истории

Почему белорусские националисты самые мирные в Восточной Европе? Максим Саморуков рецензирует книгу «Взлет и падение белорусского национализма»: Carnegie.ru

Источник: Meduza

В книге «Взлет и падение белорусского национализма, 1906–1931» американский историк шведского происхождения Пер Андерс Рудлинг рассказывает о том, кто, когда и как придумал белорусский национальный проект — и почему он выстоял, несмотря на то, что появился на несколько десятилетий позже, чем украинский или литовский. В рецензии на эту книгу для сайта Carnegie.ru Максим Саморуков объясняет, почему именно позднее рождение белорусского национализма сделало его слабым — и в то же время самым мирным и гражданственным в Восточной Европе. С разрешения Carnegie.ru «Медуза» публикует эту рецензию целиком.

Белорусов чаще других обвиняют в том, что их нация искусственная и придуманная. Это обвинение, с одной стороны, верно, а с другой — лишено смысла, потому что придуманы были все нации — просто в разное время и при разных обстоятельствах. Именно эти обстоятельства начального этапа строительства белорусской нации описывает Пер Андерс Рудлинг в своей книге «Взлет и падение белорусского национализма, 1906–1931».

Как видно уже из названия книги, белорусский национализм действительно появился поздно даже по меркам не самых передовых западных окраин Российской империи. Но это опоздание не помешало ему в итоге добиться своей главной цели — создать собственное национальное государство.

Две главные причины столь неожиданного успеха, которые выделяет Рудлинг, универсальны и работают не только для Белоруссии. Первая сводится к тому, что лучшее подспорье в создании новых наций — это линия фронта. А вторая — что национальная идея может казаться сколь угодно эфемерной и далекой от реальности, но уже одно то, что она сформулирована, делает ее чрезвычайно живучей.

Слабости и достоинства

Белорусский национальный проект рождался непросто, отставая на несколько десятилетий от соседних украинского или литовского. Больше всего проекту мешало то, что ему было почти не за что зацепиться ни в прошлом, ни в современности поздней Российской империи.

Разные племена будущих литовцев могли не понимать наречия друг друга, но явные отличия от того, на чем говорят соседние славяне, позволяли легко создать чувство общности. Куда сложнее было выделить белорусский язык в море славянских диалектов, которые плавно перетекали из одного в другой — от польского на западе до русского на востоке.

С религиозной общностью тоже не получилось. Грекокатолическую церковь на землях будущей Белоруссии отменили еще при Николае I, в 1839 году — задолго до появления первых белорусских будителей. Местным жителям приходилось выбирать или католицизм, или православие, причем обе конфессии четко ассоциировались с другими национальными проектами — польским и русским.

Для придания исторической легитимности белорусской нации можно было бы обратиться к Великому княжеству Литовскому, существовавшему когда-то на этой территории. Большую часть и населения, и элиты в этом феодальном государстве составляли восточные славяне, а в качестве письменного языка использовали старорусинский, который при желании легко окрестить древнебелорусским. Но соседние племена балтов успели сорганизоваться раньше и присвоили слово «Литва» себе, а вместе с ним и Вильнюс, великих князей и многовековую историю государственности.

Но больше всего мешало то, что в отличие от украинцев или литовцев ни одна из частей будущей белорусской нации не оказалась внутри границ соседних конкурирующих империй. В последние десятилетия XIX века, когда поток идей и публикаций на украинском шел в Российскую империю из австрийской Галиции, а на литовском — из Восточной Пруссии, будущие белорусы были вынуждены соблюдать имперский запрет публиковаться на местных наречиях.

Хотя нельзя сказать, что местные жители особенно переживали из-за таких запретов. Эти земли были одной из наименее промышленно развитых и урбанизированных частей Российской империи. Если кто тут и жил в немногих городах, то это польские землевладельцы, русские чиновники и еврейские торговцы и ремесленники. И только в последнюю очередь — выходцы из близлежащих деревень, которым было совсем не до патриотических журналов и кружков национальной культуры.

В результате белорусское национальное движение появляется только после революции 1905 года, когда имперским властям пришлось снять многие запреты против местных национализмов. Его лидерами становятся редкие выходцы из белорусских деревень, кому довелось попасть в учебные заведения в крупных городах империи, часто далеких от Белоруссии. Там они сталкиваются с украинскими, литовскими, прочими националистами и решают, что тоже имеют право придумать что-то свое.

Это свое они выразили в издании нескольких журналов пока еще на нестандартизированном белорусском языке и появлении первой политической партии — Белорусской социалистической Громады. Что-то вроде эсеров с легкой национальной спецификой, которая, впрочем, не мешала партии иметь главным приоритетом интересы местных крестьян, а не националистическую повестку.

К началу Первой мировой войны во всей Российской империи набиралось всего несколько тысяч человек, осознающих себя белорусами. С точки зрения белорусских националистов, это должно быть печально, но из сегодняшнего дня понятно, что именно эта слабость дала белорусскому национализму немало позитивных черт.

Например, белорусский национализм чуть ли не единственный во всей Восточной Европе, в классический нарратив которого не входит антисемитизм. Белорусы почти не жили в городах, поэтому им не надо было конкурировать с городскими евреями и придумывать для этой конкуренции идеологические обоснования.

То же самое можно сказать и о том, что в белорусском национальном строительстве до Первой мировой не участвовали конкурирующие империи. С одной стороны, отсутствие имперской поддержки замедлило его развитие. С другой — помогло в будущем избежать глубоких расколов внутри белорусской нации и позволило не превращать антирусский, антипольский или антинемецкий нарратив в базовые принципы национальной идентичности.

Кто первым объяснит

В начале ХХ века белорусский национализм был настолько мирным и малочисленным, что вполне мог бы остаться в истории маргинальным и эпизодическим явлением, как, скажем, национализм мазуров — польскоязычных протестантских жителей Восточной Пруссии. Но от безвестности белорусов спасла Первая мировая война и нерасторопность Российской империи.

В 1914 году ни в Российской империи, ни вообще в Европе не было ни одной школы с преподаванием на белорусском языке. К декабрю 1917 года таких школ было уже 1300, а в них училось 73 тысячи детей. Эти школы открыли по распоряжению генерала Людендорфа в той части Белоруссии, которую к концу 1917 года заняли немецкие войска.

То есть Германия во время тяжелейшей войны на два фронта и без предварительного плана смогла найти достаточно ресурсов, чтобы организовать в Белоруссии систему довольно массового начального образования на белорусском языке. Если бы Российская империя в мирное довоенное время открыла там такое же количество школ на русском языке, то дальнейшая история региона, скорее всего, пошла бы совсем по-другому. Но у Петербурга не оказалось ни желания, ни ресурсов, чтобы объяснить безграмотным белорусским крестьянам, кто они такие и к кому должны испытывать политическую лояльность, поэтому во время войны это им объясняли уже совсем другие люди.

Немцы собирались использовать белорусский национализм не против русских, а против поляков. Но это было уже не важно — основы национальной инфраструктуры были созданы, а дальше закатать такие вещи обратно почти невозможно. Национальные идеи очень быстро овладевают массами, особенно если эти массы — первое поколение грамотных и не отягощены родительскими знаниями о мире.

В ноябре 1917 года, когда в еще не занятой немцами части Белоруссии проводили выборы в Учредительное собрание, за белорусских националистов проголосовало всего 160 человек из 35 тысяч. Чуть позже, в декабре, на первом Всебелорусском конгрессе в Минске белорусские националисты так и не смогли собрать 900 участников, как планировали, поэтому вынуждены были снизить кворум до пятисот.

В марте 1918 года избранная этим конгрессом Рада объявила себя правительством независимой Белоруссии, не имея никаких реальных инструментов управления, кроме милости немецких войск. Но и это было не так важно, потому что люди в Раде прекрасно понимали, что в деле национального строительства символы часто оказываются намного сильнее реальности.

Первое белорусское государство, в отличие от украинского, литовского или польского, не стали признавать даже немцы. Белорусская народная республика (БНР) существовала только на бумаге и в головах небольшой группы людей. Но в конечном счете этого оказалось достаточно.

В БНР не было почты, но были собственные марки — с названием страны, надписями на белорусском и прочими национальными символами. Там не было своей армии, полиции и пограничников, но были нарисованные на карте границы, которые мало чем отличаются от нынешних. Там не было почти ничего из реальных государственных институтов, но были флаг, герб, гимн и истории о белорусском национальном характере.

Эфемерная БНР просуществовала всего несколько месяцев, растворившись в воздухе в конце 1918 года вместе с поражением Германии в войне. Но благодаря ее пустым прокламациям о белорусском национализме узнали в Москве и Варшаве, и когда в 1919 году на этой территории началась советско-польская война, каждая из сторон была готова поддержать появление белорусской нации, чтобы использовать ее против соперника.

Нация на экспорт

Первоначально у большевиков не было специальных планов для белорусов, многие в руководстве партии даже были уверены, что такой нации не существует. Но БНР и война с Польшей убедили руководство в Москве, что создание отдельной Белорусской Советской Социалистической Республики может очень пригодиться для победы над поляками и вообще экспорта революции на Запад.

А дальше, по заветам рисорджименто, создав пускай советскую, но Белоруссию, нужно было создавать для нее белорусов. Белорусская коренизация — один из самых стремительных проектов национального строительства в истории. Начав почти с нуля, всего за несколько лет она добилась поразительных успехов.

В 1929 году в республике осталась всего одна чисто русскоязычная газета и ни одного журнала. В 94% школ обучение было на белорусском — всего за 15 лет до этого ни одной белорусской школы вообще не было. К 1928 году белорусов обеспечили всей пирамидой системы образования на белорусском языке, переведя на белорусский университет в Минске. Хотя еще в 1925 году в этом университете было всего два преподавателя, знающих белорусский, и лишь 40% студентов считали себя белорусами. Эти пропорции быстро изменились — пришлось или выучить язык, или попрощаться с работой/учебой.

Школьная программа на белорусском, словари, научная лексика, Белорусская академия наук, госаппарат, работающий на белорусском, — все это было создано всего за несколько лет. А главное — нацию обеспечили собственным историческим нарративом, героическим и многовековым. Белорусские национал-коммунисты с помощью идей более ранних будителей выстроили непрерывную прямую белорусской истории на тысячелетие назад. Полоцкое княжество, Великое княжество Литовское, восставший против царизма Калиновский и апогей всего процесса — образование БССР.

Среди старых большевиков почти не было белорусов. Белорусизацию проводили выходцы из дореволюционных левых кругов, которые примкнули к новой власти, увидев возможность воплотить в жизнь свои левонационалистические идеалы. Во второй половине 1920-х годов к ним постепенно присоединятся почти все лидеры белорусского национального движения, которые вернутся в СССР из Польши и Литвы, очарованные успехами белорусизации.

Мнение и предпочтения местных жителей в процессе учитывали в последнюю очередь. По итогам войны советско-польская граница прошла намного восточнее, чем надеялись большевики, и поначалу БССР была совсем маленькой, примерно как нынешняя Минская область. Для повышения жизнеспособности республики в 1924 году к ней присоединили Витебск и Могилев, а в 1926 году — Гомель.

Даже советская этнография, заточенная на борьбу с великорусским шовинизмом, считала эти области в основном русскоязычными, но партия решила, что на самом деле там живут не русские, а русифицированные белорусы, поэтому можно присоединять. До присоединения в Витебске и Гомеле на белорусском говорили около 5% жителей, а после им дали всего несколько месяцев, чтобы перевести весь госаппарат на белорусский.

Для советского руководства не было секретом, что местные жители недовольны передачей и многие из них вообще не понимают нового белорусского языка, основанного преимущественно на западнобелорусских диалектах. Но прямым текстом сообщалось, что внешнеполитические соображения тут важнее народного недовольства.

Прифронтовой детерминизм

В отличие от СССР Польша, тоже получившая в свой состав немало потенциальных белорусов, не собиралась помогать им этот потенциал реализовать. Наоборот, польские власти видели в белорусах самый подходящий материал для полонизации. Поэтому белорусские школы активно закрывали, а многим белорусам годами не давали польское гражданство, чтобы они не голосовали на выборах.

Но и в Польше геополитическая логика работала на белорусский национальный проект. Правых белорусов активно поддерживала Литва, которая надеялась, что они помогут ей отобрать у Польши Вильнюс. Левых — Советский Союз с его воссоединением белорусской нации в БССР и экспортом революции в Европу.

В начале 1920-х годов благодаря литовской поддержке в Польше даже был создан и вооружен белорусский повстанческий отряд из нескольких сотен человек. Правда, поначалу команды в нем все равно приходилось отдавать на русском, а для значительной части состава понадобились экспресс-курсы белорусского языка.

Крестьян привлекала не столько национальная, сколько левая повестка, поэтому СССР удалось добиться большего, чем литовцам. На пике левая партия Белорусская рабоче-крестьянская Грамада насчитывала под 150 тысяч человек, притом что почти все ее руководство параллельно состояло в Компартии Западной Белоруссии — структуре, организованной и финансируемой Москвой.

После госпереворота Пилсудского в 1926 году и установления авторитарного режима польское государство начинает действовать более эффективно и пространство для местных национализмов быстро сужается. Белорусские партии разогнали, СМИ закрыли, а активисты отправились или в польскую тюрьму, или в Минск, который становится главным центром белорусской культурной жизни. 

К концу 1920-х белорусский национализм начинает тревожить и Москву. СССР постепенно переходит от веры в экспорт мировой революции к режиму осажденной крепости, а тут, у самой уязвимой границы, националисты-попутчики сомнительной надежности заправляют целой республикой. В начале 1930-х практически все лидеры белорусского национального движения будут уничтожены — и те, кто имел глупость вернуться из Европы, и те, кто был с большевиками с самого начала.

После Первой мировой белорусский национализм достиг немыслимых успехов благодаря своему прифронтовому положению. Совсем скоро, уже к началу 1930-х, он был разгромлен с обеих сторон фронта по той же причине.

Слабость или гражданственность

Однако 15 лет национального строительства невозможно отменить. Ускоренная смена поколений, быстрое распространение грамотности и урбанизация сделали белорусизацию необратимой. К тому же советская власть имела претензии к недостаточно лояльным деятелям, а не к самому проекту Белорусской ССР.

Национальность «белорус» институциализировали и сделали наследственной, республике сохранили формальные атрибуты государственности, собственную правящую номенклатуру и даже включили в ряды основателей ООН. К распаду Союза страна уже будет обеспечена очень многим из необходимого для независимого государства — прежде всего, миллионами людей, которые считают себя белорусами.

Можно сказать, что белорусский этнический национализм получился намного слабее, чем в соседней Украине, Польше или Прибалтике. Националисты, наверное, скажут это с сожалением. Но слабый этнический национализм — это недостаток разве что для национальных будителей рубежа XIX—XX веков. А в XXI веке все работает иначе.

Благодаря своей «слабости» и «запоздалости» белорусский национализм получился уникальным в Восточной Европе. Он не агрессивен, далек от антисемитизма и прочей ксенофобии и не содержит одержимости мифологизированными обидами из далекого прошлого, которые до сих пор не позволяют выстраивать конструктивные отношения с соседними странами.

Что плохого в «слабости» белорусского национализма, которая позволяет белорусам ставить социально-экономические вопросы выше, чем вопросы чистоты языка, веры, крови? При такой сложной истории сильный этнический национализм мог бы привести к тому, что жители Гродно ненавидели бы жителей Гомеля за то, что те неправильные белорусы, и наоборот. А все вместе они могли бы ненавидеть русских, поляков, литовцев. Учитывая геополитическое положение Белоруссии, такой сильный национализм скорее подрывал бы, а не укреплял белорусскую государственность.

Благодаря редкому стечению обстоятельств белорусам удалось выработать невиданную в Восточной Европе вещь — национализм, в котором гражданского гораздо больше, чем этнического. Опросы подтверждают, что белорусы ассоциируют себя прежде всего с государством, а не с кровью, религией, местом рождения. То есть это открытая, инклюзивная нация, и когда Лукашенко называет Белоруссию восточноевропейской Швейцарией, Минские переговоры по Донбассу тут не единственное основание.

К сожалению, книга Рудлинга не переведена на русский язык. И на белорусский тоже. Зато в сети можно найти негативные отзывы на нее белорусских националистов, недовольных тем, что автор препарирует их национальный проект без должного пиетета. Одна из самых непонятых и недооцененных стран Восточной Европы пока такой и останется — даже для собственных националистов.

Читайте также на Carnegie.ru