истории

Режиссер «Сорокалетнего девственника» и «Немножко беременна» Джадд Апатоу снял трагикомедию — о парне, потерявшем отца-пожарного Мы поговорили с ним о мягком юморе и автобиографичности в кино

Источник: Meduza

22 октября в кинотеатрах выходит «Король Стейтен-Айленда» — новая картина знаменитого режиссера и продюсера Джадда Апатоу, создателя «Сорокалетнего девственника», «Немножко беременной» и «Девушки без комплексов». Главный герой фильма Скотт (Пит Дэвидсон) — парень, живущий с матерью, мечтающий об открытии своего тату-салона и тоскующий по отцу-пожарному, погибшему на задании. По жанру фильм скорее напоминает трагикомедию, что необычно для Апатоу. Перед российской премьерой кинокритик «Медузы» Антон Долин задал знаменитому комедиографу несколько вопросов. 

— В глазах огромного количества критиков и синефилов вы — автор с большой буквы, с собственным киноязыком, стилем, вселенной. Как это можно увязать с тем, что вы снимаете уже второй подряд фильм, основанный на биографии актера, сыгравшего в фильме главную роль (он же стал соавтором сценария)? В «Девушке без комплексов» это была Эми Шумер, в «Короле Стейтен-Айленда» — Пит Дэвидсон. 

— Это странно устроено. Ты снимаешь фильм о ком-то другом, сюжет и герой, кажется, не имеют к тебе никакого отношения. А потом проходит несколько лет, и ты внезапно понимаешь, что картина была личной для тебя, что она была о тебе самом. Это никогда не заимствование чужой судьбы, это всегда сотрудничество.

После нашего знакомства мы с Питом подолгу говорили о его жизни, о том, как он потерял отца 11 сентября 2001 года. Однако не меньше я ему рассказывал о себе. Он пережил потерю, неразрывно связанную с национальной травмой, с терроризмом, но и я прошел через множество потерь, о которых вспоминал в этих беседах. Например, мы говорили о смерти моей матери и о том, как такая утрата определяет твою жизнь. Еще я прошел через развод родителей и помню бойфрендов моей матери. С ним тоже случалось подобное. Мы подолгу обсуждали свою неспособность влиять на процессы, которые непосредственно нас не касаются. Как же странно себя чувствует любой ребенок или подросток, когда наблюдает за попытками родителей наладить личную жизнь после расставания или развода!

— С чего же началась работа над фильмом, его сюжетом? С персонажа или с истории? И чья это история — персонажа или ваша? 

— В этом конкретном случае все началось с нашего знакомства. Пит Дэвидсон сыграл в «Девушке без комплексов» в эпизоде. Мне он показался очень смешным, и я сразу подумал, что можно было бы сделать полноценный фильм вместе. Мы встретились, начали говорить об этом. Первоначально мы думали о глупой комедии, пару лет мусолили этот замысел, но потом от него отказались.

Когда он стал рассказывать о бойфрендах своей матери и смерти отца, я тут же понял, что снимать надо об этом. Пит обычно легко находил общий язык с этими мужчинами, а я предложил ему представить ситуацию, в которой они бы друг друга люто возненавидели. Это стало отправной точкой для сценария. Направление было верным, но потребовались годы, чтобы фильм окончательно сформировался.

— Плохо знаю Пита как стэндапера, но мне известно, что он использует личные травмы как материал для комических реприз. У вас так же? Есть ли в ваших комедиях терапевтический эффект? 

— Когда-то давным-давно я начинал карьеру в «Шоу Ларри Сэндерса», и его ведущий Гэри Шэндлинг многому меня научил. Он не стеснялся использовать детали своей личной жизни для сценариев шоу, иногда речь шла о достаточно интимных подробностях. Если это полезно для сценария — пусть будет так. Тогда меня удивила эта идея, но со временем я к ней привык. Иногда мы придумываем смешные сюжеты, которые со временем становятся для нас личными, но обычно все наоборот: мы превращаем опыт нашей реальной жизни в забавный вымысел, снижая травматический эффект.

От некоторых шуток Пита публику передергивает — он не просто откровенен, а чересчур откровенен. Но для него это — персональная борьба со страхом. Думаю, когда я снимал «Любовь по-взрослому», это был вымысел, главным ингредиентом которого стал мой личный интимный опыт.

— Для меня этот фильм тоже стал весьма личным, несмотря на культурную и географическую дистанцию. Я давно задаюсь вопросом о вашей уникальной интонации, которая лишает комедию жестокости, смягчает ее. Как вам удается поддерживать эту интонацию?

— Это рождается интуитивно, я не контролирую интонацию осознанно. Мне кажется, она появляется не на съемках, а в процессе монтажа. Именно тогда я решаю, какие шутки оставить, а какие лучше убрать, какая музыка должна звучать за кадром.

Как бы абстрактно это ни прозвучало, я просто пытаюсь уловить течение жизни. Мои фильмы — то, как я вижу реальность, как проживаю и воспринимаю ее. Иногда тебе тяжело, иногда ты смеешься, часто одно совпадает с другим. Мы все пытаемся быть счастливыми, иногда у нас получается, иногда нет. Потихоньку ты меняешься и движешься вперед, хотя жизнь не становится проще — и это само по себе довольно комично. Во всяком случае, лучше смеяться, чем плакать, и надо понимать, что через ту же борьбу проходят абсолютно все. 

— Как вы выбираете шутку, которую все-таки уберете из монтажа? Что в ней должно быть не так?

— Каждая сцена сама говорит, подходит ли шутка. Шутка должна быть органичной и уместной в контексте сюжета. Если это просто попытка насмешить публику, я расстанусь с ней без сожаления. Конечно, невозможно предсказать, что окажется смешным на экране — обычно это не та шутка, которую ты задумывал как уморительную, обычно это что-то случайное или сомнительное. Или даже вообще не шутка. При этом никаких рецептов не существует, ответов на вопрос, что правильно и что неправильно — тоже. Только ощущение, чутье. 

— Каждая ваша комедия, мне кажется, обладает этим редким чувством — органичностью. Взять Роберта Элсвита, выдающегося оператора, лауреата «Оскара». То, что он делает с вами, даже отдаленно не напоминает его виртуозную работу в «Нефти» Пола Томаса Андерсона! Это ненавязчивое, абсолютно естественное изображение. 

— Моя цель — простая эстетика, которая заставила бы зрителя забыть о существовании режиссера. Что может быть сложнее! Мы будто подглядываем за чужой жизнью. Главная задача оператора — не разрушить эту магию.

Поверьте, я обожаю фильмы другого рода — особенно когда речь идет о моментально узнаваемом визуальном стиле, об искусственной реальности. Но это не мой взгляд на мир. Я хочу, чтобы зритель поверил: это происходит на самом деле. С Робертом, одним из талантливейших современных операторов, мы много обсуждали стиль фильма, вспоминали, в частности, о 1970-х и кинематографе раннего Сидни Люмета, который был по стилю почти документальным. Роберт сделал мой фильм живым, он смог воспроизвести этот документальный подход.

— А что скажете об актерах? Часто создается впечатление, будто они проживают реальную жизнь, а не произносят реплики. 

— Я перепоручаю им их персонажей. Их герои — их зона ответственности, область их контроля. Я вовлекаю актеров в процесс написания сценария, даю импровизировать, переписываю на ходу диалоги, переснимаю уже отснятые сцены. Стараюсь быть открытым к любым предложениям.

Иногда это дает неожиданный результат — находки, к которым я бы не пришел и за миллион лет! А они знают, что у них есть на это право, есть эта свобода — идти в том направлении, которое им кажется правильным. Многие из лучших сцен и реплик в моем фильме придуманы не мной, а актерами. 

— Забавнейший момент: вы приносите славу своим актерам, позволяя им вести себе естественно, а они используют этот символический капитал в картинах иного рода — например, в супергеройских блокбастерах. Что вы чувствуете, когда видите Пола Радда в «Человеке-муравье», например? 

— Нет режиссеров, которые не испытывали бы ревность в тот момент, когда видят одного из «своих» актеров, играющего выдающуюся роль в чужом фильме. Ты, конечно, желаешь им удачи, но где-то в глубине души — и провала тоже. (Смеется.) Конечно же, я горжусь каждым из них, особенно когда они берут на себя большую ответственность.

Есть куча причин особенно радоваться за Пола Радда, ведь его успех в «Человеке-муравье» — это результат его личностного и профессионального роста, к которому и я имею отношение. Но иногда думаю, что у меня они сыграли бы еще лучше. Можно многому научиться в фильмах, где ты можешь вести себя естественно. 

— Ваш первый полнометражный фильм «Сорокалетний девственник» больше всего похож на классическую комедию, а последний, «Король Стейтен-Айленда» — меньше всего. Значит ли это, что вы постепенно движетесь к другому жанру? Или вообще к отрицанию жанровой природы кино? 

— Полагаю, меня все меньше интересуют жанровые определения в кино — этому нас научил и всплеск новаторских телепроектов в последние годы. Мы смотрим их потому, что границы размыты, драмы стали смешными, а комедии — драматичными. «Клан Сопрано» и «Во все тяжкие» — очень, очень смешные истории! В каждой великой истории должен быть юмор, так мне кажется. 

— Приходила ли вам в голову идея сделать фильм за пределами США и за рамками американской культуры? Как вы думаете, получилось бы у вас снять фильм в Европе, Азии или, допустим, в России? 

— Наш эмоциональный опыт универсален. Нам всем хочется быть здоровыми, любимыми и, по возможности, избежать одиночества. Как любитель кино, я смотрю фильмы любых стран, и мне неважно, где их сняли. Дам ли я себе право писать о других людях — далеких от меня, незнакомых мне? Они безумно мне интересны, и давайте не забывать: я не пытаюсь снимать криминальные саги или приключенческие картины — все мои фильмы о том, как люди пытаются наладить связь друг с другом. Наверное, поэтому их смотрят по всему миру.