истории

«Мимо нее никто не проходил просто так, останавливались поболтать, играли» Врач, работавшая в клинике «Мать и дитя», рассказала «Медузе» о пятилетней девочке, которая провела там всю жизнь

Источник: Meduza

9 декабря «Медуза» выпустила текст Катерины Гордеевой о пятилетней девочке С., которая всю свою жизнь провела в перинатальном центре «Мать и дитя». В больницу ее определили родители — мать девочки считает, что ребенок неизлечимо болен. Однако руководитель клиники Марк Курцер признает, что С. не должна быть пациентом круглосуточного стационара. За содержание ребенка в клинике родители платили около миллиона рублей в месяц. После того, как история С. была обнародована, органы опеки Москвы заявили, что подадут иск об ограничении родительских прав в отношении матери и отца С. В редакцию «Медузы» написала врач акушер-гинеколог Ангелина Гарбер, которая работала в перинатальном центре с 2015 по 2018 год и неоднократно видела С. Она рассказала Катерине Гордеевой о подробностях пребывания ребенка в больнице.

— Когда и в качестве кого вы работали в центре «Мать и дитя»?

— Я работала с 2015-го по 2018-й вначале врачом-ординатором, а потом врачом-дежурантом в родильном отделении, далее совмещала дежурство, прием в женском центре и работу в приемном отделении перинатального центра.

— Как вы узнали о существовании С., взрослой девочки, живущей в отделении новорожденных без родителей?

— Я узнала о девочке, когда проходила интернатуру в Центре планирования семьи. Со мной этой историей поделился коллега в личном разговоре. Я тогда не поверила, думала, что это очередные байки из склепа, какие обычно бывают в любом медучреждении. Потом я своими глазами увидела С. и поняла, что все это — не вранье, а правда.

— Где и как вы обычно сталкивались с С.?

— Чаще всего я встречалась с девочкой в вечернее время, во время обходов на дежурствах и во время моего обучения в центре лечения невынашивания беременности, который находится в соседнем крыле от детского отделения. С. — очень милая, приятная девочка. Спокойная. Видно, что ласковая. Она всегда внимательно разглядывала незнакомцев. Я часто видела, как она рассматривает картины, которые висели в перинатальном центре на стенах, видела, как она по вечерам играет в игрушки. 

— Было ли в девочке что-то болезненное, что-то необычное, что характерно для детей с особенностями развития?

— Не могу точно сказать, но С. ничем не отличалась внешне от нормального ребенка. Единственное отличие — девочка носит очки, вероятно, есть какие-то проблемы со зрением. Этим отличия девочки от сверстников исчерпываются.

— Сколько, по-вашему, врачей или медсестер, медицинского персонала ПМЦ так или иначе сталкивались с С. за эти годы?

— Смотрите, заведующий детским отделением, в котором она находилась, и его исполняющий обязанности на момент отпуска или болезни — раз, медсестры, которые обычно дежурят сутки через трое, то есть еще три человека — вот тот круг, который встречался с С. ежедневно совершенно точно. Остальные сотрудники просто с ней сталкивались. Я допускаю, что кто-то из них мог даже не знать подлинную историю девочки, а воспринимал ее как какого-то пациента из отделения детей старшего возраста или педиатрического отделения.

— Но С. находилась в отделении, где все остальные пациенты — новорожденные. Это не вызывало вопросов?

— Возможно, она перемещалась между этажами, ходила по больнице. Она же ребенок и не сидела на привязи. 

— Были ли какие-то инструкции внутри перинатального центра о том, рассказывать о ней внешним людям или нет. И если рассказывать — то что?

— Нет, инструкций никаких не было. Никто не собирал никаких совещаний, не запрещал ничего обсуждать. Перед моим уходом из центра я подписывала договор о неразглашении коммерческой тайны, но в нем ничего не было сказано ни про пациентов вообще, ни про С. конкретно. Никаких указаний.

— То есть история девочки никак особенным образом не обсуждалась на уровне руководства?

— Нет. У меня за 3 года не было ни одного обсуждения ни с одним моим руководителем.

— Задавали ли вы сами кому-то вопросы, и что вам на них отвечали?

— Да. Так я узнавала об условиях, в которых живет девочка, о ее местонахождении, о том, где она играет, с кем она общается. Я расспрашивала людей, которые находились рядом с ней. И стало понятно, насколько девочка за эти годы стала дорога в общем-то чужим людям. Врачи и сотрудники перинатального центра С. полюбили. Мимо нее никто не проходил просто так, всегда останавливались поболтать, если было время — играли. Да, это какие-то две минуты, но это человеческое общение. Все девочке очень сочувствовали. 

— Никому не казалось странным, что внешне здоровая девочка и взрослая для этого учреждения, такое долгое время живет в центре? И все, что вы можете для нее сделать, — это поболтать или поиграть?

— Вы знаете, в перинатальном центре огромное количество пациентов. Все все время бегут куда-то, занимаются своими делами, иногда нет просто возможности поднять голову и оценить происходящее как бы со стороны.

Я пришла работать, когда С. уже была, уходила — она еще была. Это казалось некой константой. Я думаю, что врачи и медсестры, которые работали в отделении, где лежала С., скорее всего, были в курсе всех подробностей ее жизни и того, как она тут оказалась. Остальные — не задумывались: вот девочка, мы ее знаем и любим, уделяем ей время, все. У всех есть своя работа.

— Неужели никому и никогда не приходило в голову, что происходящее — здоровая девочка, живущая в больнице, — не очень-то нормально?

— Да, все разговаривали между собой. Но все это не муссировалось, не было самой главной темой. То есть, если мы с каким-то доктором едем в лифте вместе и увидели С. с няней, естественно, мы могли перекинуться парой слов о ребенке. Но так, чтобы специально об этом разговаривать, мне кажется, на это не было ни времени, ни сил, ни желания. 

— Были ли у сотрудников идеи предать огласке всю эту историю?

— Не могу сказать, может быть, и были. Но я об этом не знаю.

— Видели ли вы когда-нибудь кого-то, кто навещал девочку?

— Я видела только батюшку, который периодически приходил к С. Больше никого. Возможно, к девочке приходили и родители, и какие-то другие родственники. Но я этого не видела. Я редко заходила в то отделение, потому что все-таки я акушер, а не педиатр.

— Батюшка в облачении заходил?

— Да. Я не видела, что именно он делал, как служил в палате С., я просто несколько раз видела, как он заходил в палату и выходил из нее.

— Видели вы ее нянь?

— Да, видела. Видела, наверное, двух женщин. Не могу вам сказать, какие у них были отношения, мы близко не сталкивались, но я видела, что рядом с С. всегда находится одна из этих женщин.

— Знали ли вы о каких-то медицинских обследованиях, которые проводились С.?

— Нет, не имею об этом представления. 

— Как вы считаете, мог ли ПМЦ предпринять какие-то юридические усилия для того, чтобы девочка, если она здорова, не находилась в стационаре?

— Я не знаю. Наверное, юридически все это было непросто. Но хочу сказать о том, что со стороны ПМЦ для девочки были созданы лучшие, о каких только можно говорить, условия. Я знаю, с какой нежностью, заботой и сочувствием к ней все относились. О юридических аспектах этой истории я не знаю.

— Знали ли вы о порядке суммы, которую родители платили центру «Мать и дитя» за нахождение С. в клинике?

— Слушайте, работая в ПМЦ невозможно не знать порядок цен, существующих в группе компаний. Конкретные цены, естественно, я не знаю, но расценки представляю себе. 

— Сейчас многие говорят о том, что руководство ПМЦ устраивала ситуация, в которой оно получает ежемесячно огромные деньги просто за то, что здоровая девочка живет в стенах больницы, и никто об этом не знает. И именно это стало причиной того, почему все так долго молчали. 

— Я думаю, что руководство не делало это публичным, потому что существует врачебная этика и деонтология. Врачебный мир таков, что мы привыкли некоторые факты умалчивать. И не обсуждать то, из-за чего у нас могут быть проблемы.

Что касается финансов, то, видимо, вы просто не представляете себе финансовый масштаб группы компаний, возглавляемых Марком Аркадьевичем Курцером. Деньги, которые могли быть заплачены за одну одноместную палату в стационаре, не играли большой роли в бизнесе Курцера. Он птица очень высокого полета. Эта палата в любом случае была бы занята. Так что финансовый аспект здесь не слишком важен.

Я не удивлюсь, если, по крайней мере на первом этапе, были какие-то личные взаимодействия и личное желание руководства клиники помочь разрешиться внутрисемейным проблемам родителей С. Мне все-таки кажется, что клиника и ее сотрудники в этой истории исходили из благих побуждений. 

— Почему вы решили дать это интервью? 

— Мне кажется, нет людей, у которых не сжимается сердце от того факта, что ребенок находится постоянно в медицинском учреждении без каких-либо на то оснований. Хочется, чтобы у девочки было лучшее будущее, чем сегодняшнее настоящее. И чтобы она увидела мир таким объемным и большим, каким он является вне стен стационара.