«Русская школа йоги»: как силовики пытают людей в России Проект «Медузы», креативного агентства Zebra Hero и Комитета против пыток

Каждый десятый житель России сталкивался с насилием или угрозой насилия со стороны правоохранительных органов. Людей бьют током, ломают кости, растягивают тело, втыкают острые предметы, обливают кипятком, не дают дышать. Почти все пытки связаны с исправительными учреждениями и силовыми ведомствами. Для некоторых пыток силовики придумывают оригинальные названия: например, «Слоник» и «Ласточка».

О том, что людей пытают прямо здесь и сейчас, важно знать и не забывать. Не менее важно понимать, кто помогает людям, которых пытали силовики. В России такая организация называется Комитет против пыток. Чтобы напомнить о проблеме пыток и помочь правозащитникам, креативное агентство Zebra Hero выпустило серию видеороликов «Русская школа йоги», где актеры и музыканты наглядно объясняют, как выглядят самые популярные пытки. А «Медуза» поговорила с людьми, которых пытали в России.

Оформить пожертвование в адрес Комитета против пыток, который помогает жертвам силовиков по всей России, можно на его странице.

«Меня положили на пол на живот, а руки застегнули за спиной наручниками. Один человек заламывал мне руки за голову аж до затылка. Кости трещали»

Валерий Малахов, 44 года, дальнобойщик, живет в поселке Северном Курганинского района Краснодарского края 

В ночь с 13 на 14 апреля 2018 года мы с супругой Ольгой вернулись домой из Пятигорска — ездили к дочке, у нас внучка родилась. Часов в 10 утра к нам приехали с обыском. Потом соседи рассказали, что в те несколько дней, когда нас не было дома, сотрудники — человек 20 — ходили по нашему двору. Обыск продолжался с утра до четырех часов вечера, после чего нас с супругой в качестве свидетелей повезли в отделение [соседнего] города Гулькевичи. 

Через дорогу от нас жила бабушка Люба. Она пропала 4 апреля, ее кто-то убил. В полиции хотели, чтобы мы с супругой взяли вину на себя. При этом нас сразу разделили: супруга была в одном кабинете, а я — в другом. Сначала сотрудники пытались беседовать. Говорили, что, если я признаюсь, получу шесть лет, если нет — пятнадцать. Я спрашивал: «Как я напишу о действиях, которые не совершал?» А они: «Неважно, мы тебе расскажем. Ты будешь писать, мы будем диктовать». Но я отвечал на все вопросы правду: я был на работе [в тот день], у меня и доказательства есть — накладные, что я был в рейсе. Им мои ответы не нравились, поэтому они начали меня избивать.

Супругу тоже избивали. Я кричал от боли, они [сотрудники полиции] открывали дверь, чтобы жена слушала. Потом наоборот. Мне говорили: «Если признаешь свою вину, она перестанет кричать, нет — будет еще хуже, еще сильнее кричать будет». Я отвечал, что чужую вину на себя не возьму, пускай хоть застрелят меня. Я не должен нести за кого-то наказание. «Ищите, — говорю, — это ваша работа». Но им без разницы, кого посадить, ломают людей, и все. 

Сначала я сидел на стуле. Меня били руками и ногами то по голове, то по бокам. Потом меня положили на пол на живот, а руки застегнули за спиной наручниками. Один человек заламывал мне руки за голову аж до затылка. Кости трещали.

Остальные сотрудники — их было человек 8–10, точно не знаю, — пинали меня. Одновременно меня били дверью по голове. Не знаю, сколько это продолжалось. Потом меня снова посадили на стул. В голове дурман. Какой-то сотрудник захотел чай попить, закипел чайник, и я почувствовал, как по голове льется кипяток. На шее сразу волдыри появились. Было очень больно и неприятно. Он [полицейский] сказал, что вот, курей кипятком обливают, чтобы перья общипывать, а они мне голову будут кипятком обливать, и волосы сами слезут. Еще добавил: «Скальп снимем, будешь лысый, как Фантомас». 

К трем часам утра они [сотрудники полиции] разошлись и вернулись только к девяти. Нас [с супругой] повезли на освидетельствование. Потом в больницу, чтобы мы подышали в трубочку на алкоголь. Затем — к следователю. Он нас допросил, и в половину десятого утра нас доставили домой. Полицейские каждый божий день были в поселке, ходили по дворам. Приезжали [на машинах] без номеров, вылавливали людей, закидывали в машину и увозили. Так человек 20 из поселка — избивали, обливали кипятком, некоторым пальцы плоскогубцами ломали. Но все боятся дать показания [против сотрудников отдела]. 

29 апреля меня снова забрали, но уже не били, а психологически на меня давили. Говорили, что найдут у моего 16-летнего сына наркотики и он загремит на 10–15 лет. Или что он домой с учебы не доедет (он учится в техникуме на строителя), потому что его нечаянно собьет машина. Но я не стал ничего подписывать. Я обычный работяга, христианин, пускай меня хоть инвалидом сделают, но я чужую вину на себя не возьму. 

Мы с супругой возили документы [о том, что нас избивали] в прокуратуру и УФСБ Краснодара. Но они все в Гулькевичи отсылали. Нас следователь вызвал, допросил. Я спросил, что будет дальше. Он: «Я вызову оперов, побеседую с ними». Я возмутился: «И все? На этом дело под стол уберете?» Он промолчал. Никаких движений нет. Хотя потом мы даже в Москву писали — в прокуратуру и МВД. Но Москва пересылает все в Краснодар, а Краснодар — опять в Гулькевичи. 

После того как на меня кипятком лили, что-то произошло с глазами. За день они становились красными, как будто в них насыпали песок. Рези постоянно. Я так год страдал, обращался к врачам — они назначали капли, мазь. Сейчас стало лучше, со здоровьем все нормально. Но все равно нервничаешь. В прошлом апреле суд дал моей жене [как подозреваемой в деле об убийстве соседки] два месяца заключения, но благодаря адвокату она вышла через 10 дней — против нас [у следователей] ничего не было. Месяц назад, 2 июля, ситуация повторилась — жену опять закрыли и отправили на два месяца в СИЗО в Краснодар. Там опять на нее производится давление. Как тут не нервничать, елки-палки? У нас в следующем году серебряная свадьба. Как пережить эти страдания? Как пережить, что нас запугивали и избивали?

«Надавили на спину, так что моя голова оказалась возле ботинок, а руки в наручниках сзади. Потом перевязали ноги, а веревку через плечи привязали к наручникам. Я лежал согнутый, ничего не мог сделать»

Венер Мардамшин, 49 лет, не работает, находится под государственной защитой

Это случилось в 2016 году, 10 ноября — в День полиции. Я тогда жил в Нефтекамске [в Башкирии]. Жена заболела. Утром я отвез ее в больницу, а сына — в школу. Приехал домой около 10 утра. Во дворе меня скрутили, [натянули] на голову шапку и [неплотно] пакет, увезли в неизвестном направлении. Минут 30–40 мы ездили по городу. Потом на меня надели наручники, сковав руки сзади, и завели в помещение второго этажа. Посадили на пол. Надавили на спину, так что моя голова оказалась возле ботинок, а руки в наручниках сзади. Потом перевязали ноги, а веревку через плечи привязали к наручникам. Я лежал согнутый, ничего не мог сделать. 

Сперва меня сильно избивали руками и ногами. Из-за этого я уже не все чувствовал — потом стали применять электрошокер. Скорее всего, из-за избиений [от которых перестал чувствовать боль] я и выдержал удары током. Они очень сильные — человека вырубает один удар. А у меня их больше ста было. Мой сын (тогда ему было восемь лет) после насчитал на одной ноге 64 точки [от электрошокера] — это не считая вторую ногу, руки, голову и ладони. Я был весь обгоревший. У меня даже волосы сгорели. 

Сотрудники полиции хотели, чтобы я признался в преступлении, которое я не совершал. Меня даже в тот день не было в республике [Башкортостан]. Еще — чтобы оговорил директора большой компании, в которой я работал. [Чтобы] сказал, что по ее [директора] заказу похитил человека, конкурента. Не знаю, как так получилось, что я не сломался. Но если уж не совершал [преступление], то не стал человека оговаривать. 

Пока меня избивали, в соседнем кабинете сотрудники отмечали День полиции. Часа через четыре они напились, стали смелыми. Среди них был начальник уголовного розыска, которого я знал. Я узнал его по голосу и сказал: «Ты меня боишься, что ли? Сними пакет». Он ответил, что ничего не боится, и с меня сняли пакет и шапку. Тогда я всех увидел.

[Сотрудникам полиции] не помогли ни электрошокер, ни избиения, поэтому они взяли бельевую палку из шкафа и подвесили меня на ней между двумя столами. В таком положении я мучился не знаю сколько. Я терял сознание. Вообще все было… Даже вспоминать не хочу. Кошмарный сон. Все немеет, больно. Потом я уже как мясо был. Делать нечего, меня отвязали и приставили ко мне двух молодых оперов, они всю ночь со мной просидели. 

В какой-то момент они [сотрудники полиции] сказали: «Если ты не признаешься, дай нам человека, который возьмет это преступление на себя и скажет, что заказчицей была директор фирмы». Я сказал, что такого человека знает мой знакомый. Они его нашли, привели. Он увидел меня и пообещал, что приведет подходящего человека, — ему надо было вырваться [из отдела]. Когда он вышел, поднял народ, жене моей сказал [о случившемся]. 

Утром с меня взяли объяснительную, якобы я пьянствовал со знакомыми, [был задержан] и претензий к полиции не имею. Меня довезли до двора. Оттуда меня забрала скорая — ее супруга вызвала. Я не мог ходить. Мне сломали позвоночник, отбили почки, в тазовой кости тоже что-то было не так из-за того, что я долго лежал в отделе [полиции]. У меня развился синдром длительного сдавления — он возникает, когда человека в течение нескольких часов сдавливают и кровь не везде поступает. Я чуть не умер. Еще у меня был сильнейший отек всего тела, из-за чего через несколько дней меня увезли на скорой в Уфу и там положили на трое суток в реанимацию. Потом я 27 дней пролежал в больнице.

11 ноября супруга написала заявление в Следственный комитет о том, что полицейские меня пытали и заставляли дать признательные показания в разбое, краже человека и угоне машины. Сотрудники приходили ко мне в больницу, просили, чтобы я их не узнавал. А через 40 дней — я тогда находился в санатории в Оренбурге — ко мне пришли опера из уголовного розыска Нефтекамска и предъявили обвинения в разбое и похищении человека. Такое только у нас в России, блин, может быть!

Меня увезли в отдел полиции. Там уже был целый том уголовного дела с доказательствами моей вины. Они [сотрудники полиции] предоставили сигареты с места преступления, мои волосы, понятых. Суд арестовал меня на два месяца. Мы с адвокатом это обжаловали, и через 10 дней Верховный суд [Республики Башкортостан] меня отпустил. Потом мы начали разбираться [с представленными доказательствами моей вины]. Сигареты были действительно мои, но преступление было совершено в 2015 году, а экспертиза показала, что сигареты были выпущены в 2016-м. Волосы, которые якобы нашли на месте преступления, вообще были отрезаны. И так со всеми доказательствами. 

Первое время я боялся не только тех, кто меня бил, а вообще всех полицейских. При виде сотрудника меня трясло. Просто проходящий мимо полицейский был для меня как собака. Но я все равно дошел до суда [как потерпевший в деле о пытках]. Ладно бы меня один раз по башке или по животу ударили, сказали: «Ты или не ты [совершил преступление]?» — но меня реально пытали. Сейчас я нахожусь под госзащитой. Мое дело расследовали в Уфе. Целый год шли суды, в итоге Нефтекамский суд вынес приговор, в котором сказано, что мне действительно был нанесен вред средней тяжести. Доказано, что меня били электрошокером, но что это делали полицейские — не доказано. Начальника уголовного розыска, который отсидел на тот момент в изоляторе полтора года, освободили. Мы обжаловали решение в Верховном суде [республики], он отменил это решение и отправил дело на новое рассмотрение. В январе [2019 года] опять начались суды, они до сих пор идут, и конца им не видно. 

Я опознал шесть человек, которые меня избивали, но по делу проходят только двое. Есть еще одно дело — в отношении неустановленных сотрудников полиции. Почему неустановленных, не знаю. Показания против полиции дал и мой знакомый [которого вызывали в отдел, когда меня пытали]. Ему подбросили наркоту и арестовали. В изоляторе он поменял показания, а когда вышел, рассказал, как все было на самом деле, в Следственном комитете. В итоге его посадили с наркотой на три года. Он отсидел год и семь месяцев, на днях вышел. Такие дела творятся.

Я надеюсь, что справедливость восторжествует, но не знаю это наверняка. [Полицейские прибегают к пыткам] из-за своей безнаказанности. Им все дозволено. Вот и в этот раз они не думали, что дело может так обернуться.

«К мизинцам подключили провода. Судороги были такими, что я вначале несколько раз ударился о стену. Чтобы не было следов побоев, меня отодвинули от стены»

Сергей Ляпин, 55 лет, не работает, Нижний Новгород

В ночь с 24 на 25 апреля 2008 года я собирал металлолом около гаражного массива в поселке Ильиногорское (поселок находится в Нижегородской области — прим. «Медузы»). Там выбрасывают много металла, я его собирал, чтобы сдать. Я тогда работал охранником, но мне был нужен заработок побольше. Потому что у меня большая семья, семь дочерей. Одна, от первого брака, живет в Москве, а остальные — со мной. Ко мне подошли сотрудники полиции, представились, сказали, что нужно проехать к ним в отделение. Паспорт и водительское удостоверение у меня были с собой, все нормально. Я прошел с ними. Они обращались корректно. В отделе был инспектор уголовного розыска — с него все и началось. 

Я даже не понял, что они от меня хотели. Он [инспектор] завел меня в кабинет, связал ремнем, усадил на пол. Начал силой растягивать меня всяко-разно. А руки, ноги связаны были, больно. Я его спрашивал, что ему нужно. Думал — подпишу все. Он отвечал, что ему ничего не надо: «Это еще не больно, сейчас приедет гестапо».

Через какое-то время он позвонил кому-то — как я понял, дежурному из другого поселка. Тот привез с собой агрегат, который вырабатывает ток. К мизинцам подключили провода. Судороги были такими, что я вначале несколько раз ударился о стену. Чтобы не было следов побоев, меня отодвинули от стены. Я не могу описать то состояние — сокращение мышц происходит, а я связанный. Боль страшная. Сотрудникам, видимо, интересно. Один другому говорит: «Дай я попробую [пустить ток]». Потом первый предложил полить меня водой — физику, значит, в школе учили, [знают] что вода лучше проводит электрический ток. Они продолжили бить меня током.

На мой вопрос, что им от меня нужно, они объяснили, что хотят меня воспитать — я к ним из другого района приехал. Так я и не знаю, что им нужно было. Ничего, видимо, не нужно, а только поиздеваться. Я не знаю, сколько они меня пытали. Потому что я несколько раз отключался. Чтобы привести меня в сознание, они били меня по лицу — потом кровоподтеки были. Чтобы я громко не орал, они мне в рот засунули самодельный кляп — тряпку или полотенце. 

В какой-то момент меня отвезли в спецприемник. Утром там сменился дежурный. Он увидел, в каком я состоянии, и не захотел на себя брать ответственность. Вызвал скорую. Скорая привезла меня в травмпункт. Там меня принимать сначала не хотели, потому что у меня не было паспорта. А потом отправили в больницу. Там они описали все, что со мной было: термические ожоги на руках, сотрясение мозга, ушибы в грудной клетке. В больнице я пробыл дней 20.

В день, когда меня выписывали, один из тех, кто меня пытал, приехал. Я спрятался в палате, но слышал, как он говорил врачам: «Как вы такого плохого человека лечили!» Из больницы я приехал домой. Сотрудники начали звонить в квартиру. Жена не стала открывать. Они продолжили ломиться, угрожали, что встретят меня, когда я в сад пойду за детьми. Ушли они, только когда жена позвонила в прокуратуру. 

Сейчас у Сергея Ляпина первая группа инвалидности. Он с трудом говорит и передвигается. Рассказ Сергея помогла дополнить его жена Лилия.

Лилия: О том, что Сережа задержан, я узнала от адвоката. Не помню, когда именно он позвонил. Я была в шоке. Я из своей жизни хочу вычеркнуть тот период. Я была с двухмесячным ребенком. У меня во время обыска отобрали коляску, я с ней [дочкой] ходила на улицу гулять на руках. Кстати, вещи после обыска вернули в большем количестве, чем забрали. Я у мамы на даче укладывала брусчатку, там была одна киянка. Вернули три киянки. Бассейн [надувной], наоборот, не вернули. Хотя мы даже чек прикладывали. 

Ему давали документы, он подписывал не глядя после этих пыток. Подписал на 17 краж. Если в чем-то не сознавался, его «дорабатывали». По всем делам решение суда — мировое соглашение. То есть даже те люди, которые понимали, что их кто-то обокрал, знали, что этот человек [Сергей] — козел отпущения. 

Знаете, сколько я писала этих писем [с заявлениями о пытках]. Были одни отписки. Если бы не Комитет против пыток, я не знаю, как бы вытащила супруга из этой клоаки. Я наивный советский человек. Я надеялась на букву закона, а оказывается, буква закона не функционирует у нас для простых смертных. Закон действует только для привилегированных — тех, кто много крадет, во многом виновен. 

Несколько лет назад мы выиграли Европейский суд — Россия признала, что есть пытки. Сейчас мы пытаемся наказать людей, которые отняли здоровье у моего супруга. Он из больниц не вылазит. Медицина наша перестраховывается, боится сделать свой диагноз. Но в апреле Сергей наконец-то получил первую группу инвалидности. Я не медик, не могу сказать [стала ли инвалидность результатом пыток]. Это не установлено. После того как его пытали, он очень много пил и колол обезболивающее — это сказывается на печени. На сегодняшний день у него плохо работает печень. Мне не страшно [добиваться справедливости], только я понимаю, что это бесполезно. В нашей стране справедливость не для простых смертных. В апреле этого года три года условно дали человеку, который пытал Сережу. Одному из троих. Одному!

«Не знаю, насколько садистом нужно быть, чтобы вытворять такое с человеком»

Альберт Кузнецов, руководитель отдела расследований Комитета против пыток

Пытки применяются выборочно. Как показывает практика, полицейские или другие сотрудники правоохранительных органов, которые применяют пытки, сначала убеждаются, что человек никуда не будет жаловаться. Это может быть предубеждение, какое-то внутреннее чувство: они ощущают, что человек ничего не докажет, и сам человек понимает, что он ничего не докажет. Поэтому он никуда не идет, не сообщает. Все это приводит к тому, что процент тех, кто обращается с жалобами на пытки, совершенно далек от реального числа людей, которые от пыток пострадали. Их количество может быть в десятки раз больше. 

Наш основной контингент — люди не самого привлекательного социального статуса. Люди, которые страдают от алкоголизма, живут за чертой бедности. Скорее те, чей вид вызывает у общества порицание, нежели «положительные герои». Поэтому полицейские с точки зрения бытовой логики видят, что перед ними маргинальный элемент, и думают: «А почему бы нам его не избить, а почему бы нам его током не попытать, почему бы нам на него пачечку подвисших уголовных дел не повесить?»

Это главная группа риска, но нередко попадаются и вполне приятные люди, Сергей Ляпин, например, отец семерых детей, достаточно активный человек, имевший собственный бизнес. У истязателей нет какого-то фильтра — от пыток пострадать может каждый. Среди жертв попадаются и совершенно безобидные домохозяйки, ни разу не имевшие проблем с законом, и даже бывшие сотрудники правоохранительных органов.

Из-за того что условные палачи тщательно скрывают свои преступления и сильно запугивают своих жертв, то к нам в итоге обращаются совсем отчаявшиеся, либо принципиальные правдорубы, либо те, кто получил серьезные увечья. В последнем случае действительно получается что-то доказать, потому что факт наличия тяжелых увечий довольно-таки трудно скрыть. Как и факт смерти. Как бы цинично это ни прозвучало, смерть — значительное происшествие, замять его не получится. 

Судьба дела часто зависит от активности самого заявителя. Если заявитель предпринимает действия для фиксации того, что с ним произошло, запоминает все, может воспроизвести картину случившегося в деталях, может назвать людей, которые готовы подтвердить его слова. Часто бывает, что люди, к кому приходят наши юристы за подтверждением, боятся, ничего не говорят. При виде заявителя они могут поменять свое решение.

Бывает, факт пытки настолько очевиден, что достаточно каких-то формальных технических мероприятий — и можно довести дело до суда. Как правило, так происходит, если человек получил увечья, явно находясь в отделе полиции. И увечья настолько серьезные, что объяснить законность применения физической силы просто невозможно. Либо же каким-то случайным образом обстоятельства [пытки] кем-то фиксируются, попадают на видеокамеры. Последние несколько лет громкие приговоры по делам, которые у нас быстро доходили до суда и быстро расследовались — это те пытки, которые попали в объективы, где бескомпромиссно видно от и до: пришел, побили.

Гораздо сложнее обстоят дела с людьми, которые получили повреждения при задержании. Полицейские во время задержания могут законно насилие применять. В таком случае очень тяжело доказать, что человека потом пытали в отделе полиции. Полицейские пишут в рапорте, что применили физическую силу при задержании, поэтому у человека есть телесные повреждения. Говорят, что все было законно: он пытался скрыться или оказал сопротивление. Такие дела обычно долго расследуются, и нам приходится обращаться в Европейский суд.

Каким образом мы понимаем, что были пытки? Мы проводим расследования, изучаем документы, подключаем экспертов. Медицинские эксперты устанавливают, могли ли при тех обстоятельствах применения физической силы, которые указаны в рапорте, появиться те повреждения, которые имеются у человека. Или они могли образоваться только при тех обстоятельствах, о которых сам человек сообщает. Но следователи не всегда признают такие медицинские данные достаточными доказательствами. Еще они могут придумывать какие-нибудь безумные отмазки, что, например, бесы в человека вселились, и он начал биться обо все, неестественно выгибаясь.

На мой взгляд, основная причина, по которой пытки в России имеют столь массовый характер, это абсолютное нежелание Следственного комитета расследовать такие дела. Мы регулярно сталкиваемся с тем, что расследования откровенно заминаются следствием: уголовные дела не возбуждаются годами, по ним выносятся десятки решений, которые признаются незаконными, отменяются, но следователей это не останавливает — они продолжают и продолжают их штамповать под копирку, игнорируют по своему усмотрению многие доказательства и верят на слово самим истязателям, нежели их жертвам. Все это приводит к тому, что недобросовестные сотрудники еще более укрепляются в чувствах собственной безнаказанности и вседозволенности.

Привлечь сотрудников к ответственности бывает сложно даже после решения Европейского суда. Вот, например, по Сергею Ляпину дело возбудили только через восемь лет после пыток, после решения Европейского суда. Хотя там были жестокие пытки. Сергей получил серьезные повреждения, спустя 10 лет они привели к тому, что у него теперь инвалидность. У него практически не работает нога, отнимается. Проблемы с речью. Буквально несколько лет назад, когда начались следственные действия, у него вообще таких проблем не было. А до пыток он занимался спортом, был активным мужчиной, у него целая куча детей.

После пережитого его жизнь сильно изменилась. Но из-за безалаберности следователей дело дошло до суда ровно в тот момент, когда закончился срок привлечения виновных к уголовной ответственности по этой статье. В итоге один из обвиняемых вышел из дела, попросил прекратить его преследование, так как сроки истекли. Второй планировал добиться оправдательного приговора и восстановиться на службе, но у него это все же не получилось. Он был осужден, но находится на свободе. Серьезное дело, но [Сергея Ляпина] все равно не удалось защитить теми правовыми механизмами, которые у нас имеются.

В РФ не прецедентная система, и все наказания зависят исключительно от воли судьи. Они бывают абсолютно разными. Где-то совсем «смешные» маленькие наказания — условные сроки. Бывают и обратные, чересчур жестокие, когда думаешь — он был неправ, но тоже сурово. Конечно, последний вариант встречается крайне редко, а первый — часто. Но все равно единообразия в этом вопросе нет. Логика вынесения приговоров вообще непонятна. Одна и та же статья, санкции по ней довольно-таки размашистые, и всегда какая-то доля случайности присутствует при вынесении приговора.  

Эволюционируют как система привлечения сотрудников к ответственности за применение пыток, так и система применения этих самых пыток. Полицейские, применяющие пытки, заинтересованы в том, чтобы уйти от ответственности, чтобы следов их незаконной деятельности не оставалось. Поэтому они уже не применяют какие-то старые методы, — в частности, противогаз надевать на лицо («Слоник») и таким образом душить. На противогазах часто остаются волосы, слюна, пот.

Потом оперативники из отдела собственной безопасности приходят, изымают этот противогаз, проводят по нему экспертизу и выясняют, что на служебном противогазе оказался пот, либо какие-то биологические следы человека, который жалуется на пытки. Сразу же появляются в деле доказательства. Поэтому сейчас вместо этого используют полиэтиленовые пакеты. Пакет надели, подушили — и его можно выкинуть, следов не остается. 

Ток используют. Раньше клеммы крепили напрямую к коже, и было легко зафиксировать повреждения. Полицейские в какой-то момент это прознали, и сейчас многие обвязывают мокрым полотенцем конечности или другие места соприкосновения тока с телом. То есть изощряются, подстраиваются под современные медицинские технологии. Поэтому для того, чтобы более эффективно бороться с пытками, наверное, нужно, чтобы в самом МВД признавали наличие такой проблемы. И сотрудники отдела собственной безопасности более активно работали по таким жалобам. Как показывает практика, при их быстром реагировании раскрываемость повышается.

Сложно сказать, как быстро меняются типы пыток. Иногда более смекалистые сотрудники приходят. Еще это зависит от отдела к отделу: где-то более прогрессивные садисты, где-то менее прогрессивные. И от структуры к структуре зависит — пытают же не только сотрудники полиции. У нас есть заявления на ФСИН, на ФСБ — практически на всех, кто занимается расследованием. Люди жалуются, что к ним применяют пытки все, кто только можно. Не все эти жалобы оказываются правдой — тоже нужно отдать должное. 

Скручивания суставов до сих пор популярны. Потому что нужно постараться, чтобы после этого остались следы. У нас были дела по пыткам со связыванием людей, но только из-за того, что они очень активно пытались вырваться и получали травмы суставов — таким образом удавалось доказать пытку. В большинстве случаев, если человека связывают так, что он даже дернуться не может, ему очень тяжело в такой неудобной позе, и, к сожалению, следы какие-либо могут не остаться после этого.

[Из самых изощренных пыток] я помню одному человеку, который к нам обратился, пассатижами ноготь вырывали из пальца. Может, я путаю, и не пассатижами, а плоскогубцами, но у него пальцы были изувеченные. Совершенно жестокий изощренный метод, притом его обвиняли в какой-то ерунде — то ли кража велосипеда, то ли мопеда, что-то такое. Не знаю, насколько садистом нужно быть, чтобы вытворять такое с человеком.

Этот материал вышел в рамках проекта «Голунов. Сопротивление полицейскому произволу». Оформить пожертвование в адрес Комитета против пыток, который помогает жертвам силовиков по всей России, можно на его странице.