истории

Раньше Юлия Чичерина пела о «жареном солнце», а теперь ездит на фронт и пишет песни о «героях Донбасса» Вот из чего состоит ее «патриотическое» творчество. Фрагмент книги «Хоть глазочком заглянуть бы»

Источник: Meduza

В издательстве «Кабинетный ученый» выходит книга музыкального журналиста и гитариста группы Dvanov Ивана Белецкого «Хоть глазочком заглянуть бы. Очерки об утопии и ностальгии в постсоветской поп-музыке», в которой творчество разных музыкантов, от Егора Летова до Kate NV, рассматриваются в философском контексте. С разрешения автора «Медуза» публикует фрагмент книги — о том, как Юлия Чичерина после 2014 года переключилась с популярных песен на «патриотические» — и как это объясняют антропологи и философы.

После украинских событий тематика и даже аранжировки песен Юлии Чичериной кардинально изменились. В 2007 году она выпустила (без особого успеха) «сказочный» альбом «Человек-птица», потом, казалось бы, на некоторое время пропала из медиапространства — чтобы вернуться в новом обличии в 2015-м.

В январе Чичерина выступила в Луганске в рамках акции, устроенной одиозным байк-клубом «Ночные волки». С тех пор она регулярно посещала территории самопровозглашенных ДНР и ЛНР и высказывалась в поддержку «сражающегося Донбасса», в результате чего попала в списки Службы безопасности Украины. К этому же периоду относятся и самые политически откровенные треки певицы — «Мой Сталинград», «Его оплот», «Рвать» и некоторые другие.

В 2016-м Чичерина выступала перед российскими военными в Сирии и перед летчиками пилотажной группы «Русские витязи», в 2018-м стала доверенным лицом Владимира Путина перед президентскими выборами. Из-за политической активности Чичериной даже запретили выступать на чемпионате мира по футболу, на что сама Юлия ответила антиукраинским комментарием: «Как известно, рок — музыка протеста, и меня официально запретили — пришло письмо на английском языке, правда, от доброй женщины с украинской фамилией, и попросили никому не показывать».

В новых песнях и интервью Чичерина последовательно транслирует всю сложившуюся мифологию «Русского мира» и «сражающегося Донбасса», как будто бы упиваясь особой фразеологией гражданской войны с ее «укропами» и «котлами». Здесь можно найти несколько ностальгических пластов.

Первый из них — ностальгия по совсем недавнему для автора прошлому, по «лихой» поре 2014 года, фазе активных боевых действий. Это можно сравнить с ностальгическими текстами о Гражданской и Великой Отечественной войнах, написанными в двадцатые — шестидесятые годы. Чичерина здесь довольно точно воспроизводит установившиеся в подобных песнях модели воспоминаний о событиях, о которых нельзя забывать.

Романтическое противопоставление «подлинной» жизни времен войны или революции «ненастоящей» мирной жизни проявляется, наверное, после любых масштабных и кровавых событий. Обычно такой эффект связывают с посттравматическим стрессовым расстройством у ветеранов военных действий, но в данном случае мы видим его культурное проявление у невоевавшего (и как бы стремящегося наверстать это) человека.

Чичерина не была в Донбассе во время основной фазы вооруженного конфликта: активные бои под Шахтерском начались в июле 2014 года, первый визит Чичериной в Луганск датируется зимой 2015-го, когда Шахтерск уже был в глубоком тылу ДНР (той зимой бои разгорелись под Дебальцевом, но, опять же, Чичерина к этому отношения не имела). Будто бы события эти всегда были, есть и будут: повествование в песне разворачивается во всех временах одновременно: «народ» еще «встанет в пехоту», как оно было и есть.

Интересно, что события 2014 года были одной из последних на данный момент попыток гальванизации хилиастического утопизма: ее предприняли воспитанные еще октябрем 1993 года российские консервативные мыслители и культурные деятели.

Тем сильнее мифологизируется, поляризуется и ритуализируется недостижимое героическое прошлое — рассказ о нем превращается в рассказ о строительстве неосуществившейся утопии, об эпическом времени богатырей и героев.

Поэтому Чичерина в своих песнях и интервью постоянно воспроизводит риторические приемы из 2014–2015 годов, которые сейчас, после обнародования значительного массива информации о конфликте и развеивания «тумана войны», выглядят максимально маргинально: «Понятно, что просто там все с ними: и укропы, и норвежцы, там все понаехали, и французы, и биатлонистки латышские. Все там сидят. Негры, которые приезжают на сафари и просто стреляют в старух на огородах», — говорила она в 2018 году. (После поднявшейся в Сети волны насмешек это заявление певицы был вынужден прокомментировать единомышленник певицы писатель Захар Прилепин, призвавший воспринимать ее слова как метафору.)

Чичерина как будто цепляется за не прожитое ею лично, за образы великих героев и подлых врагов, за тревожно окрашенные топонимы, за «Новороссию» — и тем сильнее реальная гражданская война (явление, при всей трагичности, нередкое) превращается в поле битвы между абсолютным Злом и абсолютным Добром.

Тут мы подходим ко второму ностальгическому пласту — ресентиментной ностальгии по Великой Державе. Светлана Бойм называет такой тип ностальгии реставрирующим и связывает его с теориями заговора: «Реставрирующая ностальгия знает два основных повествовательных сюжета — возвращение к истокам и теорию заговора, характерную для самых крайних вариантов современного национализма, питаемых массовой культурой правого толка. Конспирологическое мировоззрение отражает тоску по трансцендентальной космологии и элементарные домодернистские представления о добре и зле».

Подверженные такой ностальгии, как утверждает Бойм, воспринимают настоящее как неподлинное и подозрительное (здесь можно обратиться к другим, невоенным поздним текстам Чичериной, например «Рынку-лабиринту» 2015 года: «Рынок-лабиринт — логово Бога бабла»), обнаруживая истину в сконструированном воображаемом прошлом.

Не реже, чем Бойм, говоря о «консервативном повороте», упоминают исследователя Зигмунта Баумана. Он вводит термин «ретротопия», описывая желание современного западного общества (очевидно, находящегося в кризисе — кризис является катализатором консерватизма) вернуться куда-нибудь назад, в прекрасное и понятное прошлое с очевидными ценностями и понятными иерархиями. Бауман цитирует другого исследователя, Дэвида Лоуэнталя: «Когда угасает надежда на прогресс, наследие утешает нас традицией. <…> Прошлое восхищает больше, оставаясь царством веры, а не фактов». Эти процессы ведут к эффекту, который Бауман называет «назад к племенам»: росту ксенофобии и невосприимчивости к носителям какой-либо «чужой» идентичности.

Практически все тропы в «донбасских» текстах Чичериной представляют собой какие-то уже существующие в официальной пропаганде образы, опирающиеся на советскую военную песенную традицию, а идеалы черпаются из широкого пласта российской истории: как и в случае с «Ночными волками», НОД или КПРФ, имперское православие накладывается на ностальгию по советскому.

При этом возникают многочисленные противоречия, которые, впрочем, никоим образом не могут подорвать позицию консерваторов: «Рассматривая прошлое в качестве фундамента настоящего, консерватизм принимает это прошлое целиком, во всем множестве его внутренних противоречий и разрывов». Для самого консервативно мыслящего автора создаваемая картина может быть внутренне логичной, правда, для этого часто приходится прибегать к более или менее обоснованным теориям заговора.

Например, в картине мира Чичериной ГУЛАГ и сталинские необоснованные репрессии — это зло, но виноваты в этом негодяи, которые, по сути, подставили Сталина: «Хотелось бы напомнить, что гены пальцем не размажешь — их [критиков] деды так же стучали и невинных сажали в ГУЛАГи, и они теперь обвиняют в этом Иосифа Сталина». В итоге в этих построениях идейными (и генетическими!) наследниками организаторов репрессий оказываются не сталинисты и вообще консерваторы, а их нынешние идеологические либеральные противники.

В этой эклектике найдется место и показному интернационализму (который на поверку касается только «хороших» наций, а, например, «украинец» употребляется в качестве ругательства, что мы видели по ответу Чичериной в ФИФА), и христианской символике, и цитатам из советского культурного наследия, и красным флагам рядом с флагами имперскими.

По сути, каждому тропу Чичериной можно найти аналогию в официальной консервативной риторике, будь то песни о Великой Отечественной войне или снятые на бюджетные средства блокбастеры о православных воинах.

Интересно, что фразу «Никто не хотел умирать» (это название советской военной драмы 1965 года, показывающей борьбу с вооруженным подпольем в послевоенной Литве) раньше использовал Егор Летов в одноименной песне: «А тем, кто ни разу не видел / Закройте глаза равнодушной рукой». И это — два полюса использования советского наследия, деконструкция против собирания пазла из плохо стыкующихся друг с другом фрагментов.