истории

«Мы все время находимся в горячей точке — и все время рискуем» Украинские военные врачи — о том, как работать и помогать другим, когда ты сам под обстрелом

Источник: Meduza

После начала российского вторжения многим украинским врачам пришлось сменить специализацию и начать работу во фронтовых условиях. Теперь они прямо под обстрелами оказывают помощь и раненым солдатам, и местным жителям. Специальный корреспондент «Медузы» Лилия Яппарова попросила троих из них рассказать, как они решились отправиться в районы боевых действий и как выглядит ежедневная работа врача во время войны.

Дмитро Андрощук (позывной «Данте»)

Сосудистый хирург, флеболог, волонтер медицинского батальона «Госпитальеры»

23 февраля я только-только закончил ремонтировать свой автомобиль — помню, как думал: «Вот 24-го накатаюсь вдоволь». А утром в чате для интересующихся военной медициной начинается общий звонок: «Ребята, началась война». И я такой: «Блин, в смысле „почалася війна“? Як? Не смешно! Хотя бы подводку интересную придумай, если это шутка. Не гони».

Человек, который нас всех в чате поднял, был из Винницы, кажется. И у меня просто не сложилось в тот момент: почему человек из Винницы — так далеко от зоны АТО — вдруг пишет нам всем про войну? А потом увидел новости и понял, что начинается просто какой-то дурацкий, кошмарный сон.

Мы в «Госпитальерах» заранее — на фоне новостей о подготовке России к войне — готовили и личные вещи, и медицинские укладки. То есть мы ждали этого момента. Но когда он наконец пришел, никто не мог поверить в это. 24 февраля прошло в тумане. В странном состоянии, как будто все это не с тобой.

Я позвонил на работу в свою клинику и сказал, что я, наверное, «сегодня не выйду», а «завтра — посмотрим: срочно нужно решать более важные вопросы». У меня 24 февраля должны были быть две операции. Уже 25-го стало понятно, что это [война] все всерьез — а у нас [в батальоне «Госпитальеров»] не хватало экипажей. Я связался с директором своей клиники — она сразу же решила отдать нам реанимобиль, чтобы вывозить раненых. И мы поехали работать. 

Я делаю свою работу как робот. А через час у меня начинается отходняк — и только тогда я начинаю соображать, в какой дурацкой и ужасной ситуации я был.

Сейчас (разговор состоялся 20 марта, — прим. «Медузы») я после трехсуточной ротации вернулся на базу: помыться, побриться, постираться. Руковожу полевым стабилизационным госпиталем, который мы развернули на базе одной из частных гражданских больниц: она эвакуировалась.

К нам привозят всех тяжелораненых с фронта. Если их везти в большую больницу в город, они могут просто не доехать — и мы производим хирургические и анестезиологические манипуляции, которые дадут им возможность туда добраться, добавят те самые «плюс 30 минут». Когда к нам попадает такой пациент, я знаю, что один мой парамедик будет отвечать за кровотечение, второй в это же время начнет готовить дыхательные системы, а я пока поставлю периферические катетеры и проведу интубацию. Работаем слаженно.

[Мы] и чистим раны, и сводим [края] ран, и осколки достаем. Пулю доставали из человека. А вот вчера привезли щенка, которого ранило осколком. Я связал артерию, ушил ткани. До этого дренирование плевральной полости было, большие остановки кровотечений. Все то, что входит в объем госпитальной хирургической ургентной помощи.

У нас был раненый со множеством осколочных ранений: его уже серого — вот как земля серого — привезли к нам. И мы из него извлекли четыре осколка, поставили ему дренаж, затампонировали раны (они были грязные, и зашивать их было нельзя), обработали разорванные ткани: у него там осколками прямо куски мяса вырвали по ягодицам, по бедрам. Подключили человека к капельнице — на одну и на вторую руку — подключили к нему кислород, «медицины» в него повливали немного. И от нас [в больницу] он выехал уже бодренький, розовенький. Врачи там потом сказали, что, если бы не мы, его бы уже не было.

Иногда [во время процедур] мы «вытягиваем» раненых на разговор о семье, о детях — чтобы они как-то отвлекались. А иногда они сами начинают делиться впечатлениями, каково им было на границе жизни и смерти. Один боец вспомнил, что [сразу после ранения] он как будто в мультике каком-то побывал: зеленая травка, синее небо, ярко-желтое солнышко. Как будто мир вокруг был нарисован, говорит, «и мне хорошо-хорошо так, капец как хорошо».

Был момент, когда [на передовой] было тихо — и я остался [на смене] сам. А потом шесть очень тяжелых раненых привезли буквально подряд — и у меня даже не было людей, чтобы всех эвакуировать [в больницу]. Мы все равно сработали очень четко — всех стабилизировали.

Тогда очень придавило осознание всей этой неизбежности. У меня была такая паника внутренняя, что я не всесилен — и что ты сможешь спасти одного, сможешь двух — а третьего, если его привезут, уже не успеешь.

Когда привозят много раненых, включается медицинская сортировка: мы должны оказать помощь именно тем, кому она больше всего нужна. Одни раненые могут подождать, другим ты должен помочь в ближайшие 10 минут — а кому-то уже здесь и сейчас. Такая сортировка увеличивает шансы на выживание у всех.

Как врач я заинтересовался военной темой в 2013 году, во время Майдана. Как раз доучивался на шестом курсе Тернопольского медицинского университета — и добился, чтобы поездки наших студентов [для оказания медицинской помощи] на Майдан засчитывались им как производственная практика.

Получил на Майдане пулю в спину, пока выносил раненых. Я был в бронежилете в тот момент — и почувствовал просто мощный удар [будто] сапогом в спину, который сбил меня с ног и повалил наземь.

В войну [2014 года] я как хирург присоединился к проекту «Медсанбат», который как раз готовил военных врачей. И с тех пор работал волонтером в добровольческих подразделениях. Потом еще работал в Первом добровольческом мобильном госпитале имени Николая Пирогова и в «Госпитальерах».

В 2015 году у меня начались выезды к фронту. Первый оказался очень кровавым и ужасным — как сейчас помню. Парень служил в ВСУ, и на направлении Майорск — Горловка по нему в окоп прилетел 203-й [артиллерийский] калибр. В траншее их было трое: один насмерть и двое тяжело раненных. И того, кто был ранен тяжелее, я и вывозил: отрыв руки, отрыв ноги. Мы его пытались спасти. Не знаю, что руководило моими руками, — наверное, какое-то высшее чувство, потому что в суженные от шока и потери крови сосуды ввести катетер практически нереально — но каким-то образом у меня получилось поставить капельницу. И мы его стабилизировали и довезли до больницы. Потом ему нашли протез — я этого парня потом даже в теленовостях видел.

Николай (позывной «Сид»)

Ветеран медицинской службы ВСУ, волонтер медицинского батальона «Госпитальеры»

Я служил с 2016-го — и ушел из армии буквально накануне войны: мой контракт закончился в декабре прошлого года. [После этого] работал семейным доктором на Подоле [в Киеве]. А 24 февраля первым делом позвонил в свою воинскую часть и спросил, не будут ли они проезжать на технике мимо Киева. Чтобы заехали за мной — и я бы смог с моими старыми боевыми товарищами, с кем пять лет прослужил, идти защищать страну.

Первую медицинскую помощь мне пришлось оказать уже 25 февраля: военная техника и ДРГ совершили прорыв на Оболони. Я там как раз живу — и вся эта стрельба началась прямо под моим домом. Я был на улице — шел на работу в клинику, где работаю семейным доктором.

Я действовал на автомате. Когда начали стрелять, я занял такую точку, чтобы по мне было труднее попасть, — и завел туда людей, которые в этот момент оказались на остановке. А когда закончилась стрелкотня, побежал домой, взял боевой рюкзак медика — с армии остался — и вернулся на улицу, чтобы оказать помощь раненым бойцам теробороны.

На то время у них были только автоматы и боеприпасы — аптечек и бронежилетов почти не было. Одного [бойца] пулевым ранило в грудную клетку, а другому бойцу вырвало кусок мягких тканей над голенью.

Верхушка правого легкого была задета — в таких ситуациях человека нужно посадить, чтобы кровь не растекалась по всему легкому (так человеку будет очень тяжело дышать), а стекала в нижние отделы. Там было только входное отверстие — я его заклеил специальной наклейкой, восстановил герметичность.

Боец с осколочным ранением в ногу был в сознании, полностью контактный — отвечал внятно и конкретно. Когда я подбежал, ему уже наложили турникет на ногу — и я просто проконтролировал, остановилась ли кровь. А потом наложил «израильский бандаж».

Я никогда не думал, что такое будет в Киеве. В военкомате сказали, что я могу остаться медиком в штабе теробороны на Оболони — мы там помогли обустроить полевой медпункт. А потом я познакомился с «Госпитальерами» и поехал работать на передовую. 

Мы уже три раза попали под артиллерийский обстрел. Сегодня (разговор состоялся 20 марта, — прим. «Медузы») приезжали к бойцам ВСУ, у одного было осколочное ранение в ногу. Старое — просто он после перевязки вернулся в строй да так дней пять и проходил. Я ему говорю: давайте я вас перебинтую, почищу рану. Мы были в нашем санитарном автомобиле — и только я занялся раненым, как мы услышали свист мин. Сначала не поняли, наша это артиллерия или не наша, но когда упало метрах в ста от нас, запрыгнули в машину и дали газу. Потом на место, где мы стояли, еще порядка пяти-шести снарядов прилетело.

Мы никогда, даже при сильных обстрелах, не уезжаем далеко от эпицентра боев. Даже когда накладываешь банальный жгут при кровопотере, минутная задержка может стоить человеку жизни. Мы все время находимся в горячей точке — и все время рискуем: любой обстрел, любой осколок может повредить меня и мой экипаж. 

У нас в каждом экипаже есть доктор, парамедик, стрелок и водитель. Стрелок прикрывает врача и парамедика, когда те оказывают медицинскую помощь.

Еще вывезли из зоны боев трех гражданских. В жилые дома снаряды тоже прилетают — мы забираем раненых мирных жителей и оказываем первую помощь. А если пациент тяжелый, то выезжаем в ближайший город и передаем гражданским медикам.

[В один из дней] бабушку везли, которой снаряд прилетел в огород. Ее взрывной волной немножко откинуло — и она ударилась головой о порог дома, рассекла бровь и сломала руку.

У другой бабушки прилетело в дом — и он полностью сгорел. Под ноль. У нее был просто очень сильный нервный срыв.

А еще у мужчины был сердечный приступ. Мы просто ехали по улице поселка — и нас на улице нагнали местные жители и передали нам этого дедушку. У него была клиническая смерть у нас в машине, и на подъезде к городу я ему минут пять делал сердечно-легочную реанимацию.

Местные, живущие возле позиций, на которых мы работаем, предложили нам свою помощь. Пустили к себе в дом, накормили, дали теплое помещение. Мы теперь остаемся у них на ночлег. Подвозим им еды — а они готовят и на нас, и на себя. Такая добрая украинская семья. Спрашивают нас: «Когда победа? Когда все успокоится?» Мы в подробности, конечно, не вдаемся — так, общими словами рассказываем. Все как есть рассказывать — только людей пугать.

Илья

Кардиореаниматолог, главврач медпункта Нацгвардии Украины

Накануне войны я принял решение уйти из аспирантуры, бросить диссертацию, уволиться из клиники, где работаю, и из университета, где преподаю. Я шесть лет проработал врачом — и в декабре 2021-го мне казалось, что я выгорел. Низкая оплата труда, бессонные ночи, не всегда адекватные пациенты — список можно продолжать бесконечно. Меня тогда бросила девушка, с которой мы долго встречались: сказала, что меня никогда нет и что денег мало.

Решил искать новую работу в клинических исследованиях — это фармацевтическая индустрия, где, мягко говоря, больше платят. А пока искал место, из клиники не увольнялся. 14 февраля я был там на смене — и меня [так] трусило от этого праздника, что я психанул и купил себе тур по Италии и Испании: Неаполь, оттуда Капри и Амальфи, Помпеи, Милан, Турин, потом Барселона. Улетел я 23-го вечером — и утром 24-го, едва заселившись в апартаменты, начал искать способ вернуться обратно.

Ехал через Будапешт — там очень красиво, но меня просто тошнило от вида всего, потому что я здесь, а все — тут [в Украине]. Выжрал весь алкоголь, который нашел на борту, прилетел в Польшу. Потом украинская граница — такое количество людей в одном месте я раньше видел только в фильмах про апокалипсис: дети, женщины, мужчины — тысячи. Переходил пешком — и [уже на территории Украины] видел, как люди [в очереди на переход] спят просто на крыльце заправки.

Приехал в Киев 27 февраля, приехал к КПП [находящейся внутри города] части — и говорю: «Я доктор, я офицер запаса — забирайте!»

Расположенный у наших позиций городок, куда мы [с фельдшером и водителем] приехали оборудовать свой медпункт, был уже практически обезлюдевший. И местная самооборона просто указала нам на первое попавшееся помещение с отоплением и водой: «Вот этот дом разрешаем — хозяев поставят в известность. Но его надо вскрыть». И мы друг на друга смотрим. И я понимаю, что вскрывать они предлагают мне.

Потом к нам в медпункт приходили знакомые хозяев этого дома — забрать пятилитровую баклажку спирта и висящие в шкафу шубы. Было очень смешно.

Серьезных ранений у нас не было — надеюсь, и не будет. Наши солдаты сидят в блиндажах и окопах, а мы чуть дальше, в населенном пункте, себе организовали медпункт. В 300 метрах от наших позиций — лес с россиянами. Их техника, наша техника: вчера нас два раза «Градами» обстреляли, ДРГ лазят по поселку, летают беспилотники.

Я кардиолог в реанимации, то есть могу проводить малоинвазивные вмешательства тоже: и плевральные пункции, и установку временных кардиостимуляторов, и катетеризацию центральных артерий. С солдатами тоже работаю как кардиолог: там же не только 20-летние мобилизованы — есть и бойцы 40, 50 лет. Кардиологические проблемы в такой ситуации естественны.

Но во времена военной медицины, [врачом] какой бы специальности ты ни был, делаешь все. Подлечиваю бойцам хронические заболевания, которые обострились из-за переохлаждения, плюс вирусные и кишечные инфекции, одному бойцу мы прооперировали абсцесс.

Постоянно перевязываем и лечим порезанные пальцы и растянутые коленки — вы же понимаете, что они целый день в бронежилетах и с оружием, а это нагрузка на спину и суставы.

Другой выбил себе плечо — мы ему укололи анальгетик и вправили. Это, мягко говоря, не моя специальность. Оперировать-то я оперировал, а плечи не вправлял — ну, посмотрел ролик на ютьюбе, напомнил себе, как это делается, — и вправил.

Я на позиции выехал со своим запасом лекарств: обезболивающие, антибиотики, мази от грибка, спреи от горла, перевязочный материал. А когда доезжаю до Киева, напрягаю своих бывших [в мирной жизни] пациентов, чтобы достать и привезти на позиции сигареты. И сам с себя смеюсь: врач-кардиолог привозит своим потенциальным пациентам сигареты. Да простят меня медицина и бог, но, думаю, на время военного положения от принципов можно немного отступить — после войны снова начну всем рассказывать, как вредно курить.

Россияне обстреливают скорые — и я четко понимаю, что мне может прилететь. Они специально целятся в медиков, потому что если вывести из строя медика, то без помощи окажется все подразделение. Водитель нашей машины — ветеран АТО, а в мирной жизни водит скорую. Он где-то на днях нашел продукты — просто куда-то ушел, полазил и достал — и сварил нам борщ. Невероятно вкусный.

Вечером можем с водителем и фельдшером сидеть за чаем. Байки травить из довоенных времен. И часто обсуждаем, что будем делать в мирной жизни — это больше фантазии, но они сильно помогают. «Вот мы сходим в паб!»

У нас же ввели сухой закон — а я ценитель пива, вина, джина. И я своих живущих за границей друзей периодически прошу просто фотографировать алкоголь — и высылать [по интернету]. Из Британии шлют снимки с бокалами пива: подруга специально заходит в паб, хотя сама не особо его пьет. А друг в Ницце фотографирует мне бокалы с вином.

Я, кстати, для себя теперь решил, что не пойду в фармацевтику, а останусь врачом. Как-то отчетливо понял, что моя профессия социально значима.