истории

В его кабинете родилась свободная российская журналистика Умер Ясен Засурский, который больше сорока лет возглавлял журфак МГУ. О нем вспоминает профессор Андрей Рихтер

Источник: Meduza

В возрасте 91 года умер президент факультета журналистики МГУ Ясен Засурский. Он был деканом журфака с 1965-го по 2007 год, за это время его окончили многие звезды журналистики, которые сегодня занимают самые разные политические позиции: от Сергея Пархоменко и Дмитрия Быкова до Петра Толстого и Александра Хинштейна. По просьбе «Медузы» Андрей Рихтер, старший преподаватель, доцент, профессор и завкафедрой журфака МГУ в 1991-2015 годах, а ныне старший советник представителя ОБСЕ по вопросам свободы СМИ, рассказывает о Засурском.

Для десятков тысяч российских журналистов слова «Засурский» и «Ясен» (скорее даже, «Ясень») давно уже стали именами нарицательными. И дело не только в том, что сорок с лишним лет он возглавлял главный факультет журналистики в стране, мало ли у нас руководителей-долгожителей! Дело в другом.

Ясен Николаевич Засурский смог при внешнем парадном фасаде советской «кузницы идеологических кадров», приветливо смотревшем своими окнами в сторону Кремля, создать свободную учебную лабораторию журналистского образования. Лабораторию, открытую для «опасных» (прежде всего, для самого Засурского) экспериментов с лекциями по социологии Юрия Левады и Бориса Грушина, литературоведением в пересказе Андрея Синявского и Галины Белой и американистикой Джорджа Гербнера. Российская и западная литература стали, по сути, основой для развития критического мышления будущего советского журналиста, в том числе критического по отношению к окружающей его действительности. Лучшие преподаватели того журфака — это именно они, литературоведы.

Журфак Засурского был, конечно, витриной, которую тогдашним правителям страны было не стыдно показать и даже привести в пример иностранным гостям, как, скажем, тогдашнюю «Литературную газету». Но, возможно, это и давало Засурскому возможность прикрывать своих коллег и питомцев от неизбежных в других местах увольнений и исключений. 

Как только наметились перестроечные перемены, совдеповские оковы двоемыслия рухнули здесь одними их первых… В конце зимы 1988 года я впервые увидел профессора Засурского, оказавшись почти случайно на заседании кафедры зарубежной печати и литературы в огромной и шумной комнате, полной преподавателей, аспирантов и студентов. Заседание продолжалось часа четыре и было формально посвящено отчетам студентов-международников о стажировках в социалистических странах. После каждого сообщения Засурский с ироничной улыбкой расспрашивал выступавшего исключительно о двух вещах: «А читают ли в стране вашей стажировки обновленные „Московские новости“?» и «Показывали ли там „Покаяние“ Абуладзе?». Восторженные студенты с гордостью рассказывали о штурмующих кинотеатры кубинцах и завидующих советской гласности гэдээровцах. Я сидел в уголке на провалившемся диване и затаив дыхание слушал — вот она, альма-матер свободной журналистики!

Мои аспирантские годы на журфаке совпали с самыми интересными годами современной истории как нашей страны, так и ее журналистики. Обязательные для нас еженедельные заседания кафедры превращались в захватывающие обсуждения путей развития «буржуазной» и «коммунистической» журналистики, а впоследствии — преимуществ новых советских СМИ по сравнению с теорией и практикой «застоя» и сталинизма. Критический тон всегда задавал сам Засурский, иногда в виде вопроса с подковыркой, иногда в рассказе о своей последней зарубежной командировке, о встрече с Рупертом Мердоком или Тедом Тернером.

Аспирантская восторженность всячески поощрялась профессором Засурским. Он помогал нам расширять кругозор, его вечно заваленный иностранными книгами, газетами и журналами кабинет стал для нас альтернативной библиотекой. Мы первыми дотошно переводили на русский западные пособия по теории и практике журналистики, например, об общественном телевидении, об экологической или о расследовательской журналистике, чтобы он мог торжествующе вручить их новым руководителям СМИ. В его кабинете собирались коллеги, чтобы писать закон о СМИ, именно здесь рождалась радиостанция «Эхо Москвы», в стенах журфака МГУ свободно выступали Ельцин, Коротич, Собчак, зарубежные послы. Его международные связи и авторитет помогли нам в эти годы резко увеличить контакты и обмены с иностранными факультетами и журналистами, прежде всего американскими, немецкими, французскими, скандинавскими и итальянскими. Модель свободных от власти западных СМИ, в том числе экономическая, обсуждалась на новых и новых конференциях.

Авторитет Засурского служил и нам — в том числе, пусть уже и не столь важной, защитой в поисках нового и опровержении еще существовавших догм. Помню, в начале 1991 года редактор «Вестника Московского университета» принесла Засурскому мою статью о том, как советские СМИ освещают забастовки шахтеров в Кузбассе: «Это нельзя публиковать — меня посадят». В статье проводились опасные параллели между советской риторикой и аргументами правых английских газет. «Не волнуйтесь — не посадят!» — ответил Ясен Николаевич с улыбкой. 

…На третий день после бурной защиты своей диссертации, холодным понедельником в декабре 1991 года я пришел в знакомый кабинет к Ясену Николаевичу. Встретил он меня словами: «Ну как вам Минск, наша новая столица?». Увидев мои непонимающие глаза, рассмеялся: «Ну вы и гуляете, по три дня! Не знаете, что на выходных вместо СССР создано СНГ, а столицей вместо Москвы назначен Минск?» Весь последующий час мы простояли у гигантской карты Советского Союза, которая тогда висела за его столом, обсуждая лучшие варианты размещения столицы: Киев, Петербург, даже Харьков. Геополитика, предчувствие новых, почти бесконечных перемен завораживали нас. Что дальше? Что еще? 

Перемен было много, хотя будней еще больше.

Что удивляло и восхищало все эти годы, так это царящая на журфаке полная академическая свобода, стабильная, несмотря на самые разные ветры, дующие из-за стены напротив. Гарантом этой свободы был прежде всего Засурский. 

Что удивляло и восхищало не меньше — это человечность и высочайшая интеллигентность администратора. А ведь декан и завкафедрой — работа прежде всего административная. Тем более администратора, выросшего в далеком уже советском прошлом с присущим ему бюрократическим чванством и волюнтаризмом. 

Наконец, удивлял и восхищал действительно юношеский задор и бесконечная жажда поиска нового — в образовании, в медиа-технологиях, в неожиданных темах исследований. 

…Засурский отошел от дел журфака в последние годы своей жизни: болезни и смерть жены физически замедлили его бег. Но его непрестанно беспокоило, что же станет с его детищем и с его питомцами. 

Он стал редко давать интервью. Среди его «любимых» фраз последних лет было: «Это — безобразие!»

«Журналистика в беде» — так называется одно из его последних интервью корреспонденту «Радио Свобода» Роману Суперу. В нем он сказал: «Смотреть [российское] телевидение, чтобы узнать, что происходит в мире — это бесполезно… Вы оказываетесь человеком, у которого глаза зашорены».  

Всем нам он преподал хороший урок, урок жизни. Нам был дан пример. Как мы им распорядились?