать! 22 — это прямо явно много. А вот пять лет — это, казалось бы, всего лишь пять лет…

— Интересная у вас деформация. Многие в шоке были бы, если бы услышали, что кого-то из их близких приговорили на пять лет.

— Деформация на самом деле есть. Но я от нее старался все-таки абстрагироваться. И мне кажется, что она до конца меня не поразила. Но возьмём юридическое сообщество адвокатов. Там среагировали бы так: «О, всего пять лет». Так же большинство думает, 90 процентов. Вы же с ними общаетесь.

<…>

— Хочу спросить про [Ивана] Сафронова. Благодаря тому, что многие журналисты и адвокаты вынужденно уехали из страны, материалы этого дела просочились в прессу. Вы их читали?

— Я вообще стараюсь не тратить на это время. Вдруг они сфальсифицированы? Плюс ко всему я честно скажу: я за 16 лет начитался столько юридических документов, что в нерабочее время в это вчитываться нет желания. Для досуга у меня есть чем заняться, и это точно будет не уголовное право. Даже вообще не право.