истории

«Вера»: фильм об авторитарной секте монахов-воинов, они закрыты от мира, занимаются кунг-фу и устраивают рейвы Мы поговорили с режиссером картины — она нашла эту общину в Италии

Источник: Meduza

«Вера» (Faith) — фильм-исследование итальянки Валентины Педичини об авторитарной секте монахов-воинов, которые живут аскетично, в закрытом сообществе по очень строгому уставу, отличному от общепринятых правил. Они занимаются духовными и экстремальными телесными практиками — и во всем подчиняются своему мастеру. Этот фильм покажут на фестивале документального кино Beat Film Festival 9, 11 и 13 августа. Также до 14 августа он будет доступен на платформе Кинопоиск HD. «Медуза» подробно поговорила с Валентиной Педичини о жизни монахов и съемках фильма, которые шли полгода.

В фильме нет закадрового текста; фиксируя происходящее, режиссер почти никак не выражает свое отношение к тому, что видит. Под руководством властного мастера монахи проводят дни в многочасовых тренировках, хозяйственных работах, психологических тренингах. Они устраивают собрание, где распекают одного из монахов за нарушение правил общины, а потом расслабляются на безумных техно-дискотеках под пульсирующим светом стробоскопов. Членов общины всего 20. Недавно у одной пары появились дети, и теперь у них растут маленькие девочка и мальчик.

— С чего началась эта история? Как вы нашли эту общину, этих людей? 

— Это длинная история, она тянется больше 10 лет. Впервые я встретила мастера и людей из общины 11 лет назад, когда снимала свой первый короткометражный фильм. Я тогда заканчивала школу документального кино. Получилось не очень, тогда я еще не была достаточно зрелой в эмоциональном плане, и мои профессиональные умения были не так хороши. И вот через 11 лет, сняв несколько фильмов, я почувствовала, что готова, и вернулась к этой теме. Так начался Faith, мое большое приключение. 

— Почему люди из такого закрытого сообщества согласились, чтобы о них снимали фильм?

— Думаю, я просто пришла в тот момент, когда мастер почувствовал, что он готов поделиться этой историей с внешним миром. Но и я потратила много времени, устанавливая отношения с ним, добиваясь доверия. Это было необходимо, чтобы снять такой фильм.

— Вы провели с монахами пять месяцев. Что для вас было самым сложным за этот период?

— Найти баланс между желанием сказать правду и осудить. Я хотела сделать документальный фильм об этом сообществе, рассказать его историю и при этом не осуждать их. Мне хотелось, чтобы зрители поняли мотивы моих героев, но я не хотела сама что-то объяснять. Надо было выдержать баланс, не приближаться к ним сильно, сохранять дистанцию — и я имею в виду не технические характеристики, а эмоциональные, быть рядом, но не стать частью этого сообщества. Остаться прежде всего режиссером и показать своих героев настоящими, такими, как они есть. Чтобы оставаться в монастыре, мы с командой должны были выполнять определенные правила. Так, например, мы должны были носить только белую одежду и специальную обувь без каких-либо атрибутов внешнего мира.

— А вы принимали участие в тренировках или дискотеках?

— Что вы, это слишком тяжело физически! И дело даже не в этом. Была бы опасность слишком сильно вовлечься, слиться с их жизнью. Хотя мы много снимали их тренировки. Там есть сцена, где одна девушка, Лаура, очень долго тренируется, мы снимали ее тренировку восемь часов, с очень близкого расстояния. Можно сказать, что мы тоже очень много тренировались — для того, чтобы поймать ускользающую правду жизни.

— Все сцены документальны?

— Мы никогда не снимали постановочные кадры. Чтобы снять одну сцену, чтобы найти правдивую интонацию, ракурс, мы работали по 15-16 часов. Много времени мы проводили, не снимая, просто наблюдали за движениями наших героев, вдохновляясь. И только когда понимали, что хотим запечатлеть, начинали снимать. 

— Как вы снимали интимные сцены, где пары лежат вместе, целуются, долго ведут очень личные разговоры? Они что, забывали про вас?

— Именно. Для меня стало большим сюрпризом, что после двух месяцев нашего там пребывания, с нашими камерами, с ежедневными съемками, мы как будто превратились в призраков. На нас перестали обращать внимание. Они не ощущали, что их снимают, они забывали про камеру. Это очень необычно снимать такие интимные сцены.

— Лица на экране в интимные моменты сняты настолько крупно, что даже становится неловко от вторжения в чужое пространство. Какая была дистанция между камерой и героями?

— Это очень важный вопрос. Мы долго думали с оператором, какой должна быть правильная дистанция. Мы использовали разные камеры, подбирали линзы, экспериментировали. В итоге между камерой и героями было расстояние в 2-3 шага. Мне было важно вовлечь зрителя внутрь этого мира, передать впечатление от близости с ним. Я хотела, чтобы зрители оказались рядом со мной, чтобы на этот час, пока идет фильм, они полностью погрузились в мои переживания. Еще важно, что в основном мы снимали внутри монастыря, не так много кадров сняты за пределами этих стен. Так мы хотели передать ощущение тесного и закрытого мира. 

— Сколько материала вы сняли за пять месяцев?

— Я не могу сказать, что было очень много сырого материала. Я предпочитала накапливать переживания, наблюдать и включать камеру только в самый необходимый момент. 50 часов для полнометражного документального фильма — это не так много. 

— Какие сцены для вас самые важные?

— Начало фильма, сцена дискотеки. Когда я увидела в первый раз этот необычный способ тренировки, я была абсолютно шокирована. Там намешано много всего — странной музыки, спорта, психологического тренинга. Когда я впервые сняла героев на танцполе, я подумала — вот сцена, внутри которой сконцентрировано то, о чем я хотела рассказать в фильме.

Следующая сцена, которую я считаю важной, — где маленькой девочке бреют голову. В какой-то момент она поворачивается и смотрит прямо в камеру, как бы говоря зрителям: все, что вы видите здесь, — правда. Ведь дети не могут врать. 

— О чем вы хотели рассказать, когда взялись работать над Faith?

— Я хотела рассказать историю о вере — без осуждения, без предубеждения, без предрассудков. Для меня это фильм о радикальном выборе людей, об их силе и способностях. Я хотела показать, какие отношения сложились внутри этого сообщества, между мастером и рядовыми членами, это и семья, и школа, и армия.

Я не согласна с ними во многих вещах, но еще очень важный посыл фильма — свобода. Свобода выбора, который я не могу осуждать. 

— В чем именно вы с ними не согласны?

— В их отношении к религии. Название — вера — в некоторой степени иронично, потому что верить в какую-то религию — это всегда верить кому-то. Я не религиозный человек, меня не интересует классическая религия, я верю в духовность, но не в религию. Для меня очень странно, что 22 человека безоговорочно верят кому-то одному. Для меня это история о том, что люди не захотели жить в реальном мире. Они создали свой мир под началом сильного лидера. Мне сложно согласиться с их выбором и понять его. Мне странно и страшно, когда совсем молодые люди говорят: «Я больше не хочу оставаться в этом мире».

— Что за человек этот мастер, который создал общину 20 лет назад? Это тиран, наслаждающийся властью, или действительно верующий пастырь?

— Я была рядом с ним достаточно долго, наблюдала каждый день и разобралась, кто он. Он очень хороший. Он необычный человек, экстраординарный, харизматичный, сильный. Он достаточно молодой, ему 50. Больше всего мастер меня заинтересовал тем, что у него была мечта, как у многих из нас. Но он ее воплотил в жизнь. Комьюнити — это его мечта. Он хотел создать новый мир, новый вид семьи, и меня больше всего впечатлило, что 20 человек все это время следуют за ним. Как это вообще возможно? Один человек самостоятельно создал мир, и он существует уже 20 лет.

— Мастер действительно верующий человек? Или все-таки в общине бог — это он?

— Конечно, мастер верит в бога. Но так как он учитель, то в какой-то степени он сам тоже является богом.

— Возникает ощущение, что все женщины общины, которые его окружают, влюблены в него.

— Понимаю, действительно может создаться такое впечатление. Мастер обладает огромной притягательной силой, странным очарованием. У меня тоже было такое впечатление, пока я не увидела, насколько сильные женщины живут в этой общине. И физически, и духовно. Да, в какой-то степени они испытывают любовь к нему, это сложная смесь любви и уважения. Вот моя героиня Лаура — очень сильная, она боец, она в каком-то смысле второй мастер в монастыре.

— Несмотря на то, что они называют себя монахами, они могут заводить отношения?

— Да, как, например, отец и мать двух детей в общине, или как мастер и Кристина — это обычные, классические отношения. Они никак не относятся к официальной церкви. У них вообще нет ничего общего с обычными монахами. Они себя так называют, но на деле они не монахи, конечно. 

— А что говорит официальная церковь о них?

— Они были совсем неизвестны в Италии, по крайней мере, пока не вышел фильм. Но вообще официальная церковь очень дистанцируется от них и подчеркивает, что община никогда не была их частью. Они христиане, но не католики.

— Они постоянно тренируются, они похожи на маленькую армию, боевой отряд. Кто их враг?

— Долго я пыталась понять, кто их враг, это был главный секрет фильма, я действительно долго разбиралась. И в конце концов поняла — они сражаются сами с собой. Каждый день шаг за шагом продвигаются за границы: физические, психологические, религиозные. Это в обычном мире мы боремся против зла, а они борются с собой.

— Вам нравятся эти люди?

— Что?

— Вам нравятся ваши герои? Что вы чувствуете к ним?

— (Долго думает)… На этот вопрос очень сложно ответить. В какой-то мере я их полюбила. Я знаю себя, у меня очень много эмпатии, и всегда велик риск, что фильм показывает мой взгляд и мои чувства к тому, что я снимаю. Это странное чувство: с одной стороны я люблю их, между нами возникла определенная связь, но с очень многими вещами я не согласна. Все это я пыталась поймать в объективе камеры. К кому из героев фильма я испытываю безусловную любовь — это дети. Это очень яркое чувство. Когда я шла снимать в монастырь, я понятия не имела, что там появились дети. А они оказались такими умными, милыми, сильными. Мне было бы очень интересно узнать, кем может вырасти человек в таком мире.

— Кто в вашем фильме отрицательный и положительный герой, антагонист и протагонист?

— Можно подумать, что антагонист — мастер, но это не так. Для меня он — безусловно положительный герой. Для меня главная героиня — мать детей. Она очень сильная, эмпатичная личность, она плачет в конце. Возможно, она плачет из-за того, что у нее остались вопросы к собственному выбору, она сомневается — растить детей внутри сообщества — правильно ли это. А отрицательный герой для монахов — это мир за стенами монастыря. 

— В вашем фильме есть момент, когда проводится психологический тренинг, где женщины смотрят в зеркало и говорят, кого они видят. Ни одна из них не сказала, что видит счастливого человека. В основном они видели уставшую, испуганную, сомневающуюся версию себя. Почему?

— Они ведут ежедневную борьбу с собой, иногда эта война очень выматывает. Да, это очень сильный психологический тренинг. Он меня очень впечатлил. Мы сняли эту сцену, когда мастер впервые использовал зеркало в тренинге. Они все увидели какие-то сомнения в себе. Каждый спрашивал себя, правильный ли выбор он сделал, хороший ли он человек, сильный ли. Очень интересно, что в этом тренинге зеркало работало как кинокамера. Они смотрели на себя глазами постороннего человека.

— А что за сцена собрания, на котором в чем-то обвиняют монаха Габриэля? Что он сделал? 

— Да, вы правы, это не вполне понятно в фильме. Это случилось на второй день съемок. Мы еще совсем не понимали, что происходит, и вдруг попадаем на такое странное сборище, что-то типа суда, где обсуждают одного из членов общины, молодого человека Габриэля. Его обвиняли в том, что он не уважал правила общины.

— Какие именно?

— Правила, которые касаются женщин. Габриэль завел отношения сразу с несколькими женщинами, таким образом проявив неуважение к законам сообщества. Но я знаю, что это не вся правда. 

— А в чем же вся правда?

— Думаю, он нарушил не только это правило. Он стал нарушать традиционный уклад жизни монастыря. Но это совсем не значит, что он плохой человек, наоборот, он очень классный парень. Просто в обычном мире намного проще не нарушать нормы, чем в закрытом сообществе.

Мы были шокированы, когда в одно утро, проснувшись, узнали, что он тайком сбежал из монастыря. Габриэль стал монахом в 17, он вырос в этой общине, она была для него домом и семьей. Надеюсь, он хорошо себя чувствует во внешнем мире.

— Что за люди попадают в общину? Если они приходят совсем молодыми, получают ли они образование? Что за семьи у них?

— Я очень удивилась, узнав, что многие из них имеют хорошее образование, заканчивали университеты, у них не было больших проблем в семье, они не супер-богаты, но это нормально обеспеченные люди. Это меня очень впечатлило, ведь принято считать, что от мира сбегают люди с большим количеством проблем. А они просто решили спрятаться от внешнего мира. Это их выбор.

В основном в монастырь приходят из спорта, потому что мастер — известный в Италии тренер боевых искусств. У него свой зал для тренировок, с ним тренировались многие чемпионы, и они приходили в общину.

— Вы устраивали для монахов показ своего фильма. Какая у них была реакция?

— Мастер сказал, что фильм очень сильный, душевный и драматический. Он сказал — ты показала правду, но сделала это поэтически. Еще он отметил, что в фильме много любви, что абсолютная правда. Другие ребята плакали, когда смотрели, потому что они впервые увидели себя чужими глазами. Они приняли фильм, хотя думаю, что у них могут начаться проблемы из-за него. Впервые такая история вышла за пределы их закрытого мира. И я думаю, что будет много критики и осуждения. Я объяснила мастеру в первый же день съемок, что кино очень сильно повлияет на зрителей, и они должны быть готовы к любой реакции. Некоторые сцены фильма могут шокировать.

— Не просил ли мастер удалить какие-то сцены? 

— Я никогда не показывала ему съемки до того, как фильм был готов. Какие сцены включать, а какие нет, это мой профессиональный выбор. Я хотела показать правду. Мастер честно соблюдал наши договоренности и разрешал снимать все, что мне хотелось, без всякого ограничения, и никогда не просил показывать отснятый материал.

— Не боитесь ли вы, что ваш фильм привлечет много новых членов в общину? Не пугает ли вас, что это может стать своего рода пропагандой?

— Это моя ответственность. Каждый раз, когда я нажимала «rec», я не хотела судить, не хотела делать выбор. У меня были сомнения, мне было важно найти баланс. Остальное вне зоны моей ответственности. Я не могу отвечать за людей, которые, может быть, оставят свои семьи и присоединятся к общине. Как я уже говорила, это фильм про свободу. Про историю общины, про души этих людей. Не репортаж, не поверхностный взгляд, а глубокое исследование.