истории

20 лет назад в давке в центре Минска погибли 53 человека. Писатель Саша Филипенко объясняет, как эти события изменили Белоруссию

Источник: Meduza

20 лет назад, 30 мая 1999 года, в центре Минска погибли 53 человека, большинство из них — молодежь. Тысячи посетителей пивного фестиваля попытались укрыться от дождя с градом в подземном переходе возле станции метро «Немига», из-за чего началась давка. Это самая массовая гибель людей в истории современной Белоруссии. Она послужила завязкой романа белорусского писателя Саши Филипенко «Бывший сын». «Медуза» попросила Филипенко рассказать, как события на «Немиге» изменили белорусское общество.

Саша Филипенко родился в Минске в 1984 году. В 2003-м уехал в Россию по политическим мотивам. Работал на телеканале «Дождь». Дебютный роман Филипенко «Бывший сын» вышел в 2014-м. Главный герой по имени Франциск впал в кому после давки на «Немиге» — и вышел из нее через много лет; за это время Белоруссия окончательно превратилась в авторитарное государство.

В Минске стояла жара, был пивной фестиваль и концерт популярной российской группы «Манго-Манго». По городу среди молодежи прошел слух, что там будут разливать бесплатное пиво и раздавать бесплатные сигареты. В общем, какое-то большое событие, о котором все говорили. А когда в Минске происходят большие события — особенно в то время, когда город был меньше, был более концентрированным, — как правило, в них участвуют все. Люди устремились на этот фестиваль, и вдруг посреди жаркого дня случился ливень с градом, так что все побежали искать укрытие. Тысячи из них с двух сторон устремились в подземный пешеходный переход [у станции метро «Немига»]. Двери в метро были закрыты — и случилась давка, в которой погибло множество молодых людей.

Я жил в самом центре Минска и в тот день играл с друзьями по двору в футбол. Мне было 15 лет, я очень устал; те, кто были постарше, поехали — а мне было просто лень. Мое первое воспоминание — что я сидел дома, и за окном одна за другой стремительно проезжали машины скорой помощи. Других машин вообще не было — только скорые. А дальше включилось сарафанное радио: наутро люди стали звонить друг другу и рассказывать разные истории, потому что не было точной информации. Кто-то говорил, что поезд сошел с рельсов; кто-то — что в зале обвалился балкон; только через несколько часов стали понимать, что на самом деле произошло. Телефон звонил и звонил: «Твой дома? — Слава богу!» К счастью, все ребята, которых я знал, побежали не в переход, а в другую сторону.

Мне сложно сейчас говорить, как отреагировали власти, потому что я в этой ситуации разбирался задним числом, когда писал книгу [«Бывший сын»]. Но понятно, что следствие буксовало и родственники очень долго пытались понять, что действительно произошло. Думаю, как во всякой катастрофе, у нее не одна причина, а несколько: то, как резко изменилась погода; то, что люди рванули в этот переход с двух сторон.

Многие говорили, что люди бежали в одну точку, потому что на дорогу их не пускало милицейское оцепление, и у них не было возможности перебежать на другую сторону. Конечно, никто не мог помыслить, что из-за скользких ступеней люди начнут падать, что толпа не остановится.

Все тогда говорили о милиционерах, которые принимали решение — открывать двери в метро или нет (вход на станцию «Немига» из подземного перехода был закрыт — прим. «Медузы»). Один погиб, пытаясь спасти людей, а другой, который стоял за дверями и наблюдал за всем, — должен он был открыть или нет? Я думаю, что даже тот милиционер, который не открыл, не мог быстро сообразить [что происходит], потому что все случилось буквально за мгновения — максимум за несколько минут. Просто представьте себе любой пешеходный переход в Москве, который вдруг наполняется тысячами людей с разных сторон. Что он должен был сделать? Открыть станцию метро? Но, наверное, у него были какие-то предписания на этот счет. Ведь двери и должны быть закрыты во время массовых мероприятий, чтобы не произошло давки на самой станции метро.

Когда я писал книгу, то разговаривал со многими людьми, которые там были. Все очень по-разному описывали [события], и я думаю, это потому, что человек говорит не об объективной реальности, не о том, что было на самом деле, а о том, что ему запомнилось в состоянии аффекта. В итоге сцену в книге я основывал на легендах, которые кружили в воздухе. Мне кажется, что в этом и соль. Сцена так точно написана, потому что со временем каждый белорус начал чувствовать, что побывал на «Немиге». Мы это все словно пропустили через себя, и каждый, уверен, сотни раз прокручивал это.

«Немига» стала для всех значимой точкой, главной, если это слово применимо, трагедией новой Беларуси. Большой удар, после которого страна, с одной стороны, взбудоражилась, а с другой — впала в спячку.

Когда случаются большие конфликты между другими странами, мы страдаем больше всех — но все равно ощущаем, что живем в очень спокойной стране. Я родился в 1984 году, и до 1999-го было чувство, что у нас ничего не происходит — у нас не было «лихих девяностых», у нас не было разборок, у нас не было взрывов. Если в Минске и случались заказные убийства, то это были совершенно исключительные случаи, просто потому что у нас и делить было нечего.

Всегда есть ощущение, что ужасы происходят в России, а у нас этого не случается. Да, есть свои проблемы с режимом, могут пропадать журналисты, но всегда есть чувство — и это то, что декларирует государство, — что если ты простой гражданин и не вмешиваешься в политику, а живешь своей частной жизнью, с тобой все будет хорошо. Здесь же случилась какая-то ошибка матрицы, какое-то нарушение правил. Это выходило за рамки нашего понимания жизни.

Мне кажется, что все белорусы, которые помнят события на «Немиге», с этого времени боятся массовых скоплений людей. По-моему, это теперь у нас в ДНК. Я бы не стал это связывать напрямую, но после «Немиги» людей на всех политических акциях становилось все меньше и меньше: в 1996 или в 1997 годах они собирали 50-60 тысяч человек, дальше приходило меньше, меньше — а потом почти никто. Всплеск случился в 2010 году, но там тоже поначалу собралось две тысячи человек — и казалось, что в этот раз снова никто не выйдет. Для меня лично показательно: когда в 2010 году мы двинулись в сторону Дома правительства, и надо было спускаться в подземные переходы, я четко помню, как люди в толпе очень организованно передавали друг другу: «Впереди подземный переход, не скапливайтесь, не толпитесь».

Помимо того, что власти стали серьезнее относиться к проведению массовых мероприятий, в нас самих что-то изменилось — мы стали больше заботиться о порядке. Если вы путешествуете из России в Беларусь, то можете увидеть это невооруженным глазом. В Беларуси гораздо меньше денег, она гораздо беднее, но, когда вы приезжаете в белорусские деревни, то видите, что люди пытаются привести их в этот самый порядок. Конечно, это результат не только этих страшных событий, но и всех страшных событий, которые происходили в истории Беларуси. Первая мировая война проходит без нашего участия, но наши земли закатывают катком — их нужно поднимать из того, что осталось. Потом Вторая мировая война, мы в составе СССР, но уничтожают именно нас, отступают — и уничтожают еще раз. Так что, мне кажется, восстановление у нас в природе, в нашем национальном ДНК.

[Неправильно] говорить, что трагедия на «Немиге» произошла из-за того, что белорусский режим прогнил — этот режим пришел к власти в 1994 году, и за пять лет просто не успел бы прогнить настолько. Мне кажется, трагедия как раз потому и случилась, что это было время становления, неразберихи и спонтанности. Меня сложно назвать защитником режима, я просто стараюсь быть объективным и поэтому говорю, что это страшная трагедия [из числа тех], которые, к сожалению, могут случиться в любой стране. Было бы чрезвычайно странно под предлогом катастрофы бороться с государством, и очень правильно, что этого не происходит.

В 2003 году я уезжал из Минска с чувством, что это город, который уснул, лежит в коме и уже никогда не проснется. Это мое решение было связано с нежеланием оставаться в стране, которая по политическими причинам закрывает мой университет — это был Европейский гуманитарный университет, он сейчас в Вильнюсе. Поэтому мне сложно сказать точно, как Минск приходил в себя, потому что я этого времени не застал. Но я могу говорить совершенно точно, что сейчас Минск живет полной жизнью, и [это] вполне себе прекрасный европейский город. Правда, с «фасадной политикой»: если приехать на три-четыре дня, будет полное ощущение Европы с отливом советского; и только если вы там поселитесь, то поймете, как все устроено на самом деле.

Мне кажется, трагедия осталась в прошлом, ее пережили. Если вы сегодня откроете белорусские новости, то, скорее всего, увидите, что лось откуда-то сбежал или кто-то сфотографировал лису фоторужьем — какие-то события небольшого масштаба. И это прекрасно: маленькая страна для жизни, у которой нет больших амбиций.

Фрагмент из книги Саши Филипенко «Бывший сын»

Когда первая капля дождя упала на лицо, Циск был всего в нескольких шагах от перехода, но к укрытию не поспешил. Вода показалась чем-то инородным. При такой жаре о дожде не могло идти и речи. Здесь не было места осадкам — одной лишь духоте. «Наверное птица, черт ее дери», — подумал Циск.

Через мгновение вылазка повторилась. Вновь капля. И еще. Кап-кап. И еще и еще. Moderato, аllegro и тотчас рresto, одна за другой, величиной с вишню. Подняв голову, Франциск увидел изменившееся, вмиг ставшее черным, как асфальт, небо. Дал ливень. С градом. Содрогнулась земля. Рухнула температура. Посыпались ледяные осколки. Как стекло. Будто кто-то разбил небо, будто кто-то включил ледяной душ. Затрубил гимн воде. Застучал камертон. Страшный. Циск огляделся: «Курва!», — со всех сторон, словно в смыв, многотысячная толпа потекла в переход. Франциск остолбенел. Вздрогнул. Съежился. Холодная майка прилипла к телу. Промокли кроссовки. Ему следовало бы срочно что-нибудь предпринять, но он не мог поверить собственным глазам. Несколько тысяч человек бежали прямо на него. С юга, с севера, справа и слева. Как все перелетные птицы мира. В одну только точку, туда, где было одно единственное, ближайшее укрытие от дождя. Задрожали руки. Очнувшись, Циск попытался перебежать дорогу, но было поздно — путь преградил милицейский кордон. На проезжую часть никого не пускали. Человек в серой, как небо, форме приказал возвращаться назад. Франциск попался. Он понял, что теперь может бежать только в переход. Кто-то толкнул в плечо. Затем еще и еще. Франциск вдруг почувствовал, как ноги, против его воли, оторвались от земли. Толпа понесла его к мраморным ступеням. Циск не мог поверить собственным глазам. Носки едва касались асфальта, и он с бешеной скоростью приближался к входу в метро. С каждой секундой толчки становились все более грубыми. Теперь Франциска не подталкивали, его несли и били. Грубо и сильно. Циску впору было переживать за собственную жизнь, но в тот момент он еще не понимал, к каким последствиям приведет зарождавшаяся давка. Франциск опасался, что кто-то испачкает его новые кроссовки, вытащит кошелек. Он безуспешно пытался проверить задний карман, но никак не мог этого сделать — обе руки затянула толпа. То, чего так опасался Франциск, случилось уже через мгновение. Кто-то наступил на пятку. И еще. Франциск хотел обернуться, но не смог. Кто-то ударил по почкам. Несколько раз. За одно мгновение Франциск достиг крайней точки страха — Франциском овладел ужас. Мокрая до последней нитки толпа продолжала окружать один-единственный подземный переход. Люди все еще жаждали попасть туда, где первые сотни уже столкнулись с закрытыми дверями метрополитена: в связи с проведением массового мероприятия, в целях безопасности, станцию решили закрыть. Огромный пресс включился. Спавшее тысячи лет животное открыло налитые кровью глаза. Мясорубка заработала. Зверь зарычал. Толпа воссоединилась. Раздался жуткий крик — раздавили тишину. Сломались первые кости.Затоптали женщину и ее дочь. В сухом переходе пролилась кровь. Всех, кто в это время оказался рядом, — ожидала та же участь. Смерть. Там, наверху, никто не хотел мокнуть, и значит здесь, у залитых кровью закрытых дверей, следовало уплотниться. Куча мала. Веселая детская игра, которую в тот вечер решили доиграть до конца. Одну за другой, головы полуживых людей сдавливал огромный дьявольский пресс. Ученые утверждали, что костная ткань на сжатие примерно в пять раз прочнее железобетона, но прямо на глазах Циска мужчине сломали берцовую кость. Франциска душили. Он чувствовал резкую боль в правом запястье, но по-прежнему не мог высвободить руку. Чье-то тело прижимало ее к стене. Под ногти забивалась грязь. Начиналась животная борьба за жизнь. Те, кто еще мог двигать конечностями, пускали в ход кулаки, кастеты и ножи. Остальные пытались дышать: наивно, глупо, подобно рыбам открывая рты. Паническая пульсирующая толпа, словно волна, раскачивалась то в одну, то в другую сторону. Каждый старался отвоевать себе хотя бы сантиметр личного пространства, но сделать это было уже невозможно.Чья-то голова уперлась Франциску в кадык. Он не мог ее оттолкнуть. Кто-то сорвал с шеи ключ. Распущенные женские волосы лезли в глаза, нос, рот. Заканчивался воздух, чесалось горло. Между тем сзади продолжали давить. От боли разрывало поясницу. Чьи-то зубы, как если бы это была собака, вцепились в голень. Огромный организм вступил на путь самоуничтожения. Хвост страшного существа пожирал его голову. Люди дрались, брыкались, бились. Ноги уже давно не касались ступеней. До них было больше метра. Все плыло, все смешивалось…

Поправка. В первоначальной версии статьи говорилось о 54 погибших. Это неверно. Погибли 53 человека. Мы приносим свои извинения.