истории

«Наши мужчины тоже живут в клетках. Им приходится подавлять в себе все, что наша культура прозвала „женственным“ — например, милосердие» Фрагмент книги Гленнон Дойл «Неукротимая»

Источник: Meduza

В середине июня в издательстве «Лайвбук» выходит книга американской писательницы Гленнон Дойл «Неукротимая» (перевод Марии Чайковской). Это автобиографическая книга, в которой Дойл много рассуждает о феминизме, гомофобии, расизме, расстройствах пищевого поведения, воспитании детей и, конечно, стереотипах. И поводов для этих рассуждений немало в жизни самой Дойл: у нее была булимия и алкогольная зависимость; имея трех детей, она развелась с мужем и стала жить с любимой женщиной, а когда начала бороться с расизмом, сама услышала обвинения в нем.

«Медуза» публикует фрагмент из главы «Мальчики» — о том, как помогать детям расти, не обращая внимание на гендерные стереотипы.

Я воспитываю своих дочерей феминистками еще с тех пор, как они были у меня в утробе. Я знала, что мир возьмется за них, как только они сделают первый вдох, а потому хотела, чтобы они были готовы. Готовы — значит, обладали внутренним представлением о том, что значит быть женщиной, и смогли поставить его в противовес тому, что попытается им втюхать мир. У меня в детстве альтернативного взгляда на вещи не было, так что, когда мир сказал мне, что настоящая женщина — маленькая, тихая, красивая, общительная и приятная, я поверила, что это так и есть. Я так долго дышала этой ложью, что в итоге отравилась и заболела. С детьми ведь как — либо взрослые учат их, как выбраться из клетки, либо внешний мир — как с ней смириться. Девочки, родившиеся в мизогинистском обществе, вырастают либо хитрыми, либо больными. Третьего не дано.

Я хотела, чтобы мои девочки помнили: они родились людьми, а значит, у них есть право людьми и оставаться — в полной мере. А значит, позволять себе быть разными: громкими, тихими, откровенными, умными, осторожными, импульсивными, творческими, счастливыми, большими, злыми, любознательными, голодными и амбициозными. На Земле есть место их чувствам, идеям и телам. Не нужно себя ограничивать. Не нужно скрывать какую-то часть себя. Никогда.

Это битва длиною в жизнь — между женщиной, которая хочет быть свободной и полноценной, и миром, который адски жаждет запереть ее в клетку. И потому я хотела дать моим девочкам все необходимое, чтобы они смогли отвоевать у мира свою полноценность. А единственное, что поможет им стряхнуть с себя вездесущую лапшу, которой их будет забрасывать мир — это правда.

Поэтому по вечерам я частенько надевала наушники на свой круглый живот и проигрывала им аудиокниги про смелых и сильных женщин. Когда они родились, я рассказывала им на ночь истории о женщинах, которые вырвались из разнообразных культурных клеток в свободную жизнь и получили возможность делиться с миром своими дарами. Когда они подросли, мы ходили гулять и пытались угадать, кем работает та или иная женщина среди прохожих: «Она — инженер, а она — директор, а вот она — олимпийская чемпионка!». Когда какая-нибудь мама в разговоре со мной шутливо замечала, что у меня властная дочурка растет, я говорила: «Здорово, да? Она — лидер!». Когда мои девочки проигрывали в какой-нибудь игре, я говорила им: «Злиться — это нормально». Когда они пошли в школу и начали подумывать о том, что пора им поумерить себя и притихнуть, я говорила: «И дальше поднимай руку, милая! Ты можешь быть и смелой, и умной, можешь оставаться собой и все равно быть девочкой».

И это сработало. Подрастая, они, бывало, приходили из школы и спрашивали у меня, почему, например, победителя в игре в квадраты называют «королем». Спрашивали учителей, почему все обращение в Конституции ведется в мужском роде. Даже попросили перевести их из христианской школы, потому что учителя отвергли их идею говорить про Бога в женском роде. Когда Тиш выдали худи футбольной команды, на котором было написано «Мисс Брюинз», она подняла бунт, требуя, чтобы либо с худи убрали слово «мисс», либо на мальчишеские добавили «мистер». Амма носила в школу брючные костюмы, и когда ее дразнили мальчишкой, лишь пожимала плечами. Когда я сетовала, что не успела к парикмахеру подкрасить свои седые волосы, Тиш спрашивала: «Почему ты пытаешься себя изменить?».

Пять лет назад я убирала на кухне, а по телевизору шел репортаж CNN. Я подошла переключить канал, и вдруг мое внимание привлек тревожный лейтмотив, нитью тянувшийся через все новости.

Первый сюжет был посвящен пяти белым государственным чиновникам, которые пытались ложью и уловками сохранить свою власть. Второй сюжет включал кадры, на которых полицейский жестоко избивал безоружного чернокожего подростка. А затем — три истории подряд:

Пятнадцатилетний парень принес в школу автомат и застрелил трех одноклассников, среди них — девочка, которая его отвергла.

Членов университетской команды по лакроссу обвинили в групповом изнасиловании.

В армии в результате дедовщины погиб студент.

Подросток-гей покончил с собой из-за издевательств в школе.

У тридцатипятилетнего заслуженного ветерана диагностировали посттравматическое стрессовое расстройство.

Я пялилась в телевизор, открыв рот, и в голове у меня была только одна мысль:

О Боже.

Вот, значит, каково живется в условиях современного мира мальчикам.

Им тоже не позволяют быть полноценными людьми. И у мальчиков есть свои клетки. Мальчики, которые верят, что быть настоящим мужчиной — значит быть всесильным, вырастают в мужчин, которые обманывают, хитрят, отнимают власть и удерживают ее силой.

Мальчики, которые верят, что девочки существуют лишь для их самоутверждения, вырастают в мужчин, которые любой отказ со стороны женщины воспринимают как подрыв мужественности.

Мальчики, которые верят, что искренность и уязвимость в отношениях между мужчинами постыдна, вырастают в мужчин, которые ненавидят геев.

Мальчики, которые верят, что мужики не плачут, вырастают в озлобленных и вспыльчивых мужчин.

Мальчикам, которые верят, что боль — это слабость, легче умереть, чем попросить о помощи.

Родиться мальчиком в Америке — это своего рода установка на всю жизнь. Мы учим мальчиков, что стать мужчиной можно только овеществляя и завоевывая женщин, ценя богатство и власть больше всего остального, подавляя в себе все чувства, кроме соперничества и злости. А потом удивляемся, когда из них именно такие люди и вырастают. Следовать заданным установкам у мальчиков не выходит, но ради них они готовы обманывать, убивать и умирать. Все, что делает из мальчика человека — это грязный секрет «нормального мужика».

Наши мужчины тоже живут в клетках. И чтобы поместиться в клетку, им приходится подавлять в себе все те проявления человеческой натуры, которые наша культура прозвала «женственными», например, милосердие, нежность, мягкость, спокойствие, доброту, смирение, неуверенность, сочувствие, привязанность. Мы говорим им: «Вот так не надо, потому что это по-бабски. Делай что хочешь, только в бабу не превращайся».

Вот только проблема в том, что эти черты вовсе не женские, а просто человеческие. Да и самого понятия «женские черты» не существует, потому что на деле нет ни «женственности», ни «мужественности».

«Женственность» — это всего лишь набор характеристик, собранных в кучу и отмеченных розовым ярлычком.

Гендер — это не дикое начало, а установка. Когда мы говорим: «Удел девочек — быть заботливыми, а мальчиков — амбициозными. Девочки эмоциональные, мальчики стойкие», мы не правду говорим, а просто разделяем убеждение, которое каким-то образом превратилось в свод правил. И если эти утверждения кажутся верными, то лишь потому, что людям слишком долго и тщательно промывали ими мозги. Сами по себе человеческие качества не делятся по половому признаку. Делится лишь дозволение демонстрировать те или иные из них. Но почему? Почему наша культура предписывает нам такие строгие гендерные роли? Почему для нее так важно считать нежность и милосердие — женственными?

Потому что запрет на проявление этих качеств — это способ сохранить власть в руках власть имущих. В такой несбалансированной культуре, как наша, где одни копят миллиарды, а другие умирают от голода, где ведутся войны за нефть, детей расстреливают и убивают, а бизнесмены и политики набивают карманы выжатыми из всего этого кровавыми деньгами, милосердие, человечность и ранимость недопустимы. Милосердие и сочувствие несут большую угрозу царству несправедливости.

Как именно власть подавляет проявление этих качеств? Что ж, в такой мизогинистской культуре, как наша, достаточно просто один раз назвать их «бабскими». Тогда можно вечно обесценивать их в женщинах и стыдить за них мужчин. Та-дам! И нет больше этой вашей мягкости, ничему она не угрожает. Можно жить себе дальше, как жили раньше, не беспокоясь, что наша человечность каким-то образом подкосит устоявшийся мировой порядок.

Я стояла и смотрела в экран телевизора. Вспоминала, как с первого дня готовила своих маленьких воительниц к борьбе за их человеческие права. И подумала:

Блин.

А ведь у меня и сын есть.

Не припомню, чтобы укачивала его, рассказывая ему истории про нежных мужчин. Не припомню, чтобы мы с ним шли по улице и говорили, указывая на прохожих мужчин: «Спорим, он — поэт, а он — учитель, а вот он — заботливый, любящий отец». Когда кто-то из взрослых походя упоминал, что мой сын — чувствительный мальчик, не помню, чтобы я говорила: «Да, разве не круто? И в этой чувствительности — его сила». Когда он пошел в школу, я не говорила ему: «Ты можешь быть тихим, грустным, милосердным, маленьким, ранимым, любящим и добрым. Можешь быть неуверенным в себе и все равно оставаться мальчиком». Не припомню, чтобы говорила ему: «Девочки существуют не для того, чтобы ты их завоевал. Не для того, чтобы играть второстепенные роли в жизни мужчины. У них своя жизнь, и в ней у них главная роль».

Я хочу, чтобы мой сын был человеком. В полной мере. Не хочу, чтобы он чувствовал себя отравленным. Не хочу, чтобы хитрил и изворачивался. Не хочу, чтобы он сдался в клетку, которая либо медленно сломает и убьет его, либо вынудит убивать, чтобы выбраться из нее. Не хочу, чтобы он превратился в очередной бестолковый кирпич в стене, которую возводит вокруг себя власть. Я хочу, чтобы он знал истинное положение вещей, которое заключается в том, чтобы оставаться свободным и полноправным человеком. Всегда.

<…>

Мальчики — такие же люди, как и девочки. И точно так же нуждаются в возможности безопасно проявлять доброту. Давайте поощрять сыновей говорить с друзьями искренне и открыто. Говорить об их чувствах, отношениях, надеждах и мечтах и не дать им превратиться в мужчин, уверенных, что для них прилично обсуждать только спорт, секс, новости и погоду. Давайте дадим нашим мальчикам шанс стать взрослыми, которым не придется влачить одинокое существование.

Мой друг, Джейсон, сказал мне однажды, что все детство плакал только в ванной, потому что его слезы раздражали родителей. «Будь мужчиной», — говорили они. Своего сына он пытается воспитывать иначе. Он хочет, чтобы Тайлер не боялся выражать свои чувства, поэтому пытается служить для него примером простой человеческой чувствительности и открыто демонстрирует ее перед сыном и женой. А после того, как он мне это рассказал, добавил:

— Может, я себя накручиваю, но мне кажется, всякий раз, когда я демонстрирую мягкость, моей жене, Наташе, становится не по себе. Она говорит, что хочет, чтобы я был более чувствительным, но дважды, когда я плакал перед ней или когда признавался, что мне страшно, я чувствовал, как она отстраняется.

Наташа — моя близкая подруга, поэтому я прямо спросила ее об этом. Узнав, что сказал Джейсон, она здорово удивилась.

— Поверить не могу, что он заметил, но это правда. Когда он плачет, я чувствую себя как-то странно. Мне неловко это говорить, но в такие минуты я чувствую… отвращение. В прошлом месяце он признался, что его пугает наша финансовая ситуация. Я ему сказала, что мы справимся с этим вместе, но поймала себя на мысли: блин, чувак, да соберись ты и будь мужиком. МУЖИКОМ? Я же феминистка, Господи Боже. Это просто ужасно. Бессмыслица какая-то!

Да нет, вовсе это не ужасно и смысл в этом как раз таки есть. Коль скоро наша культура и женщин в равной степени отравила коктейлем обязательной «мужественности», мы паникуем, когда мужчины выглядывают из своих клеток. И наша реакция вынуждает их пристыженно отползать обратно. Поэтому нам нужно решить, чего мы хотим: чтобы наши партнеры, братья и сыновья были сильными и одинокими или свободными и с надежным тылом. Можно даже сказать, что частью освобождения женщины является освобождение ее партнера, отца, брата или сына. Когда наши мужчины плачут, давайте не будем транслировать им посыл «не плачь», ни словами, ни намеками. Давайте найдем в себе силы позволить нашим мужчинам спокойно и последовательно выражать боль, которую причиняет жизнь, чтобы насилие не было для них единственным выходом. Осознаем свою силу, чтобы у наших мужчин появилась возможность стать слабее. И все мы — мужчины, женщины и все, кто между, или за пределами — возродим в себе человечность. Полностью.