«Молодой девочке сказать, что ты останешься без груди» Портреты и истории женщин, переживших рак молочной железы. Вторая часть фотопроекта Сергея Строителева

Рак молочной железы — это не только страх перед смертью, химиотерапия и операции, но и все, что бывает потом: адаптация к новому телу, возвращение к обычной жизни, переосмысление своей сексуальности. Фотопроект Сергея Строителева «Мне больше не страшно?» рассказывает о сложном процессе восстановления женщин, которые пережили мастэктомию (удаление молочной железы). Проект создан при поддержке гранта имени Андрея Павленко. MeduzaCare публикует вторую часть «Мне больше не страшно?» (портреты и истории женщин) — первая вышла в издании «Такие дела».

Эта статья — часть нашей программы поддержки благотворителей MeduzaCare. В сентябре 2020 года она посвящена детдомам, опеке и усыновлению. Все материалы можно прочитать на специальном экране.

Предупреждение о возможном конфликте интересов. Медицинский редактор «Медузы» Дарья Саркисян — член жюри гранта имени Андрея Павленко. Она проводила фактчек для этого материала, но не принимала решения о его публикации.

Наталья

В 2012 году я нащупала у себя шишку в груди. УЗИ ничего не показало. Спустя пару месяцев появились [увеличенные] лимфоузлы под мышкой. Я побежала к онкологу, который мне сказал, что это рак, [нужно] полное удаление одной груди и никаких других вариантов. Тогда земля из-под ног ушла, я была не готова к этому диагнозу. Даже не думала, что в 29 лет может такое со мной произойти. Очень боялась операции, но она прошла успешно. Муж не знал ничего про рак. Он был подавлен, но скрывал свои эмоции, пылинки с меня сдувал. Помню, как папа позвонил в больницу и спросил: «Натусик, что ты хочешь, что привезти?» Я сказала, что жутко устала от каш и хочу яичницу. Они приехали с мамой, мы пошли в лесочек, папа достал горелку, сковородку с яйцами. Такие мелочи очень важны. 

Врачи, наверное, не должны находить ключик ко всем пациентам, но их поддержки очень не хватает. Нам много и не надо — одно доброе слово. У нас если пациент сам не будет искать психологической помощи, он ее не получит. Этот момент прихрамывает.

Не знала, как муж отреагирует на полное удаление груди — она у меня и так была небольшая, а тут совсем нет. Когда он ко мне подходил, я вся сжималась внутри. Он ни разу меня не попрекнул, сказал: «Я просто хочу, чтобы ты была здорова, а как ты выглядишь, мне не важно». 

Я расслабилась: вторая грудь была здорова. Лишний раз не бегала к врачам. Но бог, видимо, меня направил: одна женщина, которая меня сильно поддерживала, сказала, что спустя 10 лет после операции обнаружила опухоль во второй груди. Я в тот же вечер пошла в ванную комнату и нашла то же самое у себя. Конечно, надежда была, что это не то, но диагноз подтвердился.

Мягко говоря, я была подавлена. Все вокруг говорили, что я сильная, но говорить можно сколько угодно, а вот когда ты стоишь один на один с этой проблемой — снова операция, химиотерапия, страх. Вторую грудь удалили. Папе я не смогла сказать про вторую болезнь. В данном случае счастье в неведении. Для него первая была как гром среди ясного неба, да еще и мама умерла от онкологического заболевания после моего первого диагноза — для него это было бы слишком. А вообще очень жалко родственников — мне кажется, им тяжелее, чем болеющим. Я сама помню, как мне было плохо, когда мама болела. Наверное, было даже хуже, чем ей, особенно когда я понимала, что мы уже все испробовали и это не работает — она уходит. 

[После второй операции] вроде все было чисто, но через пять месяцев обнаруживают [увеличенный] лимфоузел под мышкой — я немножко сломалась, но благодаря семье настроилась на борьбу, прихожу в себя постепенно. Не могу сказать, что я не боюсь, мне очень страшно. Страх должен быть — это дает тонус, не дает расслабленно относиться к своему здоровью.

После операций спокойно смотреть в зеркало я не могла и до сих пор особо не смотрюсь. Первый раз смогла переступить через себя в спа-центре в Германии, где нужно было целиком раздеться. Но наши люди не готовы к такому, обязательно будут комментировать, спрашивать, поэтому, если иду в бассейн, стараюсь помыться так, чтобы меня особо не видели. Наверное, хочется быть как все — и раздеваться, и носить декольте, — но приоритеты сейчас другие.

Я очень хочу верить, что рак лечится, что сколько-то лет ремиссии еще будет. Очень надеюсь, что еще поживу и много чего увижу, много где побываю, посмотрю, как растет моя дочь, как она выйдет замуж. Настраиваю себя на старость.

Диагноз сильно меня поменял. Раньше я была зациклена на каких-то материальных вещах — вот дома должно быть так и не иначе. Но когда понимаешь, что жизнь такая короткая, осознаешь, что эти вещи не имеют никакого веса. Никогда не думала, что так сильно можно любить жизнь, так цепляться за нее, что все так хрупко. Отношение к смерти меняется. Раньше это была старуха с косой, а сейчас представляю какую-то птицу, как белого журавля.

Но я хочу жить. Помню, как после смерти мамы в груди образовалась как будто яма. Я до сих пор не могу поверить, что ее нет. Не хочу, чтобы моя дочь и муж с этим столкнулись.

Елена

Меня привела к врачу мама в 2006 году. У нее был рак молочной железы. Я регулярно проходила обследования. До 40 лет — УЗИ, а после — маммографию. В 2016 году нашла у себя образование — неделю себя щупала. Но потом решила, что надо идти к врачу, если есть сомнения: сам себя не вылечишь. Взяли пункцию, я подсознательно знала, что там есть что-то нехорошее, — так и оказалось. 

Сначала я ничего не говорила домашним, особенно в период обследований. Муж у меня очень переживательный. [Но со временем] пришлось сказать, ведь они должны принять то, что жизнь моя уже не будет прежней. К тому же они не знают, что вам нужно, — это надо озвучивать. Очень важно соблюдать тонкую грань — не отталкивать родственников, но в то же время и беречь их психологическое здоровье. 

Прооперировали. Я склоняюсь к тому, чтобы был просто чистый лист бумаги, поэтому не стала делать реконструкцию [груди]. Ну, шрам и шрам. Еще роль сыграло то, что я замужем и у меня есть дети. Наверное, молодым хочется. А когда тебе уже 40, конечно, это не конец жизни. Ты уже немного по-другому себя принимаешь, и твое окружение тоже. Секс у нас все еще есть. Тут надо отдать супругу должное. Я хотела закрыться, прикрыть рукой шрам. Он сумел эту руку отвести, гладил, любовался. Ну и еще говорят же, что рак, как любые сложные ситуации, — это фильтр. Если муж не любил здоровую, то что будет при болезни? Дочке моей тогда было девять лет. Она думала, что если мама идет в больницу, значит, опять что-то отрежут.

Когда проходила курс химиотерапии, парик не носила, ходила в шляпке или просто так. И родственники не стеснялись, что я лысая. Окружение, конечно, играет большую роль. Я знала, что некоторые прохожие оборачиваются и крутят у виска, но сзади шли мои близкие и всегда говорили, что я выгляжу отлично. Если бы они в меня это не вдыхали, я бы закрылась.

Диагноз меня поменял — я поняла, что надо открываться миру, появилась жажда жизни. Пытаюсь побольше времени проводить с семьей вместо того, чтобы бежать встречаться с друзьями. Начинаешь замечать мелочи: луч солнца, даже как капли на лицо падают, чувствуешь, когда дождь идет. Стала больше тяготеть к личному комфорту: в одежде, в настроении, в еде, во всем. 

Я помню, как у мамы случился рецидив, помню, как она до последнего боролась, пела песни. Я хотела бы, чтобы эта сила духа была и у меня. Страхи, конечно, остались. Идешь на обследование и думаешь, а вдруг рецидив. Где-то заболит — начинаешь прислушиваться. Но нужно стараться отвлекаться, иначе можно закопаться в себя.

Евгения

Все произошло неожиданно. В один из дней у меня вздулась грудь и я почувствовала уплотнение внутри. Я не думала о плохом и уговаривала себя, что пройдет. В итоге так прошел месяц, но ничего не рассасывалось — и я пошла к врачу. 

Сначала мне ставили диагноз «доброкачественная фиброаденома», однако в клинике, куда меня направили на операцию, мне сказали про злокачественное образование. Это был рак высокой степени агрессивности. Прооперировали. Неделю я не видела свою грудь, на перевязках старалась не смотреть на свое тело. Когда ходила в душ, тоже не смотрела. Недели через две посмотрела. Мне сделали реконструкцию во время операции, и сделали хорошо. Но я совсем не понимала, как смогу раздеться перед мужчиной. Результат-то все равно не такой эстетичный, какой бывает при пластических операциях. На вид и на ощупь это было неестественно.

За неделю после этого я начиталась всего, чего только можно начитаться. Я думала, что химиотерапия мне не поможет, так как в инете писали, что мой тип рака очень серьезный и у него высокая смертность. Но врач меня разубедил. Начали выпадать волосы — клочьями, когда проводишь рукой по голове. Это было страшно. Некоторых онкобольных обвиняют, что они бреются, чтобы продемонстрировать свои страдания, но на самом деле потому что психика уже не выдерживает все это наблюдать. Это такая защита. Самочувствие во время химиотерапии было ужасное. Такое ощущение, что воспаление легких было год. Каждый день просыпаешься обессиленным.

Послеоперационный период был тяжелый, начала понимать, что не вывожу. Было депрессивное состояние, апатия. Болезнь — это эмоциональные качели от «все будет хорошо» до «все пропало». Это неизбежно. Мозг рисует картинки — никуда от этого не денешься. Единственное, что ты можешь себе пообещать, — дойти до конца. Обратилась к психологу и до сих пор к нему хожу. Это была мощная поддержка, необходимая. Психика онкобольного напоминает психику человека, попавшего в зону боевых действий: постоянно новые вводные, ты не можешь адаптироваться. Надо лечиться, чтобы не падать при слове «рецидив» каждый раз, как некоторые солдаты с травмированной психикой падают, когда слышат звуки фейерверка. Родственники поддерживали материально. Болезнь бьет не только по здоровью, но и по работе. Доходы сокращаются, хотя до этого было все очень хорошо. 

Мужчин перед контактом я предупреждаю о том, что со мной произошло. Я вела с собой внутренние диалоги, почему я должна это делать. Когда ходила к врачам, тем же терапевтам, и они узнавали о моем диагнозе, многие менялись в лице не в лучшую сторону. Это странно, но у них был какой-то страх в глазах и брезгливость. Я не хотела бы в момент уязвимости такой реакции, поэтому решила предупреждать. Еще я поняла, что мужчина любит душой, а не глазами. Если женщина ему нравится, то нравится целиком со всеми недостатками, которые он принимает. Когда я это поняла, все стало проще.

Диагноз меня поменял. Но я не очень люблю всю эту историю с благодарностью к болезни. Ничего тут хорошего нет. Но она дает нам выбор, как жить [дальше]. Перед болезнью меня сократили, я закончила отношения — и начала все с чистого листа. Мне нечего было возвращать, у меня была возможность построить все заново. Раньше я была негативщицей. Сейчас просто не делаю то, что не нравится, вместо того, чтобы жаловаться. Ну и стала более выборочной в общении.

Инна

Мы готовились с мужем к ЭКО, сдавали много анализов, в том числе я сделала маммографию. Мне дали бумажечку, на которой было написано «кансер» (от английского cancer). Я пришла на работу, отправила диагноз маме, она нашла инфу в инете. Кстати, никто из хирургов мне про рак не говорил. Говорили, шишка плохая, да, но рак…

Это было что-то совсем непонятное. Да, дедушка умер от рака, но это было в 2000 году. Он сгорел за месяц, но я тогда летала в облаках, была студенткой. Сам факт был страшен, но я не изучала эту тему. Никогда не могла представить, что это может меня коснуться.

Когда поняла, что отрежут кусок моего тела, стало страшно, плакала. Когда увидела себя первый раз в зеркале, сутки плакала. Мне казалось, у меня какой-то батон под мышкой. Отправила мужу фотку, он сказал: «Я думал, будет хуже». Потом химиотерапия. Выпали волосы, брови. Сразу видно, что человек больной. Ты видишь лицо болезни и все, что ты видела и слышала про рак когда-то, начинаешь примерять на себя.

Муж меня побрил, а я рыдала. Потерю волос я переживала очень серьезно. У меня все время была идеальная прическа, а сейчас ходишь как инопланетянин. Встаешь каждое утро и собираешь себя как трансформер. Парик я носить не могла — неудобно, пришлось смириться и принять. Если честно, мне все равно не очень нравится, как выглядит грудь сейчас, но благодаря мужу процесс принятия проходит более гладко, он говорит: «Ты и без груди была бы красоткой». Он сильно поддерживает морально, и он единственный, кто может меня понять. Он все это видел — и сопли, и слезы. Если бы не его поддержка, я бы не выдержала. Мама тоже помогла. Она вообще ходила со мной 37-летней на каждую химиотерапию. Я такой человек, одной сложно справиться. У меня нет какой-то внутренней уверенности. Я все очень сильно переживаю, люблю покопаться в себе. Близкие — самые важные люди, остальные могут быть злыми. Люди с района спрашивали у матери и мужа: «Почему это Инна такая бледная, почему она ходит в платке? Она смертельно больна?» Некоторые просто этим живут и питаются, наверное. 

Не могу сказать, что болезнь разделила жизнь на до и после, но все же появились новые цели — например, сдать на права. Были мысли, что могу не успеть, но страха смерти от рака нет.

Наталья

Обнаружила рак в 2018 году. Мне всегда хотелось сохранить красоту и молодость, и я пошла к пластическому хирургу, чтобы подтянуть грудь. Врач сказал, что есть уплотнение. В итоге прозвучал диагноз — рак третьей стадии. Прозвучал как выстрел. Решила, что буду жить дальше, буду лечиться. Так как если не лечиться, это равноценно самоубийству. Мама причитала, хоронила уже меня. Шок, истерика, слезы. Месяц она со мной говорила каким-то замогильным голосом. Муж растерялся. Он моложе меня на 10 лет, я все время чувствовала, что я его опора, а не наоборот. Все пытались найти для меня какие-то слова, но я ничего не слышала — в голове было пусто. Я оказалась между небом и землей. Но я знала, что это моя проблема и я должна с ней справиться, не мешая жить своим близким людям, ведь они в этом не виноваты. 

Сделали операцию. Радикальное удаление груди я перенесла тяжело. У меня был имидж красивой женщины, а теперь я лишилась части тела, которую раньше демонстрировала, которой гордилась. Не удалить грудь было бы то же самое, что подписать себе смертный приговор. Было тяжело — дома у меня много зеркал. Я человек жизнерадостный, но в этот период дала себе немного пострадать, не вмешивая близких, которых очень берегу. Я и раньше постоянно критиковала свое отражение, а тут еще грудь удалили. Паника и жалость засасывают, как трясина, поэтому я решила дать себе установку: «Наташа, не надо акцентировать внимание на своих недостатках, надо сказать своему телу огромное спасибо за то, что оно помогло справиться с всеми трудностями». Еще успокаивала себя тем, что люди живут без рук и без ног. Физика пострадала — да, ничто не вечно под луной. 

Была тяжелая химиотерапия, одной лучевой терапии 27 сеансов. Боялась лечь, остановиться. Желание оставаться в строю мне помогало. Я решила отстраниться от мысли, что рак смертельное заболевание. У меня есть внучка, и я поставила цель побывать на ее свадьбе. Не очень хочется из этого мира так рано уходить. Смерти я не боюсь — у каждого своя судьба. Главное успеть после себя что-то оставить, какой-то хороший след. А я человек, который не сломился, не упал духом.

Не хочу называть диагноз бедой, скорее это сложность. Беда — понятие относительное. Может быть, диагноз дается для того, чтобы человек переосмыслил свою жизнь, начал работать над собой духовно. Это и меня касается. Раньше у меня был культ красоты. До 60 лет хотела быть привлекательной, с молодым лицом. Но потом поняла, что все это относительно. Я застряла где-то на уровне 40 лет, не принимая зрелость, бежала к какой-то мифической красоте, а заболевание меня остановило. Принятие себя — это внутреннее состояние, ты либо счастлив, либо нет. Уверена, что физические увечья не так страшны, как духовные.

Ольга

В сентябре 2016 года мы приехали из отпуска, и я сама нашла у себя опухоль. Решила, что в спортзале порвала мышцу. Пошла к врачу, которая сказала, что опухоль ей не нравится. Опухоль! 

Потом пошли обследования, КТ — и в ноябре на День милиции мне сделали секторальную операцию. Когда в первый раз увидела шрам, стало страшно — он был грубый и толстый, но за три года растянулся и стал тоненькой полосочкой, которая напоминает о том, что было и является предостережением, что за своим здоровьем надо следить. 

Химиотерапия была какой-то очень серьезной и сильной. Если честно, я не вникаю в подробности и ничего не читаю по диагнозу. Если у меня есть вопросы, я обращаюсь к медикам. Это их работа. Было бы странно, если бы, например, те же врачи стали мне что-то рассказывать по моей специальности. Волосы у меня не выпали, они сильно поредели. Химиотерапевты смеялись, то ли они плохо «химичат», то ли у волос очень сильная воля к жизни. Но я сама их сбрила в итоге и ходила в платочке. Люди странно реагировали на улице, показывали пальцем. А что делать? Хотя если честно, когда видишь женщину с короткой стрижкой на улице, закрадываются мысли, что, возможно, у нее со здоровьем не все гладко в этой жизни.

В ходе химиотерапии жизнь отсеяла тех, кто считает, что онкологическое заболевание заразно. В ходе лечения происходят метаморфозы и с внешностью, и с характером — не все готовы это терпеть. Основная масса друзей осталась. На работе меня поддерживали — я сразу же сообщила о диагнозе. Меня пытались отправить на долгий больничный из лучших побуждений, но мне было намного проще находиться в коллективе. Это было необходимо, чтобы двигаться дальше. Бежала на химиотерапию, а потом на работу. Ребенка старалась изолировать, когда у меня были процедуры, отправляла ее к бабушке, чтобы она не видела, что со мной происходит. Это была ломка всего тела, интоксикация, как будто ты заболел гриппом. Кожа стоит дыбом, просто дерет изнутри. Особенно первые сутки после терапии. 

Во время лечения ходила в спортзал, где впервые сняла платок, осознав, что в нем невозможно заниматься. Спортом выбивала всю эту гадость из себя, пыталась следить за собой. Болезнь — это не причина, чтобы расслабляться. 

Супруг сильно поддерживал. Подруги не давали расслабиться. Одна спросила: «Ты завещание написала, нет? Ну тогда что мы ревем? Живем дальше». Для моего окружения я всегда была здоровой, они не давали мне лежать и жалеть себя, мол, вот я такая больная, а все вокруг в норме — это неправильная позиция. Какой в ней смысл, когда вокруг жизнь?

После диагноза у меня появилась сильная любовь к жизни — очень хочется жить, очень хочется все увидеть. Ты просто понимаешь, ничего не может быть хуже того, что ты прошла. Хочется, например, прыгнуть с парашютом, какого-нибудь контролируемого безумия. А страх остался один — за ребенка, других нет.

Татьяна

В 2018 году 18 марта, переодеваясь, случайно обнаружила, что что-то не так с грудью. Навсегда запомню этот день. Мама говорила: «не переживай», «не думай». Но я знала, что это злокачественное, так как в 33 года не может появиться неожиданно что-то плотное и большое. Не откладывая в долгий ящик, пошла к доктору на прием. На приеме мне сказали, что уплотнение не одно, и взяли анализы — там же у меня случилась истерика. В итоге сказали, что онкологическое заболевание.

До операции у меня было состояние полного шока: я ушла из своего тела, не хотела ни с кем общаться. На работе я не могла произнести слово «онкология», говорила, что я обследуюсь и у меня опухоль. Когда я пришла к онкологу — он сказал: «Грудь удалим». Молодой девочке сказать, что ты останешься без груди… Нет у нас у врачей контакта с пациентами — это большой минус. Подумала, что ничего делать не буду. Но это была минутная слабость, себя жалко стало. 

После операции я проснулась в палате и стала себя щупать: «О! Что-то есть!» Радость длилась не очень долго. Было очень больно, я была вся в дренажах, которые причиняют какую-то адскую боль. Когда сняли пластырь, я увидела свою грудь, вот тут я плакала точно полчаса. Казалось, что жизнь кончена, — шрам. 

Каждый день, смотря на себя в зеркале, обрабатывая шов, я говорила: «Фу, я некрасивая». Мне казалось, что я никому не буду нужна, что все будут обращать внимание только на грудь. И мой шов начал постепенно расходиться, так что однажды я увидела дырочку в груди. Я поняла, что так относиться нельзя. После первого курса химиотерапии все комплексы ушли, было не до этого. От гормонов начался дикий жор. Я подумала, ну ок, буду толстая, но здоровая. Появились залысины — это было некрасиво, поэтому я решила все сбрить и испытала огромное удовольствие, хотя волосы у меня до химиотерапии были очень длинные. По поводу этого, кстати, тоже были страхи сразу после постановки диагноза, но они были необоснованные. Ничего страшного в лысой голове нет.

Диагноз, как и у многих, разделил мое окружение на два лагеря. Очень многие отсеялись, многие проявили себя с другой стороны и помогали. Благодаря заболеванию я закончила токсичные отношения. Это был абьюзер, который унижал меня за все подряд. Когда узнала о диагнозе, я сказала, что мы расходимся и точка. Я удалила этого человека из своей жизни.

Родственники, конечно, помогали, но мама много плакала. Если честно, это было тяжело перенести. Мама до сих пор плачет, когда видит мои фотографии с лысой головой. 

Я стала относиться ко многим вещам по-другому. Я никогда никому не позволю уничтожать себя в отношениях, стала больше ценить свое время. Стала проще относиться к своему телу — что есть, то есть. Если честно, жалею, что не удалила вторую грудь. Просто мне не предложили, так как мутаций не обнаружили, а если бы все-таки предложили, то я бы не стала отказываться. Не из-за страха рецидива, а из-за эстетики. Я очень благодарна своему телу, что мы смогли через это пройти.

Сейчас у меня новые отношения. Сначала переписывались, я боялась встречаться, думала, что это очередной абьюзер. Потом решилась, пошла на свидание. Мы его вспоминаем и смеемся сейчас. Я вошла в кафе, сняла шапку со своей сантиметровой стрижкой. Мой мужчина подумал: «Вау, какая смелая девочка!»

Все же есть легкий страх, когда ждешь очередного медицинского заключения. Ну, если будет рецидив, значит, будет. Я сделала все, что от меня зависит, в плане лечения.