истории

«Джон Уик 4»: чудовищный фильм, который можно назвать безупречным Антон Долин — о боевике с Киану Ривзом, ухватившем самую суть киноискусства

Источник: Meduza

В серии боевиков «Джон Уик», из которых вышедший в России в марте четвертый — самый виртуозный, высокобюджетный и масштабный (даже длится почти три часа), спрятана интригующая загадка. Парадокс в том, что «Джон Уик» по всем общепринятым показателям — не просто плохое, а чудовищное, на грани пародии кино, оставляющее, однако, впечатление безупречности. Это не «настолько плохо, что уже хорошо», а просто прекрасно, без кавычек и оговорок.

Ходульная примитивность сюжета (убийца-одиночка сражается со всем миром и одерживает неизменную победу) в интриге «Джона Уика» уравновешивается избыточной переусложненностью правил, по которым существует этот выдуманный мир. Тайный преступный Совет, его изворотливый и необъяснимый Закон, система внутренних иерархий: разобраться в этом до конца и умудриться не забыть усвоенное за промежуток между очередными сиквелами практически невозможно. Выспренность смехотворных диалогов и ни одной попытки придать им хотя бы видимость психологической убедительности. Монотонность действия, состоящего на три четверти из погонь и драк. Гротескно преувеличенная жестокость, казалось бы, признанная при современных этических стандартах устаревшей. Почему же это так здорово смотрится?

Кое-что можно объяснить ностальгией по детству, когда — помните, в эру видеосалонов — казалось, что не существует звезд крупнее, чем Брюс Ли и Чак Норрис, а с ценностями царящего патриархата никто еще не начинал бороться. Но детство у разных поколений было разным, а «Джон Уик» объединил их без видимого труда. Еще одна тайна — в том, как гармонично уживаются возрастные герои (им всем вокруг шестидесяти, как и режиссеру) с подростковой аудиторией.

Возможно, чудо «Джона Уика» в другом. Постановщик Чад Стахельски, как известно, по первой профессии каскадер. Он революционно переворачивает систему ценностей, ставя во главу угла не сценарий, режиссуру или актерскую игру, а виртуозность трюка. Можно сравнить «Джона Уика» с цирком, где тематическая направленность представления — лишь цемент для сборки воедино акробатических номеров. А можно — с классическим балетом, где красота линии и гармоничность движения превыше логики и фабулы. Недаром грядущий спин-офф франшизы получил название «Балерина».

Однако самым честным будет признать, что «Джон Уик» уловил суть искусства кино. Оно, как выясняется, не в сочинении увлекательной истории и ее представлении на экране, а в самой кинетике образа, в непрекращающемся движении тел и фигур. Если владеть этим ремеслом в полной мере, пренебречь можно будет всеми теми составляющими, которые прежде казались такими необходимыми (например, в новейшей серии нет постоянного сценариста трех предыдущих Дерека Колстада, но это практически незаметно). Ведь «Джон Уик» — каша из топора, в которой не осталось других ингредиентов, кроме собственно топора, оказавшегося на диво съедобным, пальчики оближешь.

Четвертая глава приключений киллера Джордани Йовановича — цыгана из Беларуси, в Нью-Йорке получившего известность под именем Джон Уик и прозвищем Баба-Яга, — расширяет список действующих лиц. Теперь в игре благородный Кодзи (вечный самурай японского и американского кино Хироюки Санада) — менеджер отеля и верный друг изгнанного преступным миром Уика воплощает рыцарский кодекс чести. Товарищ и одновременно противник — слепой убийца Кейн (гений боевых искусств, игравший Ип Мана, китаец Донни Йен), привнесший в проект еще одну старинную азиатскую традицию и еще один киножанр. Убийца, известный как Никто (афроамериканец Шэмиен Андерсон), отвечает за юмор, а также неразлучен со своей собакой, что напоминает о первичной, давно оставленной за ненадобностью мотивации Уика — тот мстил русской мафии за убийство любимого пса. Наконец, новый антагонист-харизматик — смутно напоминающий о либертенах из прозы маркиза де Сада француз, тоже маркиз Венсан де Грамон (почти и не выходивший из образа клоуна Пеннивайза швед Билл Скарсгард).

Новые локации тоже смотрятся освежающе. Тем более что взгляд экс-каскадера совсем иной, нежели привычный нам: даже туристический штамп он способен обновить при помощи своей креативной хореографии. Замок Осаки в пору цветения тщательно подсвеченной сакуры превращен в своеобразный музей, что позволяет участникам балета стрелять из (казалось, непрактичных) луков, размахивать нунчаками и рубить друг друга катанами. В Берлине Уик встречается с тучным и непобедимым негодяем на рейв-вечеринке, сдвигая эстетику в сторону контемпорари-дэнса, — участники дискотеки продолжают дергаться в ритм техно, демонстративно игнорируя побоище. А в Париже плотный трафик на Елисейских Полях становится поводом для сражения среди автомобилей на полном ходу, регулярно сбивающих поединщиков, на что те не обращают внимания. Эйфелева башня превращена в радиовышку, откуда инфернальная диджейка объявляет в живом режиме растущие ставки — цену за голову Джона Уика.

Глядя на парижские авантюры героя, невольно вспоминаешь о сотне наемных убийц, которых когда-то распугал в одиночку Сирано де Бержерак. Кульминацией же действа становится восхождение Джона по нескончаемой — 220 ступеней! — лестнице на Монмартр, к базилике Сакре-Кер, и это служит метафорой его крестного пути к победе над системой и финальной свободе. Он ковыляет, карабкается, валится вниз, поднимается и поднимается вновь, пока не окажется на смотровой площадке, где лучи восходящего солнца осветят его прощальную дуэль.

Это гениальная в своей простоте находка или стертый от употребления штамп, который стыдно применять в XXI веке? Странным образом вопрос, который должен был быть принципиальным, теряет смысл в контексте «Джона Уика», настолько могуча его киногения.

Однако можно сказать с определенностью: при всей изобретательности режиссерского мышления константы для этой франшизы важнее инноваций. Главная из них — самый человечный (и самый кассовый) актер Голливуда Киану Ривз, чья трудная судьба и всемирная отзывчивость превратили его в идеального кандидата на роль положительного убийцы. Да, он уничтожает противников сотнями, но те сами напросились и напали первыми. Ни у одного зрителя не возникнет сомнений: Джон Уик воюет только с плохими людьми, и даже их не убивает без резкой необходимости. Он вечный маленький Будда, скромнейший мессия Нео, и любые полчища негодяев с солидным боевым стажем беспомощны перед его незамутненным совершенством.

Раблезианская избыточность и карикатурное неправдоподобие «Джона Уика» не столько испытывают терпение публики, сколько умиротворяют ее. Кровь фальшивая, драки постановочные, смерти нет, и этот сосредоточенный одинокий мужчина с вечно грустным лицом (еще бы, ведь теперь у него нет даже собаки!) тому подтверждение. Кино здесь перестает быть отражением реальности, хоть бы и в кривом зеркале, вновь обретая черты великой иллюзии и утешения, как в детстве.

Когда-то другой мастер pulp fiction, писатель Понсон дю Террайль, назло издателю убил своего любимого героя Рокамболя, связав по рукам и ногам, а потом утопив. Сменив же гнев на милость, спас его одной небрежной фразой в начале нового тома приключений: «Выбравшись на поверхность, Рокамболь…» Читатели были по-детски рады и не придирались. Не те же ли чувства мы испытываем, когда свидетельствуем очередную смерть Джона Уика — и, наученные опытами восточных реинкарнаций и иллюзий Матрицы, свято веруем в воскрешение.