разбор

Многие думают, что понятие «правда» есть только в русском языке — и оно отражает уникальные свойства национального характера. Это неправда Историк Николай Плотников — об истоках мифа

Источник: Meduza

Все знают, как устроены выборы в России. Их главный долгосрочный итог: граждане практически не участвуют в создании законов, которые по отношению к ним применяются. Такое положение вещей нередко пытаются обосновать идеей, будто право чуждо русской культуре, она «отторгает его как западное заимствование». Да, власти пишут законы под себя, зато граждане их не исполняют — вот и получается знаменитый русский «правовой нигилизм». При этом когда речь заходит о по-настоящему важных вопросах, у россиян особенно обостряется чувство справедливости — неслучайно ведь в русском есть слово «правда», аналогов которому нет в других языках. Но так ли это? Действительно ли одни одни культуры тяготеют к идее справедливости, а другие — к верховенству права? Может быть, у России действительно особый путь — и сделать так, чтобы и народ, и власть тут подчинялись закону, просто невозможно? Историк немецкой и русской философии XIX—XX веков, научный сотрудник Института славистики и русской культуры им. Лотмана Рурского университета (Бохум, Германия) Николай Плотников в статье для рубрики «Идеи» доказывает, что это не более чем культурный миф.

Когда говорят об особой чувствительности русской культуры к справедливости, первым делом вспоминают слово «правда». Во многих европейских языках за «истину» (по-немецки Wahrheit, по-итальянски verità, по-английски truth) и «справедливость» (Gerechtigkeit, giustizia, justice) отвечают разные слова, а в русском есть одно, которое объединяет оба значение — «правда». Часто говорят, что, поскольку такого сочетания значений ни в одном другом языке нет, это должно указывать на особую роль справедливости в картине мира людей, говорящих по-русски.

Как человек, долго живущий в другой языковой среде, могу сказать, что эта особенность преувеличена. В словах, связанных с немецким Recht, есть оттенки и «истинности», и «справедливости». То же касается и английских truth и right.

Самая обычная правда, самая обыкновенная справедливость

Начав выяснять, откуда берется представление о правде и ее уникальности в русской культуре, я обнаружил, что это сравнительно недавнее явление. На протяжении большей части истории русского языка, вплоть до конца XIX века, слово правда использовалось прежде всего, когда речь шла о правах, законах, нормативном регулировании жизни и выяснении правды и справедливости в суде.

Русская Правда Ярослава Мудрого, как и Русская Правда Павла Пестеля — это своды законов. Трактат Феофана Прокоповича «Правда воли монаршей» — это рассуждение о праве монарха, и в аналогичном немецком тексте там было бы слово Recht. Владимир Соловьев в трактате «Оправдание добра» обсуждает понятия справедливости и правды и рассматривает их как синонимы, говоря, что во всех индоевропейских культурах, включая русскую, понятия о праве и справедливости родственны по значению, и, как правило, даже обозначаются однокоренными словами. 

Слово «справедливость», в свою очередь, тоже приобретает свой современный смысл довольно поздно. Оно пришло в русский язык в конце XVII — начале XVIII века из польского и значило «достоверность», «истинность» или «правдивость». Словосочетание «справедливая повесть» было эквивалентом того, что мы сегодня называем неловким заимствованием «нон-фикшн», — всего лишь непридуманное, документальное повествование. Так было до середины XIX века, когда слово справедливость стало обретать свое нынешнее значение.

Создатель «русской правды»

Представление об особых свойствах правды распространилось во многом благодаря народническому публицисту Николаю Михайловскому, имевшему гигантское влияние на русскую читающую публику в конце XIX века. Он пишет в предисловии к собранию своих сочинений о «поразительной внутренней красоте» слова правда. «Кажется, только по-русски истина и справедливость называются одним и тем же словом и как бы сливаются в одно великое целое, — пишет Михайловский. — Как велик дух русского народа, уразумевший родственность истины и справедливости». Как только эта мысль Михайловского прозвучала, ее подхватили, она цитировалась и комментировалась бесконечно.

Я обратил внимание на статистику периодических изданий на русском языке: если с 1702-го по 1900-й, то есть почти за 200 лет, выходило всего восемь изданий, в названии которых встречается слово правда, то в период с 1901-го по 1916-й выходят целых 57 периодических изданий с этим словом в названии: «Русская», «Крестьянская», «Народная» и прочие «правды». Используют это слово в публичном пространстве все — и консерваторы, и либералы. Но исторически оно получает революционный смысл, поскольку его распространение служит индикатором нормативного конфликта: чем активнее становится общество, тем резче оно требует правды от существующего режима.

Краткие споры о справедливости в России

В целом размышления о понятии справедливости в русской культуре почти отсутствуют, но есть периоды всплесков и ожесточенных дискуссий. Первая волна дискуссий о справедливости — это время с 1870-х до 1917 года. На эти сорок с небольшим лет приходится вся значительная литература — философская, политологическая, юридическая — на русском языке о понятии «справедливость».

Именно в это время правда отслаивается от права и начинает идентифицироваться с представлением о справедливости как критерии, на основании которого следует изменять социальную действительность. Разделение правды и права, таким образом, не является чем-то исконным — и произошло очень поздно. Правда становится синонимом справедливости в основном в революционной традиции, прежде всего в народнической.

С приходом к власти большевиков споры о справедливости прекращаются. Проанализировав представления о справедливости в советском марксизме, историк Герд Кенен пришел к выводу, что это понятие в советском политическом языке и советской литературе не играло никакой роли. Может прозвучать странно, но это факт — оно практически исчезает из публичной жизни после 1917 года, становясь в лучшем случае синонимом «буржуазной справедливости» — слово буржуазный во времена СССР часто означало «несоветский», «чуждый». Ни в одной советской энциклопедии до хрущевской оттепели не было словарных статей про справедливость. А статья «Правда» рассказывала только о газете «Правда».

До 1980-х годов ни в советской периодике, ни в материалах съездов Коммунистической партии, ни в прочих идеологических документах эпохи это словосочетание практически не встречалось как активный элемент официального языка партии. Да и вообще встречалось крайне редко, что подтверждается Национальным корпусом русского языка. Первая теоретическая статья о том, что такое справедливость, вышла в «Правде» 11 ноября 1983 года.

В советское время выходили установочные сборники цитат из классиков марксизма-ленинизма, например, «Маркс, Энгельс, Ленин о сельском хозяйстве» или «Маркс, Энгельс, Ленин об искусстве». Это были пособия для лекторов-пропагандистов, помогавшие им составлять идеологически выдержанные выступления. Такой сборник, посвященный «социальной справедливости», вышел только в самом конце советского периода — в 1987 году. Так что понятие «социальной справедливости» — это, прежде всего, понятие из словаря перестройки. На этот период между 1985-м и 1992-м как раз и приходится вторая волна дискуссий о справедливости на русском языке.

Вечные споры о справедливости на Западе

Если в русской культуре споры о справедливости приходятся на два коротких временных отрезка, то в западной традиции понятие справедливости используется постоянно. Оно есть и в Средневековье, и в Новое время, оно не уходит из обращения до сих пор.

Путем сравнительных исследований я пришел к выводу, что вся история западной политической и правовой системы, начиная с античности, — это цепь конфликтов нормативных порядков. Причем понятие справедливости обычно как раз семантически фиксирует наличие такого конфликта. Это может быть представление об отношениях между императорской и папской властью, как в средневековом споре об инвеституре, то есть праве назначать епископов, или конфликт между публичной сферой и сферой государства в эпоху Просвещения, о котором пишет Кант в своем сочинении «Что такое просвещение?».

На протяжении всей европейской истории мы имеем дело с конфликтами нормативных порядков разного рода (об этом есть прекрасная книга историка права Паоло Проди, в русском переводе — «История справедливости»). Во второй половине ХХ века, после появления книги американского философа Джона Ролза «Теория справедливости» (1971), в европейской и американской философии понятие справедливости снова становится одним из самых дискутируемых. Возникает что-то вроде «моды» на справедливость. И весьма характерно, что именно ей начинают следовать советские идеологи в 1980-е годы. Книги, которые появляются в СССР в период перестройки, в основном критикуют «буржуазную» концепцию Ролза и противопоставляют ей «социалистическую» справедливость.

Перестроечная дискуссия о справедливости обрывается в начале 1990-х с началом экономических реформ, и само понятие сразу маркируется как «коммунистическое», как пережиток социалистической ментальности. В одном интервью Петру Авену Анатолий Чубайс даже с гордостью говорил, что реформаторы сломали «социалистическое представление о справедливости» с помощью ваучерной приватизации. Интересно, что практически все участники событий того времени были уверены, что социальная справедливость — это целиком «советское» понятие.

Признак революционных изменений

Так мы приходим к выводу, что справедливость никогда не была понятием из идеологического словаря советской системы, а в русской культуре в целом к нему прибегали редко. Если уж и считать что-то «западным» и «не нашим», так это справедливость. Правда, в свою очередь, обрела свое мифологически окрашенное высокое значение очень поздно, в предреволюционные годы. До самого конца XIX века это было вполне обычное русское слово, близкое по значению к немецкому Recht или английскому right.

Поскольку мы занимаемся историей понятий, нам приходится производить критическую деструкцию культурных мифов об «особой чувствительности русских к справедливости». А если нет «особой чувствительности», то что же есть? А есть два коротких периода в эпоху Нового времени, в которые можно наблюдать интенсивную дискуссию о справедливости, — это начало ХХ века до 1917 года и период перестройки. Именно на эти два промежутка (вторая половина XIX — начало XX века и конец 1980-х — начало 1990-х годов) приходятся практически все основные тексты на русском языке об этой проблеме.

Очевидно, что развитие дискуссии о справедливости предшествует революционным изменениям, но после того, как изменения произошли, дискуссия стихает. Это понятие всплывает, начинает всех тревожить и занимать умы, когда существующий нормативный порядок ставится под вопрос, когда он перестает казаться легитимным — «справедливым». Обостренная чувствительность к справедливости — не какое-то постоянное свойство нашей культуры, а указание на грядущие изменения, признак готовности к ним.