истории

Журналист Иван Сафронов находится в «Лефортово» полтора года. У него не было ни одного свидания или разговора по телефону. А теперь ему запретили письма Его адвокат объясняет почему

Источник: Meduza

Обвиняемый в госизмене Иван Сафронов — советник главы госкорпорации «Роскосмос», много лет проработавший журналистом в «Коммерсанте» и «Ведомостях», — уже полтора года находится в московском СИЗО «Лефортово». За все это время Ивану не предоставили ни одного свидания с родственниками и ни одного телефонного звонка. Сафронов рассказывал адвокатам, что возможность позвонить матери в обмен на признание вины ему предлагал Александр Чабан, следователь 1-го отдела следственного управления ФСБ (специализируется на госизмене и шпионаже). Журналист отказался и мог общаться с семьей только на заседаниях суда (они проходят в закрытом режиме, родственникам обычно разрешали зайти в зал во время перерыва на несколько минут) и через письма. Теперь, пишет «Русская служба Би-би-си», по распоряжению следователя Чабана журналиста лишили возможности вести переписку. По просьбе «Медузы» адвокат Сафронова Евгений Смирнов рассказывает, насколько это решение законно — и о том, как ему можно противостоять.

Евгений Смирнов

адвокат Ивана Сафронова

Месяц назад — или уже, наверное, больше — Иван перестал получать письма. Он подождал около недели и поинтересовался у администрации СИЗО, что происходит. Ему объяснили, что от следователя [Александра] Чабана пришло письмо, в котором ему [Ивану] полностью запрещено общение с внешним миром. Ни Иван, ни его защитники этот документ не видели. Но оснований не доверять администрации СИЗО в этом вопросе нет. 

Чем объясняется этот запрет, непонятно. В законе — а именно в статье 20 Федерального закона «О содержании под стражей подозреваемых и обвиняемых в совершении преступлений» — закреплено безусловное право обвиняемого, находящегося в СИЗО, на переписку с кем-либо без ограничения по количеству писем. Права запретить обвиняемому всю переписку ни в одном законе нет. 

При этом в законе предусмотрен индивидуальный подход к каждому письму. Его должен проверить цензор. После чего уже принимается решение, передавать это письмо обвиняемому или нет. Под запрет подпадают письма, с помощью которых можно как-то воздействовать на следствие. Условно говоря, передать информацию сообщникам. Или оказать давление на свидетеля — например, напугать, написать: «Я выйду и тебя убью». Также запрещены письма с тайнописью, то есть шифрованные, которые невозможно отправить на цензуру. 

Случай Ивана вообще какой-то нонсенс. Ему запретили любую корреспонденцию, независимо от адресатов. Он пишет письмо, передает администрации СИЗО, потом ему приносят уведомление, что его письмо, отправленное тому-то, изъято. Мы попробовали, чтобы Ваня написал письма адвокатам, но ни одно из них тоже не дошло. Равно как и наши письма ему. При этом закон вообще не позволяет какой-либо цензуры на общение с адвокатами. Во-первых, мы ходим к нему в СИЗО и можем обсуждать все детали дела. Во-вторых, адвокат на то и адвокат, чтобы обсуждать эти детали. 

Ивану на протяжении полутора лет в СИЗО запрещены любые звонки, в том числе родственникам. Ему запрещены свидания. А сейчас ему запретили еще и все письма. Он теперь никак не может общаться со своей семьей, с которой очень близок. И узнает о том, что у них происходит, только на встрече с адвокатами. 

Подобные ситуации происходили со многими обвиняемыми в госизмене, шпионаже. Люди не получали письма по несколько месяцев. В СИЗО говорили: «Никакие письма к нам не приходят, уточните у следователя». Следователь говорил: «Я вообще не уполномочен заниматься цензурой, уточняйте у СИЗО». Но такого, чтобы это было официально и был какой-то документ у СИЗО, я не припомню. 

Я думаю, они [сотрудники ФСБ, занимающиеся делом] пошли таким путем, потому что по делу Ивана приближается окончание следственных действий — на этом этапе следствие должно будет показать нам [адвокатам] все материалы уголовного дела. Под конец дела так происходит и в других резонансных делах о госизмене. Следствие хочет минимизировать освещение этих дел в СМИ. Думаю, Иван — не исключение, но в его деле нам впервые удалось получить подтверждение, что переписка блокируется по требованию следствия.

У Ивана особенное дело, о нем много пишут журналисты. И любые, даже бытовые подробности его жизни, которые он может сообщать своей семье, могут повергнуть неподготовленного читателя в шок. Хотя бы то, в каких условиях у нас в центре Москвы, скажем так, в элитном изоляторе живут люди. Поэтому следствие очень боится. Оно боится в первую очередь быть как-то скомпрометированным, опозоренным. И единственным средством борьбы с этим, видимо, видит цензуру. 

Я в первую очередь призываю всех людей писать Ивану. Потому что барьер, который поставило следствие, рано или поздно прорвется. И чем больше будет писем, тем скорее это произойдет. Когда приходит письмо, Ивану приносят бумагу о том, что оно поступило, но было изъято. И это его, конечно же, поддерживает. Хотя он не видит текста писем, он по крайней мере знает, что ему пишут. 

Кстати, изъятые письма идут следователю Чабану. Любой желающий в письмах Ване может написать ему послание.