истории

«Главный принцип — новое не вредит старому» Зачем покупать дореволюционную усадьбу и сколько стоит ее восстановление? Рассказывают историк, учительница, краевед и архитектор, реставрирующие свои старые дома

Источник: Meduza

Большинство дореволюционных построек в России не охраняются государством. Здания пустуют, разрушаются, сгорают или попадают в списки под снос. Дома, имеющие статус объекта культурного наследия, от этого тоже не застрахованы: памятники культуры могут точно так же ветшать и разрушаться с годами из-за отсутствия ресурсов на реставрацию. Вместе с ними уходит часть истории русской провинции. Но некоторым домам везет, они получают шанс на вторую жизнь. Четверо активистов, которые восстанавливают старинные здания, рассказали «Медузе», зачем покупать старый дом, что можно в нем найти, как отреставрировать гниющую усадьбу — и зачем им это нужно.

Ленина, 21

Дмитрий Андреев

Данилов, Ярославская область

Данилов — это место, где я родился и прожил до 16 лет. Когда мне было 12, стали умирать мои старшие родственники. Тогда возникло ощущение, как будто я что-то у них не спросил. С тех пор я стал активно интересоваться родней. Приходишь к бабушке и спрашиваешь: что у тебя сохранилось от своих предков? Лезешь на чердак, снимаешь оттуда пыльные мутовки и крынки, если можно — забираешь себе. Все эти богатства я хранил в отдельном шкафу. До 12 лет там были игрушки, а после — «склад барахла»: так называли его родители.

Потом я начал разъезжать по окрестным деревням и фотографировать места, где жили мои дальние родственники. География расширилась. Я не просто ушел к документам и воспоминаниям, а решил узнать: где жили, с кем общались мои родные. Мы стали дружить семьями, обмениваться фотографиями. Каждый раз, когда я попадал к кому-то из родственников, просил отдать мне что-нибудь на память — то, что уже не нужно.

Как-то раз мне подарили большое резное кресло XIX века. Я бежал с ним до ближайшей сельской остановки: три километра по лесу — нужно было успеть на последний автобус. Я заскочил в него, когда закрывались двери. Кресло рухнуло посреди салона, и я, недолго думая, просто сел на него. Местные бабушки косо на меня посмотрели. Мол, притащил с собой какой-то трон и сидит. Кресло выглядело по-царски.

Со временем я стал собирать вещи, которые имеют отношение не только к моим близким, но и вообще к Данилову. Покупал открытки на аукционах, ходил в дома под снос и выносил оттуда старые снимки. В одном из архивов нашлась фотография двоюродного брата Тютчева, с автографом. В такие моменты начинаешь идентифицировать себя с городом. Появляется сопричастность к историям людей, которые тут жили. Они ходили в одни и те же фотоателье, фотографировались в одинаковых интерьерах.

После университета я стал помогать местному краеведческому музею с созданием комнаты купеческого быта. Нашел мебель известной даниловской купеческой семьи, которую [ее владельцы] хотели продать антикварам. Цена была неподъемной — 150 тысяч рублей. Это было несколько моих зарплат. Я взял кредит и поставил мебель в музее.

Спустя пару лет мы с небольшой командой решили сделать выставку наличников и другого домового декора. Музей пообещал выделить павильон. Мы заказали для него деревянные панорамные окна. Сложно показать домовой декор, когда самих домов уже не осталось. Мы придумали, как можно это исправить — воссоздать в павильоне настоящие старинные улицы. Но краеведческий музей передумал: понадобилось место для праздников и банкетов. В итоге мы свернули [проект], а окна [сотрудники музея] вытащили и отдали нам.

После этого случая появилась потребность создать свое собственное пространство. Тогда я вспомнил, что в Данилове есть расселенное здание, которое уже четыре года стоит пустым, и понял, что можно убить двух зайцев: сделать свое пространство и сохранить жизнь дому.

Дом построен где-то в 1835 году, там жили купеческие семьи Микеровых и Малковых. Мы знаем родственников последних, они до сих живут в Данилове и занимаются торговлей. В 1925 году купцов выселили, а дом переоборудовали под коммуналки. В разное время там проживало от 15 до 17 семей.

В 2016 году я уже предлагал купить этот дом местным художникам, чтобы сделать в нем мастерские. Они побоялись браться, сказали: «Этот дом нам и за всю жизнь не осилить». А через три года я пришел с этой идеей к подросткам, для которых мы устраивали воркшоп по интерпретации деревянного зодчества. Спросил: «Мы с вами его осилим?» Они ответили: «Конечно, давай».

Дом стоил 600 тысяч. Я купил его у администрации [Данилова] через аукцион, к тому времени его стоимость снизилась в два раза, потому что претендентов на покупку не было. Дом стоял бесхозным, и приходилось постоянно его заколачивать, он мог загореться и повредить ближайшие постройки. 

В головах у местных жителей этот дом уже давно был снесен. Там не было дверей и окон. В комнатах жили бездомные, бродячие собаки и крысы. Первые полгода мы разбирали мусор, переводили здание в жилое состояние и подводили коммуникации. Ребята ходили по дому с металлоискателем, отмывали экспонаты и нарезали пласты обоев. Весь мусор мы сортировали, находки складывали отдельно. [Среди них была] серебряная ложка, спичечный коробок с профилем Троцкого, кокарда с фуражки железнодорожника и бита с гвоздями. Фотографии мы собрали в архив, из бумажных материалов сделали коллажи. Одежду отстирали, и теперь ребята ходят в ней сами. И на фотосессии, и в школу — сейчас 1970-е снова в моде.

Все ребята работают на волонтерских началах. Принцип простой: ты имеешь право проводить в доме все что угодно, но при этом должен помогать. Хочешь книжный своп? Устраивай! Хочешь ресторан? Делай. Договориться можно обо всем. Площадка гибкая, но никто не будет тебя тащить. 

Два подростка — 16-17 лет — сами починили кирпичную стену. Профессиональные мастера отказались работать с ней, сказали, это очень долго, сложно и дорого. В итоге ребята из команды отправились на стажировку в храм — помогать батюшке и строителям-реставраторам. Через несколько недель они научились доставать ломаный кирпич и заменять его новым. Когда вернулись, один из них довольно сказал: «Получается, я уже каменщик».

Стратегия реставрации дома идет от меня. Мы сохраняем максимальное количество исторических деталей, даже советские наслоения. Убираем только то, что вредит пространству. Советские перегородки снесли, а советские обои — оставили. В печных отверстиях на полу мы делаем витрины для экспонатов. Самый главный принцип — новое не вредит старому. 

Здесь пригождается моя коллекция артефактов. Найденные двери мы навешиваем вместо утраченных. Перила из сгоревшего дома встанут на лестницы. На входе тоже хочется поставить именно сгоревшую дверь. Пока не знаю, нужно ли это, но она могла бы рассказать про «выжигание» города. Краеведение должно быть не книжным, а таким, чтобы историю можно было потрогать. Моя ближайшая цель — привести в порядок архивы дома, найти воспоминания местных жителей и сделать музейную экспозицию. 

До революции, когда в доме жили купцы, на первом этаже был трактир, мелочная лавка и булочная. На втором жили владельцы. Мы планируем сделать что-то похожее. Сейчас на территории пространства есть хостел — мы хотели посмотреть, насколько это востребовано, чтобы в будущем принять решение: открывать его или нет. Мы нигде его не рекламируем, но если к нам обращаются — заселяем. Платой может быть донейшн на коммунальные услуги. Счета немаленькие — больше 10 тысяч рублей в месяц.

Сначала нас все называли сектой. У половины команды были разноцветные волосы, что как бы подтверждало, что мы «наркоманы с заброшки». Со временем отношение изменилось. Многие ребята стали активно проявлять себя в городе: общаться с мэрией, участвовать в разработке карт и городских арт-объектов. Это были уже не маргиналы с синими волосами. Бывшую заброшку стали называть «домом творческих ребят». 

Иногда мое хобби влияет на профессиональную жизнь. Я 15 лет работаю корпоративным юристом, начинал в налоговой, в частной компании. Были ситуации, когда руководители видели меня по телевизору, и их это напрягало. Устраивали служебное расследование: не давал ли я интервью вразрез со своей профессиональной деятельностью, не представлял ли я себя как сотрудника госкомпании. 

Я вложил в восстановление и реставрацию миллиона полтора-два. На эти деньги можно было бы купить хорошую машину, но я никогда не жалел. Если бы мне предложили продать дом за существенно бо́льшую сумму, я бы подумал и, наверное, согласился. Может быть, за счет этих денег удалось бы спасти еще несколько домов. Это была бы победа не предпринимателя, а градозащитника. Если дом на Ленина в надежных руках, и он кому-то нужен, значит, я свою задачу выполнил, а дом нашел того, кто будет его любить. Здесь можно было бы поставить точку и перейти к следующему проекту.

Дом Никуличева

Иван Магарев

село Устье, Вологодская область

Мне нравится Устье. Это очень тихое место, где сохранилось много [памятников] культуры. Там приятно работать, и время тянется немного медленнее, чем в городе. На рубеже XVIII-XIX веков это место было экономически важным, там проходили торговые пути и было много мануфактур. Часть из них принадлежала купцу Ивану Никуличеву. У него было стекольное производство, собственное пароходство и деревообрабатывающий комбинат. Он был довольно богатым человеком и, помимо торговли, занимался благотворительностью. В Устье на его средства было построено много зданий — училище, приют, больница.

Мы с однокурсником писали диссертацию [по архитектуре], когда учились в магистратуре в Италии. В это время — с 2016 по 2019 год — я много раз посещал село и изучал его архитектуру. Целью диссертации была реновация центра Устья, мы придумывали, как можно вдохнуть в него жизнь и сделать так, чтобы село развивалась с точки зрения культуры и туризма. Дом Никуличева запал мне в душу еще тогда.

В 2020 году у меня скопились средства, и я подумал, что сейчас самое время приобрести дом в Вологде, где я живу, или ее окрестностях. В поисках жилья я открыл «Авито», выставил диапазон цен — до двух миллионов — и совершенно случайно обнаружил там этот замок. Сначала я подумал, что это обман, и фото поставили только ради привлечения внимания. Но потом я созвонился [с собственником] и узнал, что здание действительно продается.

Дом принадлежал фирме «Вологодский картофель». Видимо, его хотели поскорее продать, потому что приближался контрольный срок реставрации. Здание является объектом культурного наследия и нуждается в уходе, думаю, собственник просто не хотел сталкиваться с тратами.

Я купил дом за 2 миллиона рублей. Друзья мое решение поддержали, а вот мама с папой были не в восторге. Говорили, что это большая ответственность и сумасшедшие затраты, которые растянутся не на один год. Конечно, был риск, что через полгода-год у меня просто опустятся руки. Но я оценил свои возможности и подумал, что должно получиться. Прошло уже два года, а я до сих пор [все время] с нетерпением жду, когда [снова] поеду в Устье и смогу там что-нибудь делать. По образованию я архитектор и вижу, каким может быть этот дом.

На момент покупки дом уже был заброшен. После революции 1917 года его отобрали у Никуличева, национализировали, и с тех пор там находился колхоз. В российское время дом перешел по наследству «Вологодскому картофелю». Но уже с 2006 года там ничего не происходило, дом был заморожен — не было ни отопления, ни канализации.

С виду он сохранился достаточно хорошо, но практически все окна были разбиты, не было водосточной системы, вода стекала на фасад и портила кирпичную кладку, были вымыты куски кирпича — особенно в районе цоколя.

Когда я покупал дом, я спрашивал у продавца, есть ли в нем подвал. Он уверял меня, что никакого подвала нет, но на самом деле он был. Когда я его нашел, он был полностью затоплен водой. Там я, кстати, обнаружил старую трубу — предположительно, XIX века. Есть легенда, что в этом доме были сауны или бани для знати. Документальных подтверждений я не нашел, но скорее всего, эта труба доказывает, что они действительно были.

Первым делом мы с друзьями откачали из подвала воду и очистили все этажи от поздних наслоений и хлама. Вставили стекла в окна, отчистили казенную краску, восстановили водосточную систему. Мой папа взял [за основу] одну из старых водосточных воронок и вручную изготовил недостающие. Теперь, когда идет дождь, дом не крошится. Вообще мой папа краснодеревщик и очень много всего умеет. Замена гнилых частей окон — это его рук дело.

Изнутри стены дома были заколочены ДСП. На полу было сто слоев линолеума, а с потолка свисали обои. Все это мы убрали и вывезли — шесть грузовиков барахла! К сожалению, мы не нашли среди мусора ничего действительно ценного, но в доме было много советского — чернильницы, щетки, старые облигации и довоенные сигареты. На одной из стен висела таблица со списком коров, их кличками и величиной удоя. Самой интересной находкой стала печь, которая была зашита в короб из ДСП.

Всего в доме было пять печей, но уцелело только три, и одна из них — изразцовая. На первом этаже сохранилась лестница с оригинальными балясинами, деревянные ступени и двери с рисунком. Жаль, что все это покрыто несколькими слоями краски. Постепенно мы ее счищаем — при помощи фена и шпателя. Здесь очень пригождаются советы проекта «Двери с помоек». Я благодарен современному миру за возможность посмотреть, что делают другие люди: как из пугающей закрашенной двери можно сделать красивую, гладенькую, с текстурой.

Дом занимает много времени, но каждый мой приезд в Устье — это не работа, а отдых. Летом я туда приезжаю каждые выходные, но из-за того, что там сейчас нет условий, мне приходится каждый день возвращаться в Вологду. Я договорился с работодателем о четырехдневной рабочей неделе и в свободный день приезжаю в Устье. Не могу сказать, что я чем-то жертвую. Покупка дома для меня как вызов, мне нравится работать над ним.

Так как дом находится в центре Устья, мне хотелось, чтобы от него не оставалось впечатления «заброшки». Мы посеяли газон из клевера, высадили цветы, и сейчас он выглядит не таким покоцанным и страшным. То, что мы уже сделали, я классифицирую как хозяйственные работы. Кто-то может усмотреть в них незаконную реставрацию, но согласовывать все это просто не было времени, потому что здание на глазах рассыпалось.

Для более глубокого восстановления я заказал детальный план реставрации. Без него продолжать какие-либо работы попросту незаконно. Сначала мы определили предмет охраны — это такой документ, который говорит, что в доме охраняется, а что нет. На момент покупки такого документа не было, а без него вообще ничего нельзя делать. В итоге под предмет охраны попали печи, остекловка окон, фасады и двери.

Когда предмет охраны утвержден, под него можно делать проект реставрации. За предварительные исследования и чертежи я заплатил в районе 50 тысяч рублей. Но это только одна десятая. Я надеюсь уложиться в 300-400 тысяч, но стоимость проекта может доходить до двух миллионов — в зависимости от сложности работ. Я отношусь к этому без фанатизма, поэтому не стал брать кредит, и, если честно, не сказал бы, что я голодаю. Хотя на развлечения и отдых, конечно же, трачу меньше.

Когда проект будет готов, мне нужно будет показать его экспертам и согласовать с Комитетом по охране объектов культурного наследия. После этого я смогу привлекать волонтеров и, может быть, начну устраивать вечера — с чаем и пирогами.

Я увлечен процессом, но не до конца представляю, что именно будет в доме. Так как это центр Устья, и это все-таки историческое поселение, я думаю, что там будет культурно-туристический центр с элементом кофейни. Про второй этаж пока ничего не знаю, сейчас все силы и финансы я вкладываю именно в отделку первого этажа.

Это будет ремонт с максимальным оставлением исторических деталей. Более того, он подчеркнет утраты, изъяны дома. Например, потолки с трещинами и отвалившимися кусочками. Я не собираюсь их зашпаклевывать, и на финише ремонта все эти трещины будут видны, но безопасны. Есть такой японский способ ремонта — кинцуги. Его основополагающие черты я и хотел бы привнести в этот дом.

При этом мне не хочется, чтобы все было «под старину». Я не планирую искать какую-то антикварную мебель, потому что изначально ее там не было. Мебель и оборудование будут современными. И за счет контраста аутентичного и современного все будет выглядеть органично.

Есть стереотип, что если у вас нет 20 миллионов, то ничего не получится. И люди бояться покупать [старые дома]. Своим примером я хотел бы показать, что, даже не имея больших денежных запасов, можно все равно приводить в порядок и возрождать объекты культурного наследия. В последнее время ситуация меняется, и это очень радует. Сразу чувствуешь, что ты не один. 

Дом со щуками

Алена Петухова

село Заозерье, Ярославская область

Я живу в Заозерье и выросла в Заозерье. Это мое родное село, моя малая родина. Я окончила здесь школу, 12 лет назад вернулась в нее учителем обществознания и преподаю до сих пор. «Дом со щуками» я знаю всю жизнь. Я живу на соседней улице и хожу мимо него практически каждый день. В детстве он казался мне самым обычным домом. Я думала — так везде, и только потом поняла, что это абсолютно уникальное место. 

До революции это был особняк купчихи Устиньи Росковой. Она владела пекарней по соседству и торговала баранками. С тех времен осталась фотография: на ней купчиха с сыном, а слева — шарманщик с попугаем и девочкой.

У нас очень большое село — 15 улиц и практически все сохранили историческую застройку. Это место связано с писателем [Михаилом] Салтыковым-Щедриным. Его мама купила Заозерье с торгов на свое приданое и стала последней его владелицей. Салтыков-Щедрин приезжал сюда летом. Сохранились письма, где Ольга Михайловна просит мужа «прислать Мишу» к ней в Заозерье, а в «Пошехонской старине» Заозерью посвящена целая глава — «Заболотье».

Изначально «Дом со щуками» стоял на улице Грабиловка, но [во время коллективизации] ее переименовали в Революционную. В 1924 году дом отдали под нужды сельскохозяйственного товарищества. Там настроили грубых перегородок и сделали колхозный офис — «контору». В конторе был кабинет председателя, сидела бухгалтерия, сельский ветеринар и периодически кто-то жил.

Колхоз держался до последнего, но в 2014 году все-таки обанкротился. В тот момент, когда он закрывался, мы собирали деньги на издание журнала «Углече поле» — на номер о Заозерье. Этого никто не понимал: журнал на хлеб не намажешь. Даже в комментариях к проекту на краудфандинге писали: лучше бы колхоз возрождали.

В 2018 году все колхозное имущество выставили на торги. Среди лотов был «Дом со щуками». Сначала он стоил около 400 тысяч. Я ходила кругами и думала: сейчас там что-нибудь отвалится — надо спасать. В какой-то момент цена упала до 250 тысяч, и я подумала: это знак. Деньги на покупку дал брат. Он сначала сомневался, но теперь приезжает из Москвы на выходные, шлифует стены и в восторге от того, что у него появилось дело. 

От покупки меня никто не отговаривал. Вместе с домом мы купили крепкий двухместный гараж. Знакомые говорили, что дом стоит покупать хотя бы ради него: он полностью бетонный — очень выгодное приобретение. 

После покупки мы вычистили [из дома] весь мусор. Очень много грязи было под потолком — там постоянно жили голуби. Пол был покрыт серым линолеумом, стены — гипсокартонном и ДСП в несколько слоев. Пока мы все это выдергивали, нашли старинные обои, сделанные по дореволюционным образцам. На кромке было написано: «Вельгийская фабрика». Сейчас эта фабрика выпускает только туалетную бумагу. 

Совсем ценных вещей мы в доме не находили. Я подозреваю, что до покупки там походили кладоискатели — в подполе были ямы. Мы нашли газету 1870 года — «Биржевые ведомости». Она до сих пор наклеена на бревно. Там такие большие куски, что ее уже никак не отклеить, поэтому мы поместим эту часть стены под стекло.

Еще мы нашли старую коронку с водосточной трубы. То, что есть сейчас — сами щуки — работа 1972 года. Их сделал местный умелец Николай Бородулин. До революции они выглядели иначе. Еще нашли кусочек отрывного календаря 1909 года. Он был аккуратно сложен и лежал в щели между бревнами. Дом перестраивался, и как раз в 1909 году получил свою изогнутую крышу. Думаю, таким образом была отмечена дата завершения строительства.

Сейчас мы подводим коммуникации, чтобы сделать дом пригодным для жилья. Летом запустили краудфандинг, чтобы выкопать колодец и септик. Собирали 300 тысяч, а собрали полмиллиона. Весной будем подводить воду.

По поводу реставрации я общалась с архитектором Андреем Боде. Он говорил, как определить, какого года краска, давал советы по реставрации. Но некоторые показались мне чересчур [узкоспециальными]. Например, он говорил, что вычинку обязательно делать не новым бревном, а искать какой-нибудь дряхлый дом и выбирать из него бревна получше — как делают в музеях. Для меня это слишком. Мне кажется нормальным использовать современные материалы, которые не будут портить внешний вид дома.

Некоторые деревянные элементы декора были утрачены, колхоз заменил их на неаккуратные плоские балясины. На балконах был красивый узор. Я хочу со временем его восстановить, но пока до детальной реставрации дело не дошло. 

В доме я хочу открыть отель, чтобы туристам было где переночевать. Полностью обставлять его антиквариатом я не планирую. Не хочу, чтобы все было в дореволюционном стиле, потому что половина истории особняка — это советское прошлое. Хочется, чтобы там был и антиквариат, и какой-нибудь mid-century. Может, это будет на грани китча и вкуса. Думаю, должно сочетаться. 

Сейчас я потихоньку приобретаю вещи для дома. Недавно в соседнем селе закрылась библиотека, друг увозил оттуда книги и прислал фотографию огромного двухметрового зеркала: целиковое полотно в хорошей сохранности, и по бокам две розочки ручной работы. [Чтобы его достать], нужно было договориться с библиотекарем. Она согласилась и сказала, что в свое время купила зеркало за бутылку, а мне готова отдать за тортик. В итоге оно оказалось у меня.

Я все детство хотела уехать из Заозерья. Думала, что это слишком маленькое место для такой хорошей меня. И я уехала: сначала в Углич — учиться, потом в Москву. Устроилась стюардессой, но полетать так и не смогла. Нам выдали форму, а потом уволили по собственному желанию. Через год я вернулась.

Сначала я воспринимала это как неудачу, но в итоге поняла, что где, как не здесь, нужно создавать. Многие считали, что у нас и смотреть-то нечего: чего у нас в Заозерье такого. А совсем недавно мы вступили в Ассоциацию самых красивых деревень России. Мы шли к этому несколько лет. Изначально мы входили в ассоциацию, чтобы привлечь туристов, но когда это случилось, дети в школе стали спрашивать: «А что, Заозерье правда самое красивое село в России?» Я отвечаю: «Даже больше: самое красивое в мире». Между тем, как я воспринимала село в детстве, и тем, как воспринимают его дети сейчас, есть огромная разница. Мне кажется, что ради этого стоило начинать. 

«Дом с характером»

Дмитрий Володин

Елатьма, Рязанская область

Когда я впервые увидел этот дом, он фактически разрушался. Гнили стены, потолок был в дырах, окна — разбиты и заколочены. Еще лет пять, и восстановить его было бы уже невозможно.

Раньше здание было центром огромной усадьбы. Здесь были конюшни, хозяйственные постройки, фруктовый сад и даже оранжерея, в которой, по легенде, круглый год выращивали апельсины и ананасы. 

Изначально дом принадлежал известной дореволюционной предпринимательнице Марии Поповой. Она была наследницей князей Золотой Орды, но вышла замуж за обычного купца, потому что к тому времени ее семья обеднела. После смерти мужа она взяла семейный бизнес в свои руки и добилась большого коммерческого успеха. У нее был первый в уезде красный автомобиль, первая частная электростанция и несколько теплоходов. Еще Мария Андреевна занималась благотворительностью: помогала сиротским приютам, вкладывала деньги в ремонт дорог. По воспоминаниям местных, за воротами ее дома всегда стоял стол с хлебом для бедных жителей городка.

Во время революции дом Поповой превратился в штаб сопротивления, а сама она перебралась к дочери в Петербург. Елатьма не хотела признавать советскую власть, но в 1918 году все-таки пала. В 1920-х годах Марию Андреевну должны были по приговору сослать в Сибирь, но она не дожила: случился сердечный приступ.

[После революции] дом часто менял хозяев. Сначала там располагался штаб красных, позже — машинно-тракторная станция. В послевоенное время там был интернат для детей-сирот, а последние лет 10 здание почти не использовалось.

В 2015 году во время небольшого путешествия в Рязанскую область на дом наткнулась моя тетя — Татьяна Алимова. Мы оба получили историческое образование, но по профессии не работали. Бывших историков не бывает, так что мы давно мечтали сделать свой маленький частный музей.

[Сначала] я скептически отнесся к идее покупки дома: на фото он казался мне плоским, да и про Елатьму я тогда совсем ничего не знал. Все изменилось, когда я увидел здание своими глазами. В 2017-м мы купили его у местной администрации.

В Елатьме сохранилось много исторической застройки: тюрьма, торговые ряды, частные дома, церкви. До революции поселок был более продвинутым, чем сейчас. Здесь было много социальных учреждений для людей с ментальными расстройствами и детей. 

Когда начались восстановительные работы, мы стали находить предметы из прошлой жизни. На окнах сохранились облатуненные защелки, шпингалеты и петли, на некоторых из них мы обнаружили клеймо братьев Баташевых — это известная династия, их называли «железными королями России».

На потолке частично сохранилась лепнина, в двух комнатах — родной дубовый паркет. На втором этаже мы нашли обои ярко-изумрудного цвета. Насколько я знаю, такого оттенка раньше добивались с помощью ядовитых веществ. Другие обои помогли установить примерную дату строительства. Раньше считалось, что это конец XIX века, но мы нашли обои, которые датированы 1850-ми годами.

Еще была полумистическая находка — гипсовая полутораметровая статуя Сталина в полный рост. Она хранилась в кладовке и частично провалилась под пол. Мы подарили ее местному краеведческому музею.

Много документов осталось со времен, когда здание принадлежало детскому интернату: личные дела [воспитанников], тетради, подшивка сценариев для мероприятий пионерско-комсомольского толка. Сохранилась даже любопытная статистика, которую вела медсестра. Она решила посчитать, сколько ушибов, растяжений и переломов получили воспитанники за год обучения в интернате. [В сумме вышло] около пятисот.

В доме мы планируем открыть историко-культурный центр. На первом этаже появится музей, музыкальная гостиная и комната, посвященная русскому чаепитию. На втором — сделаем столовую, библиотеку и несколько гостевых комнат. Там смогут останавливаться туристы. Некоторые находки станут экспонатами будущего музея, он будет посвящен елатомским купцам, их предпринимательской и благотворительной деятельности. До полноценной коллекции пока далеко, но все эти предметы помогут нам начать диалог о памяти и о прошлом.

Основную часть работ мы уже завершили. Перекрыли крышу, восстановили фасад, провели коммуникации: электричество, газ и воду. Сейчас идут работы по отделке и внутреннему убранству. Все, что уцелело, мы пытаемся сохранить. Все, что можно реанимировать, — восстанавливаем.

Находить время на дом достаточно трудно. У меня есть маленький ребенок и основная работа, которая не связана с культурным наследием. Особенно тяжело было первые два года, когда мы ездили в Елатьму каждые выходные, а это далеко — 300 километров туда-обратно. 

Когда дом полностью откроется, мы планируем двинуться дальше и восстановить комплекс зданий дореволюционной тюрьмы. Она находится неподалеку от дома и уже давно не функционирует. После революции там была лесопилка, общежитие и мастерские местного техникума. Так что зловещая атмосфера там уже, скорее всего, рассеялась. Мы хотим открыть в центральном здании хостел, а в прилегающих — что-то в духе арт-резиденции. Сейчас придумываем, что могло бы там разместиться: ивент-площадка, коворкинг, зона магазинчиков и кафе.

Трудно объяснить, зачем вкладывать собственные деньги и время в проект, который однозначно никогда не окупится. Когда я еду на машине и вижу заброшенные дома, мне нравится думать, что хотя бы на одни руины теперь стало меньше.