истории

«Самое главное слово сияет над ним: сво-бо-да» Андрей Бартенев сделал отличную выставку о художнике Владе Мамышеве-Монро! Мы с ним поговорили (а у вас есть один день, чтобы ее посмотреть)

Источник: Meduza

В московской галерее «Здесь на Таганке» 5 сентября завершается выставка «Цветик-семицветик. Наш Неповторимый Владик Мамышев-Монро Королевич». Влад Мамышев-Монро (1969-2013) — один из самых ярких художников и перформансистов постсоветского искусства. Его главным творческим методом было перевоплощение в исторических и вымышленных персонажей — от Мэрилин Монро и Любови Орловой до сказочных героев и Адольфа Гитлера. В экспозицию вошли и работы самого Мамышева-Монро, и воспоминания о нем друзей и коллег. Телеведущий Владимир Раевский специально для «Медузы» поговорил о Мамышеве-Монро с еще одним ярким художником этого поколения, куратором выставки Андреем Бартеневым.

— Как и когда лично вы познакомились с Владом Мамышевым?

— 1992-й год, это были масловские художники, «дети масловки». Они были все с Верхней Масловки, где стоит городок художников. Там была группа «Корабль» — [Николай] Пророков, [Александр] Ширнин, а еще братья Каневские. Им было, по-моему, 17-20 лет. И так как Света Виккерс дружила с их родителями, то родители просто устроили у нее [дома] такой детский сад. И на одну из таких домашних ясельных вечеринок завалился Влад Монро в полном обмундировании Мэрилин Монро. Так мы и познакомились.

— Он был просто чей-то приятель?

— Вы знаете, тогда же не было такого, что кто-то чей-то приятель. Люди отправлялись в путешествие, не утруждая себя знанием, являются ли они хорошими знакомыми тому или иному дому. Все было спонтанно. Существуют роднички, из них текут ручейки, ручейки впадают в реку, река соединяется с другими реками, и потом это все в море, океан выходит. Вот такой и была жизнь в начале 1990-х годов в Москве. Были просто центробежные силы, и все чувствительные люди подчинялись этим невидимым центробежным силам. Их просто как будто бы в большой стиральной машинке колбасило — и все. 

— К 1992-му году, когда вы встретились первый раз с Владом, вы уже, конечно, представляли себе его?

— Я не знал ничего про Курехина и про «Поп-механику», потому что в Москве была такая мощная интенсивная образовательная ежесекундная система, которая вымывала и не оставляла ни одного миллиметра сознания, не захваченного московскими художниками. 

 — То есть вы про ленинградцев [к которым относились Курехин и Монро] ничего не знали?

— Вообще ничего.

— А это уже нормально было — появиться в образе Мэрилин Монро на вечеринке?

— Это было абсолютно в стиле 1990-х годов. Вот я сделал перформанс — «Цикл корякских вальсов». Все масловские художники, кстати, в нем участвовали. Виолетта Литвинова выходила в образе корякского молотка. Я выходил на лыжах с лыжными палками в оленеводческом хитоне. У нас была муза — Лена Кадыкина, и Лена у меня играла турецкую туристку, потерявшуюся в тундре, у нее к рукам были намертво прикручены две огромные сумки. Пророков с Ширниным изображали корякских близнецов. Я уже не помню, какой частью тела они были сращены: то ли руками, то ли головами. Так что, когда появился Влад, он появился не в пустом пространстве. Он материализовался в быстро несущемся, сверхскоростном составе. 

— Вы с Монро подружились?

— А как это вообще могло не случиться? Конечно, да.

— И каково это было — дружить с ним?

— Мне было очень легко. Моя природа такова, что, если человек делает что-то уникальное и восхитительное, я ему первый об этом скажу. Мне совершенно неважно, как этот художник относится ко мне и какое место я занимаю в его линейке рангов. Я родился в Норильске, а это Сибирь, а там принято людей хвалить и все. 

— Если бы вас попросили рассказать, что вообще за человек был Влад Мамышев-Монро, как бы вы его описали?

— Я об этом часто думаю. Художник — это эмоциональный организм, через которого человечество проверяет свои эмоциональные допуски, через которого человечество может увидеть, на что человек в принципе способен. В обществе накапливается энергия, статический разряд художника ее пробивает, и он через свою сущность показывает качество этого эмоционального разряда. Вот он в одну секунду мил, прекрасен, красив, обаятелен, божественен; в другую секунду он дьявол, соблазнитель, жулик, вор и шантажист. Конечно же, это можно выдать за то, что Владик употреблял различные стимуляторы. Это да. Но у него была именно эта гиперчувствительность, эта мембранность, — вот еще звука нет, а он уже улавливает невидимые вибрации, и его уже начинает трясти. На постере его последнего перформанса сказано: «Есть повесть попечальнее на свете, чем повесть о Ромео и Джульетте». Так вот, это повесть про Владика Монро.

— О чем вы?

— И слава, и зрительское внимание, — очень много вещей, во что мимикрирует демон соблазна. Но у него этого не было… Я себя только за одно ругаю: может быть, при его жизни я так мало это говорил. Он знает, как я к нему относился.

Был период, когда он всем написал извинительные письма за все плохое, что он сделал. Он мне написал это письмо, и я ему сказал: «Влад, моя любовь и мое восхищение вашим гением». А мы были на «вы» всегда.

— Серьезно?

— Да, это вообще была практика 1990-х годов. Все друг с другом общались на «вы». «Ты» говорили очень близкие люди, если один другому сделает переливание, и тот уже на 70% состоит из твоей крови. Ну, я ему просто сказал, что так в него влюблен и настолько восхищаюсь его талантом и гением, что вся эта бытовая ерунда — это вообще ничего. 

— Почему он решил написать такие письма?

— Было несколько историй. Например, когда он у Эндрю Логана украл драгоценности, а мы были продюсерами его шоу в клубе «Студия». Это был такой пафосный клуб, который меня очень любил, — они вообще делали для меня все, что я бы ни придумал. Они были готовы на все, потому что хотели стать современной «Студией 54» и назвались «Студия» ровно по этой причине. И вот, мы привозим из Лондона эту звезду, Эндрю Логана, устраиваем его шоу. А Владик Монро берет на 50 тысяч фунтов всяких сокровищ — и просто уходит с подиума через зрительный зал, отключает телефоны, и никто ничего не знает. Конечно, он тут же все поменял на наркотики, уехал в Питер и сказал, что «у всех есть Эндрю Логан, а у меня нет, а вот теперь и у меня есть Эндрю Логан». 

— Он работы Эндрю Логана просто взял и забрал, да?

— Да. Такие мини-скульптуры. Он был весь ими увешан и еще в руках держал. 

— Господи. А кто за это отвечал в итоге?

— Никто. Эндрю Логан все простил ему потом. 

— У вас на выставке много записок, когда он очень смешно и трогательно просит у кого-нибудь в долг. Речи о том, что он будет эти долги отдавать, не шло, но это повторялось и продолжалось?

— Да. Вы знаете, если бы мне сказали, хочу ли я исправить Владика Монро и увидеть другую, правильную версию Владика Монро, я бы ответил — нет, я хочу видеть Владика Монро таким, каким он был. И если бы у меня тогда было больше ума, я бы ему начал подыгрывать в этом. 

— Вы что-то понимаете про природу его таланта? Это у него было природное или интеллектуальное? 

— Я вам скажу такую вещь. Пришел на нашу выставку Сергей Бугаев-Африка. Мы с ним подошли к стенкам, где развешан бэкстейдж [на фотографиях], который напечатал Сережа Борисов, это 1990-й или 1991-й год — он снимал Влада Монро в обнаженке.

И Африка мне говорит: «Андрей, ты знаешь, у меня лежит школьный портфель, который мне оставил Владик Монро». Этот портфель упоминается в рассказах [художника] Сергея Чернова. В 1986-м году он встретил на Невском проспекте [одноклассника Монро Влада] Бабичева и Мамышева, которые шли по теневой стороне Невского проспекта. И Сергей Чернов позвал их участвовать в его спектаклях, они согласились, — тогда они как раз были с портфелем. И вот этот портфель хранится у Сергея Бугаева-Африки.

И он мне говорит: «Ты знаешь, что там лежит? Там лежит деревянный массажер. Знаешь, такие деревянные массажеры?» Я ему говорю: «Да». А ты знаешь, говорит Африка, почему он там лежит? Я говорю: «Нет». «Его мама била этим массажером, чтобы сделать из него правильного мальчика». И еще там лежит переписка командира роты с его мамой по поводу того, какой ненормальный ее сын, потому что он прямо в армии переоделся в Мэрилин Монро. Он служил на Байконуре — и там переоделся в женщину. Его комиссовали и отправили в психиатрическую больницу.

Вот что это за борьба, которая в этот момент включилась? Не знаю. Я, конечно, в этом вижу большой трагический слом, который вдруг в нем стал работать как творческий источник. Он давал ему убедительности и сил. Никакого другого шанса у него не было, ему нужно было реализоваться среди того, что его захватывало. Вот его захватила Мэрилин Монро — все, он должен был стать лучшей Мэрилин Монро, чтобы получить ее сексуальность и ее магическую власть над зрителем. Он брал персонажей, которые обладали магией захватывать аудиторию. Он как будто бы исследовал секрет, как захватить народ. 

— Но он же не становился этим человеком? 

— Те часы, те минуты, пока он был этим персонажем, он им был. Волшебник Изумрудного города. 

— Вы знаете ответ на сакраментальный вопрос: почему Влад Монро так любил Мэрилин Монро?

 — Пытался разгадать секрет ее сексуальной энергии, конечно. И сексуальной власти. 

— А Любовь Орлову?

— Он изобразил ее закат, поэтому это сильно отличалось от Мэрилин Монро. Есть такой адвокат, который пишет в журнал Tatler, [Александр] Добровинский, знаете? Он купил дачу Любови Орловой. И вот, на Первом канале выходит программа. Она посвящена Любови Орловой, и его приглашают, потому что он купил эту дачу у внука [мужа Орловой, режиссера Григория] Александрова. Так ему достался архив Орловой. Все знали, что этот архив очень интересен: там должны быть некие кадры — никто не знал про Любовь Орлову, что она на такое способна. И в этой программе на Первом канале они говорят: «Сенсация! Александров снимал Любовь Орлову в постели с другими мужчинами». И они показывают на Первом канале фотографию из проекта Владика Мамышева-Монро, где он лежит в кровати у [коллекционера] Ларисы Генслер в Петербурге с голым матросом. 

— Ну нет!

— Да! Как-то в Манеже была выставка. «Мода, стиль, фотография». Ольга Львовна [Свиблова], значит, ее открывает — и приходит внучатая племянница Любови Орловой. Смотрит на снимки и спрашивает: «Почему у меня в домашнем альбоме нет этих фотографий? Я помню, как я маленькой девочкой стояла у изголовья этого гроба». В этот момент она показывает на снимок, где Влад Монро лежит в гробу в образе Орловой. 

— А откуда у него была тяга к этим русским образам? Царевичи-королевичи, Морозко, «Россия, которую мы потеряли»? 

— Мне кажется, что ностальгирование и переосмысление всего советского наследия — это ленинградская муть. Абсолютно ленинградская болотная муть. Как будто для Петербурга революция 1917 года — до сих пор такой шок, что существует какое-то сверхпетербургское сознание, облако города-дворца, и оно до сих пор не может в себя прийти. Поэтому то грибы, то плесень, то психотропные какие-то травы-буяны. 

— Правда, что в начале 1990-х была очередная выставка Влада, и висел баннер с ним в образе Гитлера? И что мимо этого проезжал Юрий Лужков и велел снять?

— Да, это же как раз был проект про 1995-й год: «Жизнь замечательных Монро». Это было на Большой Якиманке. Это все висело напротив французского посольства: Наполеон, Ленин, Будда, Иисус, Мэрилин Монро, Екатерина, Петр — там все они висели. 

— И Гитлера правда сняли?

— Сказали, по-моему, вообще все снять. И они все сняли. Но она довольно-таки долго висела, пока мимо не проехал Лужков. 

— Как Влад познакомился со своей покровительницей Лизой Березовской?

— Это я не знаю. Это надо Лизе вам позвонить.

— А с Борисом Абрамовичем он был знаком?

— Тоже Лизу надо спросить. Но вы же видите, какие невероятные судьбоносные совпадения: уходит Влад, а через какое-то время уходит Борис Березовский, буквально через несколько месяцев.

— Что это была за история с поджогом или с пожаром в квартире Лизы, про которую почему-то все говорили?

— В нашей экспозиции есть один кадр. Там как раз стоят Лиза Березовская и Влад Монро. Влад в роли чертика и Лиза — нежный цветочек. Она ему после этой съемки оставляет ключи, сама уезжает кататься на лыжах и говорит: «Пожалуйста, живи у меня сколько хочешь. Ешь, пей, пользуйся всем, чем хочешь. Но корми мою собачку и выгуливай ее. А если не будешь выходить, просто убери за собачкой и все». Он говорит: «Хорошо», Лиза уезжает.

И вот, после очередного утра по клубам, он решил прилечь. Споткнувшись о гору какашек собачки, Влад упал на диван, с сигареты слетел пепел, диван загорелся. Эта собачка даже не успела вякнуть, потому что ее пушистая шерстка прямо вспыхнула как фейерверк в воздухе. Каким образом Влад выбрался [из пожара] — это вообще непонятно. Уже потом он в передачах рассказывал, что бронированные окна в 800-метровой квартире покрылись трещинами, как будто бы изморозь пробежала перед Новым годом. И что вся квартира была просто черная-черная-черная. И когда пожарные скоблили труп собачки, то под ней оказалось просто ярко-белое пятно, точно это свежайшая снежинка упала на черную землю. 

— Какая жуть. 

— Да. Вот так. Но есть же еще версия, которую рассказывает [журналист] Сергей Шолохов. После всей этой истории он позвонил специалистам по пожарам и спросил: «Как это Владик после пожара более-менее вменяемый, никакой угарный газ на него не подействовал, а собачка…?» Ему ответили, что всегда, в первую очередь, гибнут люди, а потом уже животные. А наоборот никогда не бывает. И Сергей Шолохов сделал вывод, что Владик Монро был внеземного происхождения. 

— Не исключаю. Вы себе представляете его в нынешней России во всем ее великолепии? 

— Я — да. Вы хотите сказать, что Влад должен измениться, да? Понимаете, для меня эталоном нормы является он. Это не за ним должны были бы прийти, а он должен прийти к ним. Понимаете? Вот в чем дело.

Когда это все случилось, у меня никакого не было желания что-либо делать. Я вообще подумал: зачем мне всем этим заниматься? И если вы посмотрите, я вообще перестал делать перформанс-арт. 

— После смерти Влада, после 2013-го года?

— Постепенно. Его присутствие не просто будоражило мое восприятие реальности. И даже не наполняло меня надеждой. Нет. Его присутствие заставляло меня бурлить. Он ушел, и все: мне просто не с кем находиться в постоянной невидимой дискуссии. Его спонтанность была невероятным наркотиком для пытливого разума. Непредсказуемость. Он был непредсказуемым и беспринципным человеком. 

— Вы чувствуете, что таких людей, как Влад, сейчас появиться не может?

— Не может. 

— Но он же 1969 года рождения, ровесник застоя. 

— Есть простой фактор: это перестройка. Первый период, когда политическая система была закольцована на своих собственных проблемах. Они ослабили контроль над всей культурной средой, им было не до того. 

— Много молодых людей приходило на выставку о Владе?

— Мало. 

— Почему?

— Они не знают, кто такой Влад Монро. Более того, они не знают, кто такая Мэрилин Монро. 

— Но выставка-то все равно популярная получилась. Почему то, что делал Влад, до сих пор вызывает ощущение такой щенячий радости?

 — Потому что самое главное слово сияет над ним. 

— Какое?

— Сво-бо-да. Понимаете?