истории

«Прийти в храм и делать вид, что ничего не случилось, невозможно» Костромской священник Иоанн Бурдин — об антивоенной проповеди, за которую его будут судить

Источник: Meduza

Шестого марта 50-летний иерей Иоанн Бурдин, настоятель церкви Воскресения Христова в деревне Карабаново Костромской области, на воскресной литургии произнес антивоенную проповедь. По предположению священнослужителя, один из прихожан пожаловался на проповедь в полицию, и в тот же день на священника составили протокол по новой статье КоАП. «Медуза» поговорила с отцом Иоанном о суде и о том, как церковь должна реагировать на войну. 

— Как изменилась ваша жизнь после 24 февраля, когда российская армия вторглась в Украину?

— Когда утром я открыл новости и увидел, что случилось, для меня это была катастрофа. Никакого другого отношения, я думаю, у вменяемого человека быть не может. Я это ощущаю как то, что мир рухнул, и какие-то основы, на которых можно было стоять, на которые можно было опираться, потеряны. Мир стал другим. Мы просто проснулись в совершенно другой реальности. Мы еще до конца не понимаем какой она будет, и каково наше место в этом новом мире, что мы будем делать и как нам дальше жить.

— Что вы почувствовали, когда узнали, что началась война?

— Когда я об этом узнал, то сразу удалил телеграм. Я не читал новости и не смотрел телевизор, мне просто нужно было отстраниться от всего. Во-первых, это чисто эмоциональная защита, чтобы не заработать инсульт, во-вторых, чтобы сохранить внутреннее чувство равновесия. Уже 25 февраля я сел и написал текст [о происходящих событиях], потом этот текст отослал отцу Георгию — это священник, которого я уважаю, я его преемник в том храме, в котором я сейчас служу. Он его прочитал, сократил и поправил, после чего мы опубликовали его на сайте. Я думаю, что это текст придется в скором времени удалить, потому что с недавнего времени он является нарушением российского законодательства (на момент публикации интервью текст удален с сайта, — прим. «Медузы»).

— Что это был за текст?

— Изначально это не была проповедь, я написал обращение на сайте. Суть его была в том, чтобы не забывать, что отвечает за пролитую кровь и тот, кто одобрил и тот, кто промолчал. Еще там были выступления зарубежных патриархов, чтобы была видна позиция, что не все православные церкви это одобряют. Здесь важна позиция митрополита Онуфрия, главы Украинской православной церкви Московского патриархата. Дальше у меня было время подумать и оценить события. Первая моя служба была в воскресенье, 6 марта. Я считаю, что любой человек, который приходит в церковь, не может обманывать Бога говоря ему что-то, чего он не чувствует. Прийти в храм и делать вид, что ничего не случилось — для меня это невозможно.

Я вижу, что случилось и что происходит, люди тоже все видят, они не слепые. Я исходил из тех соображений, что не хочу обманывать людей, делая вид, что все нормально. Я не заставлял разделять их свои чувства и просто говорил [в проповеди], что чувствую сам и как вижу эту ситуацию. Закончил все тем, что нельзя допускать в свою душу ненависть ни к русским, ни к украинцам, ни к американцам, ни к братьям рядом с вами, которые не считают так, как вы. Если человека не трогает чужая боль и слезы, то он не христианин, причем не имеет значения мучается он или умирает, враг он или друг. Сейчас там [в Украине] гибнут как украинцы, так и русские. Все они — люди.

— Почему полиция обратила внимание на проповедь? 

— На проповеди кто-то с этим не согласился ну и, видимо, позвонил [в полицию]. Для меня это никакого значения не имеет, никаких отрицательных эмоций к тому, кто это сделал, я не испытываю. В сталинское время, когда человек звонил [с доносом], он делал это либо из страха, что узнают и посадят, либо он думал, что ему что-то будет причитаться. Здесь человек это сделал просто из-за своих убеждений, от чистоты и простоты сердца. Он считает, что надо так поступить. Я не испытываю никаких эмоций по этому поводу, пусть Господь сам судит, прав этот человек или нет.

Часа через два или три, когда я уже приехал домой, мне сказали, что [по адресу храма] приезжала полиция. Потом они позвонили [мне по телефону], и я приехал в отделение. Около двух часов мы беседовали, они записывали мои объяснения. Я попытался донести до них то, что я сейчас говорю вам, потому что для меня это важнее всего. Жизнь очень короткая, но есть вечность, где не будут иметь значения границы, национальности, кем ты был при жизни — полицейским или священником. Будет иметь значение был ты человеком или нет, и что ты сделал хорошего — или не сделал. Об этом мы говорили неофициально. Официально я ссылался на 51 статью Конституции.

— Как к вам относились полицейские?

— Как вам сказать… Я не знаю, как должно быть. Там работают люди, у них есть определенные функции и принципы. Опять же, нет ничего нового под луной. Мы открываем Евангелие, где к Пилату приводят Христа, который не дает ему никаких ответов. Пилат спросил Христа: «Почему ты со мной не разговариваешь и не отвечаешь, если понимаешь, что я имею власть отпустить тебя и имею власть казнить тебя?» На что Христос ему ответил: «Ты не имел бы надо мной никакой власти, если бы не было это дано тебе свыше, поэтому большая вина лежит на том, кто дал тебе эту власть».

Здесь абсолютно то же самое, это обычные люди. У них такая работа, они ее выполняют. Она может быть разная, в Освенциме тоже была работа, здесь вопрос личного выбора человека. Но в данном случае ничего подобного [Освенциму] не было и нет. Просто есть люди, такие же как мы, с этой позиции надо с ними разговаривать. Но ничего плохого, грубого или жестокого они не допускали ко мне в тот момент.

— Почему ваше судебное заседание перенесли?

— Они выдали мне повестку, как оказалось, это повестка в суд. Мне приписали новую статью 20.3.3 КоАП (публичные действия, направленные на дискредитацию использования Вооруженных Сил Российской Федерации в целях защиты интересов Российской Федерации и ее граждан, поддержания международного мира и безопасности, — прим. «Медузы»).

Я приехал туда. Все это было очень забавно, потому что минут 20 мы колотили в закрытые двери суда, полицейский звонил судье, пытаясь понять, где она. Через какое-то время нам все-таки открыли. В суде я заявил ходатайство о рассмотрении дела по месту жительства, потому что живу я не в Красносельском районе и ехать каждый раз по 40-50 километров до суда мне не очень интересно. Поэтому заседание пока перенесли. Когда будет следующее заседание пока неизвестно.

— Вы уже нашли себе защитника?

— Пока что нет, но надо поискать, как раз за это время надо найти и определиться.

— Как, на ваш взгляд, священник должен реагировать на происходящие события?

— Я думаю, что я просто священник. Не в том смысле, что я не имею права на свои политические взгляды — любой человек имеет на них право. Но то, что говорит и делает священник, не должно нести сиюминутную основу. Как бы ужасно это ни выглядело со стороны, но не только государства, а целые нации приходят и уходят, не говоря о правителях, век которых в исторических масштабах короток. Надо помнить, что всегда остается основа, на которой стоит человечество, основа человеческой цивилизации, то, на чем стоит Евангелие — это невозможность пролития человеческой крови в любой ситуации и в любом случае. 

Есть в Ветхом завете Каин, и мы знаем, что кровь, пролитая им, легла на всех его потомков без исключения. Есть Новый завет и Христос, которого иудеи предали на распятие. Кровь невинного праведника легла проклятием на весь народ, хотя он и остается избранным, любимым народом Божиим. Несмотря на это, проклятие лежит на нем уже два тысячелетия. Это и есть церковное отношение. Поэтому любое пролитие крови невозможно.

Был такой великий русский философ, Семен Людвигович Франк, у него есть книга «Свет во тьме». В ней он рассматривал вопрос о том, что делать человеку, если он попадает в ситуацию, когда ему необходимо нарушить заповедь «Не убий». Основываясь на церковном предании, Франк говорит, что иногда бывают такие ситуации, когда выбор у нас стоит не между добром и злом, а между большим и меньшим злом: защитить ближнего, но нарушить заповедь «не убий» либо пройти мимо и тогда нарушить заповедь о любви к ближнему. В любом случае, как полагает Франк, и как подтверждает и Предание Церкви, грех остается грехом и пролитие человеческой крови требует покаяния, даже если оно вызвано какими-то благородными мотивами.

Иногда бывают ситуации, когда ты не можешь поступить по-другому, потому что это будет подлость и нарушение заповеди о любви к своему ближнему. К примеру, не убив в какой-то ситуации насильника или грабителя, ты совершишь страшный грех, по отношению к человеку, которому ты не помог, но в любом случае, не надо питать иллюзий и думать, что если ты в такой ситуации убил, то ты герой, молодец и имеешь на это право. Если ты не ощущаешь пролитие крови как грех, ты перестаешь быть человеком.

— Что для вас сейчас самое страшное?

— Одни поддерживают эту «спецоперацию», другие нет. Люди приводят разные аргументы и каждый считает правым именно себя, но в любом человеческом общении нужно искать не то, в чем мы отличаемся, а то, в чем мы сходимся. Евангелие — это единственная основа, которая вне времени, вне политики, она не зависит от сиюминутных интересов, от выяснения вопроса кто прав, а кто виноват. Если эта основа пропадет, то пропадет и все остальное.

И самое страшное то, о чем я не написал, но что сказал в проповеди — после чего меня и вызвали в отделение полиции. Самое страшное — это та ненависть, которая возникает у людей друг к другу. Я вижу ненависть, и я понимаю, чем она вызвана. Но ненависть не может быть положительным началом, она не может ничего положительного. Ненависть разрушает душу человека, она толкает его на бесчеловечные поступки, когда он начинает относиться к своему врагу не как к человеку, а как к вещи, которую надо быстро уничтожить и еще лучше подольше помучать — этого допустить нельзя.

Ни один человек, который пропустил ненависть в свою душу и сердце, не останется прежним. Он разрушится изнутри и будет переживать то же, что и солдаты [вернувшиеся] из Чечни [после чеченских войн] или из Ирака, которым приходилось проходить адаптацию и реабилитацию. Им приходилось заново учиться жить в другом мире, в мире, в котором ненависть ненормальна. Сейчас происходит то же самое, и для меня это катастрофа.

Я понимаю, что [из-за войны и ее последствий] мы потеряли 20-30 лет жизни, и в ближайшие десятилетия ни о какой дружбе [с Украиной], ни о каких отношения, даже просто соседских, говорить нельзя. Я это говорю не для того, чтобы призвать кого-то к гражданскому неповиновению или политическим акциям. Здесь каждый человек решает сам, что ему делать, говорить и как выражать свое отношение к происходящему. Как христианин я понимаю, вся жизнь человека — это цепь некоторых обстоятельств, которые ставят его перед выбором. Бог хочет, чтобы человек проявил себя и свою сущность. Если в бытовой жизни для нас эти ситуации не так явны и не так понятны, то в данном случае это некий экзамен для нас. Когда человек занимает ту или иную сторону — он проявляет себя. Кто-то берет автомат, а кто-то сумку с медицинскими бинтами и идет перевязывать раненых, кто-то — хлеб и воду и везет это людям. Каждый проявляет себя как человек, и для Бога важно, чтó ты есть, каков ты.

— Несмотря на это, есть священники, которые поддерживают войну. Ваше отношение к ним изменилось?

— Я не сужу людей, Бог им судья. Зачем мне судить кого-то, если он будет отвечать перед Богом зачем и что он делает? Я вам сказал, что человек себя проявляет, это его сущность, он не может быть другим. На мой взгляд, он имеет право — по Конституции — высказать свое мнение, и я признаю за ним это право. Другой вопрос, что, на мой взгляд, слова священника могут очень много значить, потому что священник ведет паству, и многие люди могут ему верить.

— Что вы планируете делать дальше? Может, вы задумывались о переезде?

— Вы знаете, был такой митрополит Антоний Сурожский, он во время Великой Отечественной войны был монахом, но, помимо этого, он был еще и врачом во французском сопротивлении, которое, по моим ощущениям, процентов на 70 состояло из русских эмигрантов. Как-то раз его задержал жандарм. Именно тогда он и понял, что значит жить настоящим моментом. Прошлое уже закончилось, а будущее еще не наступило, каким оно будет еще не понятно. Такое же ощущение сейчас у меня. Я не думаю о будущем, я живу настоящим.