«Элизабет Финч» — новая книга Джулиана Барнса о студенте и его таинственной наставнице История зависает где-то между традиционным романом и философским эссе
Литературный критик Галина Юзефович рассказывает о новом романе современного английского классика Джулиана Барнса «Элизабет Финч». Главный герой книги — бывший актер, который решает получить высшее образование. В университете он встречается с преподавательницей Элизабет Финч, которая меняет его жизнь, но так и остается для него загадкой. Рассказываем, почему этот роман, зависший где-то между художественным повествованием и философскими рассуждениями, может одновременно и отпугнуть, и удивить читателя.
Джулиан Барнс. Элизабет Финч. СПб.: Азбука, Азбука-Аттикус, 2022. Перевод Е. Петровой
Из всех книг англичанина Джулиана Барнса эта — самая странная и несовершенная. Барнс давно начал движение от традиционной художественной прозы в сторону философского романа-эссе, однако на сей раз он делает остановку в самой, пожалуй, неудобной для читателя точке — строго в середине пути, на равном удалении от увлекательной истории с одной стороны и от полноценного трактата с другой.
Нил, бывший актер и, по выражению собственной дочери, «король заброшенных проектов», решив получить наконец высшее образование на вечернем отделении университета, встречается там с преподавательницей по имени Элизабет Финч. Ее курс называется «Культура и цивилизация», однако в действительности Элизабет преподает своим великовозрастным студентам (младшим — немного за тридцать, старшим — крепко за сорок) диковинную смесь критического мышления и традиционной риторики, побуждая их не столько узнавать новое, сколько мыслить, сомневаться в очевидном, спорить и находить новые ракурсы в вещах, о которых, казалось бы, уже многократно сказано все возможное и невозможное.
Для кого-то из учеников сократический метод Элизабет Финч оказывается фрустрирующим и даже раздражающим — так, ее предложение почитать «Застольные беседы Гитлера» в качестве источника, излагающего противоположную нашей точку зрения, вызывает в аудитории микроскандал с далеко идущими последствиями. Однако для Нила и ее преподавательские приемы, и, главное, она сама — отстраненная, доброжелательная, ясная и загадочная — становятся важнейшими источниками света и смысла на все последующие годы. Их прохладная и вместе с тем глубоко эмоциональная дружба (несколько писем и три-четыре совместных обеда в год) продолжается и после окончания учебы, а после смерти наставницы Нил узнает, что та оставила ему свою библиотеку и записные книжки — то ли просто потому, что других претендентов на роль душеприказчика не нашлось, то ли с намеком на необходимость завершить эссе, так и не дописанное Нилом много лет назад в университете.
Если читатель ждет в этой точке радикального сюжетного поворота, казалось бы совершенно органичного и даже отчасти неизбежного при такой романной конструкции, то ждет он напрасно — ничто в записных книжках и иных документах, оставленных Элизабет Финч, не позволит ни Нилу, ни читателю разгадать, что же за человек она была, как она этим человеком стала, какие страсти определяли ее путь и были ли они вообще, эти страсти.
Во исполнение давнего обещания (а скорее просто тоскуя по ушедшему другу) Нил берется за эссе об одном из самых важных для Элизабет Финч исторических персонажей — Юлиане Отступнике, последнем римском императоре, в IV веке, через 50 лет после крещения Константина Великого, пытавшемся вернуть мир в лоно греко-римского язычества. Проанализировав все доступные источники (российский читатель не без сожаления узнает, что знаменитый роман Дмитрия Мережковского о Юлиане окажется у Нила в разделе «Библиография еще не прочитанного»), герой осознает тотальную невозможность сказать о своем герое хоть что-то определенное. Несмотря на все усилия, Юлиан Отступник останется для него фигурой неясной, размытой и, по сути дела, абсолютно непостижимой, а эссе о нем (оно занимает почти треть романа Джулиана Барнса) выйдет закономерно неловким и неясным — едва ли Элизабет Финч, доведись ей его прочесть, оценила бы эту работу на высший балл.
Осознание невозможности понять Юлиана — только прелюдия к осознанию Нилом принципиальной невозможности понять вообще кого бы то ни было, как при жизни, так и после смерти.
Все попытки героя сквозь завесу небытия дотянуться до Элизабет Финч, проникнуть в ее внутренний мир, задним числом заглянуть ей в душу упираются в стену даже не недостатка фактов (хотя их и впрямь маловато), но, как ни удивительно, их избытка. Прямую можно провести через две любые точки, но если точек становится не две, а три или, страшно сказать, четыре, любая концептуализация, любое непротиворечивое описание обращается в пшик.
Как только к собственным воспоминаниям Нила добавляются воспоминания брата Элизабет, простоватого и добродушного сельского жителя, Анны, ее бывшей студентки и бывшей же возлюбленной Нила, или Джеффа, их однокурсника, не выносившего Элизабет Финч при жизни и презирающего после смерти, картинка распадается на фрагменты, теряет комфортную однозначность. Ключом же ко всему роману служит двустишие греческого поэта Константиноса Кавафиса, которое Нил вспоминает в контексте трагической неспособности приблизиться к пониманию другого человека: «Изо всего, что сделал и сказал я, пусть не пытаются понять, каким я был».
В главной героине «Элизабет Финч» при желании можно узнать Аниту Брукнер — английскую писательницу и искусствоведа, лауреата Букеровской премии и любимого старшего друга Джулиана Барнса. Так, разговор Нила с Элизабет во время их совместного обеда в ресторане, где герой, вопреки устоявшейся традиции, заказывает не пасту, но эскалоп, почти дословно воспроизводит сценку из некролога Аните Брукнер, написанного Барнсом для газеты The Guardian в 2016 году.
Однако роман Джулиана Барнса ни в коем случае не попытка биографии Брукнер — скорее наоборот, это объяснение невозможности и ненужности подобной биографии, да и сколько-нибудь надежной биографии в целом. Если можно так выразиться, «Элизабет Финч» — это своего рода памфлет, направленный против биографической литературы и, шире, против самолюбивых попыток посмертного присвоения человека посредством его фиксации в слове.
Как уже было сказано выше, двинувшись от традиционного романа-истории к роману-трактату, в «Элизабет Финч» Барнс сделал привал строго на полпути, и выбранную им точку едва ли можно назвать точкой равновесия. Герои книги так и не обрастают плотью, оставаясь, по сути дела, безликими статистами, но и философская составляющая, отягощенная привязкой к героям и реалиям их жизни, не может проявить себя с полной свободой и ясностью. Ну и решение поместить в центр романа 70-страничное историко-культурное эссе, главная цель которого — продемонстрировать невозможность такое эссе написать, едва ли можно назвать композиционной удачей.
Однако «странный» и «несовершенный» (именно с таких эпитетов, напомним, мы начали этот текст) ни в коей мере не означают «слабый» или «ненужный».
Пожалуй, для сегодняшней России с ее принудительным единомыслием, возведенным в государственный принцип, полифоничный и намеренно избегающий любых упрощений роман Барнса — а в особенности его главная героиня с ее сомневающимся, упорно сопротивляющимся любым идеологическим клише умом, напротив, необходимы. Элизабет Финч, спокойно и уверенно выдвигающая тезисы, противоположные мнениям большинства, и не боящаяся последствий, которые такая интеллектуальная свобода может за собой повлечь, выглядит героиней не столько романа Барнса, сколько нашего времени в целом. А ее трезвый стоический взгляд на мир, предписывающий четко разграничивать свое — то, на что ты можешь повлиять, и чужое, над которым ты не властен (к числу этих объектов, согласно Эпиктету, представителю стоицизма и духовному наставнику Элизабет Финч, относится тело, карьера, доброе имя, богатство и прочие вещи), может послужить для людей, терзаемых чувством бессилия и вины, своеобразным утешением и поддержкой.
Галина Юзефович