истории

«Ничего страшного, абсолютно естественно» Фрагмент книги «Неортодоксальная», по которой снят сериал на Netflix — об утре после традиционной еврейской свадьбы

Источник: Meduza

В конце ноября в издательстве «Колибри» выходит книга Деборы Фельдман «Неортодоксальная» (перевод с английского Дины Ключаревой), по которой снят одноименный сериал Netflix. Это автобиография автора, ставшая бестселлером — Фельдман выросла в ультраортодоксальной общине сатмарских хасидов в Бруклине. Ей запрещали читать нерелигиозные книги, говорить по-английски, пользоваться интернетом и получать светское образование. В 17 лет ее выдали замуж за почти незнакомого мужчину (в книге его зовут Эли), а в 19 она родила ребенка — и решила покинуть общину. Сейчас Фельдман живет в Берлине вместе с сыном. С разрешения издательства «Медуза» публикует фрагмент книги, который описывает утро после свадьбы и неудавшейся первой брачной ночи.

Утром я открываю глаза, и солнце слабо пробивается сквозь жалюзи, а кондиционер лениво гоняет влажный августовский воздух. Я приподнимаю оконную раму и высовываюсь на заполненную смогом улицу и смотрю, как грузовики и автобусы подпрыгивают на металлических заплатках, скрывающих рытвины и ямы на Уоллабаут-стрит. Подъемные двери склада через дорогу открыты, и работники снуют между загрузочными доками.

Эли быстро одевается и хватает свой тфилин, когда его отец стучит в дверь со словами «Мен гейт давенен». Пора на утреннюю молитву. Я расслабленно гуляю по тихой, идеально чистой квартире в своем пеньюаре из органзы с узором в виде маков. Волосы мои засохли в жесткую солому. Я открываю шкафы с бельем и глажу новенькие полотенца и скатерти, пропитанные ароматом лавандовых саше, которые я заткнула между ними. Я распахиваю сервант и любуюсь своим новым столовым серебром и фарфором, опьяненная мыслью, что все это теперь мое.

Вскоре приходит Хая с электробритвой, и мы ставим стул перед зеркалом в ванной. Я удивлена, что потеря волос почти не вызывает у меня эмоций. Скорее наоборот, я чувствую, что вот-вот стану взрослой, что пройду инициацию и вступлю в новую жизнь. Странное зрелище — наблюдать, как мои волосы падают в ведро неровными каштановыми пучками. Все заканчивается так быстро, что кажется, будто у меня и не было волос, и мой гладкий череп приятно блестит под лампами ванной. Прежде я не задумывалась о том, какой формы моя голова, но вот она внезапно обнажена, и я любуюсь ее идеальными пропорциями и своим неожиданно симметричным видом. Я чувствую себя легкой и свободной, словно вот-вот взмою в воздух, и испытываю странное желание схватиться за что-то приколоченное к земле, чтобы не улететь в открытый космос. Хая приносит мне махровый тюрбан красивого малинового оттенка, и он, мягкий и приятный на ощупь, пахнет свежим бельем и удерживает меня как пресс-папье.

Мне хочется сказать Хае что-нибудь многозначительное, но в голову ничего осмысленного не идет, так что я просто улыбаюсь и говорю:

— Ну, вот и все. Ничего страшного, да ведь? — Я чувствую себя отважной и взрослой, произнося эти слова с таким спокойствием.

— А что тут может быть страшного? — Она пожимает плечами и, смотав провод бритвы, убирает ее в сторону. — Это же естественно.

Я инстинктивно тянусь потрогать свою невесомую голову, но рука касается узла тюрбана. Ничего страшного, абсолютно естественно.

Я слышу шаги в коридоре. Я думаю, что это Эли, но это моя свекровь, которая смотрит в сторону от дверного глазка — губы поджаты, руки сложены на груди. Хая убирает бритву в свою большую черную сумку и быстро расцеловывается с моей швигер перед тем, как припустить прочь по коридору.

Я предлагаю матери Эли кофе, чай — что угодно, ради того, чтобы воспользоваться новой посудой, — но, когда она вежливо отказывается, я все равно красиво раскладываю шоколадные конфеты на блюдце.

— Ну и как все прошло? — спрашивает она.

Я вежливо улыбаюсь, но при этом обескуражена. Не потому, что не понимаю, что она имеет в виду, а оттого, что поверить не могу, что она спрашивает об этом в лоб. Я уклончиво бормочу сквозь зубы «ой, нормально» и отмахиваюсь от ее вопроса как от назойливой мухи. Про себя же я думаю: «Это только наше с Эли дело, мы сами со всем разберемся; он бы не хотел, чтобы я с кем-то это обсуждала».

Лицо моей свекрови каменеет, и она убирает руки со скатерти.

— Мой муж сказал, что завершения не было.

У меня нет слов. Я ни о чем не спрашиваю. Просто сижу, униженная, и снова ощущаю эту невесомость: если я не ухвачусь за ножку стола, то улечу в небо, как шарик с гелием.

Не успеваю я что-нибудь сказать, как открывается дверь, и заходят Эли с отцом. Моя свекровь встает и тянется расцеловать меня на прощание. Я не склоняюсь к ней, и она уходит вместе с мужем, захлопнув за собой дверь. Я перевожу взгляд на Эли, но он смотрит в пол. Мое тело деревенеет, но где-то в центре остается мягким, как пюре. «Если оболочка треснет, то начинка просто выльется наружу», — думаю я, глядя на нетронутые шоколадные конфеты на столе.

— И что это было? — спрашиваю я у Эли. — Что ты рассказал отцу?

Он съеживается от моего требовательного тона.

— Я ничего ему не рассказывал, он сам меня спросил! — быстро протестует он. — Он застиг меня врасплох, и я просто рассказал ему все как было. Я не думал, что он кому-то расскажет!

— Ты рассказал отцу? Твоя мать уже знает! Она же всем об этом расскажет! Вся твоя семья уже, наверное, в курсе! Да и моя наверняка уже тоже! О чем ты вообще думал?

— Я не знаю, я не думал, меня застали врасплох!

— Ты не думаешь, что мы сами должны решить эту проблему? Ты не думаешь, что это интимный вопрос, с которым пара должна разбираться без посторонних? Ты не подумал, как стыдно будет мне оттого, что все вокруг узнали о наших личных делах?

Я паникую при мысли о том, что будет, когда один расскажет другому, о том, что слухи в моем мире разлетаются со скоростью света, и перед глазами у меня встает картина будущего, где я шагаю по Ли-авеню, а люди показывают на меня пальцами и шепчутся обо мне — о девушке, которая не сумела через это пройти. О ужас! Я такого не вынесу.

Эли перебивает меня, на лице его написана боль:

— Все будет хорошо. Отец говорит, что нам просто нужно заняться этим сегодня ночью. У нас все получится, и, когда получится, обсуждать больше будет нечего. Уйдем, как только закончится шева брахот, и тогда не будем такими уставшими. Может, проблема вчера была как раз в этом, может, мы просто слишком устали!

— Может, — отвечаю я, хотя знаю, что это не так. Это не объясняет, почему моему чреву не удалось открыть свои врата, несмотря на громкий и настойчивый стук извне. Моему странному, непокорному чреву, которое совсем не ждет гостей.