истории

«Живите сейчас. Потом вы можете этого уже и не вспомнить» Мы спросили у волонтеров, помогающих пожилым людям, как не бояться старости

Источник: Meduza

MeduzaCare продолжается. В мае наша программа поддержки благотворителей посвящена людям в возрасте. «Медуза» поговорила с волонтерами, которые регулярно помогают пожилым, о том, какой может быть старость в России — и как ее не бояться.

Саша Кузьмичева

35 лет, сотрудница фонда «Старость в радость»

У меня никогда не было сомнения в том, что нужно делать что-то хорошее. Еще до того, как начать помогать пожилым людям, я ходила с волонтерами в отделение рентгенорадиологии — рисовать с детьми — и на вокзалы — кормить бездомных. В 2007 году, на третьем курсе филологического факультета МГУ, я познакомилась с [директором фонда «Старость в радость»] Лизой Олескиной — она училась на курс младше. Лиза ходила по общежитию, рассказывала, как обстоят дела в учреждениях для пожилых в глубинке, и предлагала писать письма бабушкам и дедушкам в дом престарелых в Псковской области. Тогда все было сделано на коленке: альбом с фотографиями [пожилых людей], именами и краткой анкетой. Мы были студентами, какой-то особенной помощи оказать не могли (сейчас смешно звучит сумма, на которую я жила в месяц), но отправить письмо мог практически каждый.

Когда мы говорим о письмах пожилому человеку, имеем в виду не то, что ты один раз написал, и все. Ты — внук по переписке (именно так — «Внук по переписке» — называется одна из программ фонда «Старость в радость» — прим. «Медузы»). Понятно, что ты не будешь близок — как кровные родные; не сможешь письмами что-то изменить в их житейской ситуации. Но ты дашь осознание, что о них кто-то помнит регулярно. За все время у меня было четыре человека, которым я писала: три бабушки и один дедушка. У нас было условие, и до сих пор так — писать не реже раза в месяц, я делала это чуть чаще. Для меня не было проблемой открываться бабушке или дедушке, к тому же я не писала ничего интимного.

Надо понимать, что письма пожилым людям часто читает персонал. У них [пожилых] может быть хорошее зрение, но им не хватает общения. Если письмо прозвучит живым голосом — и будет веская причина провести еще десять минут с нянечкой, которая им симпатичнее всех прочих, так почему нет?

Еще нужно быть готовым к тому, что тебе не ответят. Мне из всех писала только одна бабушка — я встретила ее позже, когда начала ездить с Лизой и ее друзьями в дома престарелых. Пожилые редко отвечают не столько потому, что не могут дойти до почты или у них нет ручки и бумаги (им можно это прислать), а из-за уверенности в том, что у них 365 дней в году одинаковые и рассказать им не о чем. Еще они убеждены, что неинтересны.

И все же это не письма в бездну. Много историй, как бабушка или дедушка год не отвечали, а потом вдруг у них обнаруживался писательский дар. Просто надо было убедить их, что они интересны как люди. Кроме того, и у вас, и у пожилого человека есть возможность прекратить переписку, сказав об этом координатору. Раз в два месяца волонтеры ездят в дома престарелых, если за этим следить — а я отслеживала — и задавать через них конкретные вопросы своему адресату, можно получить ответ. Например, о бабушке, которая мне ни разу не написала, я узнала, что ее ребенком во время войны угнали в Германию.

За 10–12 лет, что мы работаем, сильно изменился групповой портрет тех, кто нас встречает в домах престарелых: телятниц и свекловичниц с натруженными руками стало чуть меньше, а людей, которые владеют современными технологиями — пользуются мобильными телефонами, компьютерами и планшетами, — больше. Поэтому сейчас многие перезваниваются. С одной из бабушек я поддерживаю связь через «ВКонтакте», другая регулярно пишет мне в вотсапе.

В 2008 году мы начали собирать средства [для людей в домах престарелых]. Еще через три года зарегистрировали фонд. Это была чисто техническая необходимость: появились люди, которые хотели дать нам денег, но по безналу. Потом завертелось: к нам присоединилось больше волонтеров, участились поездки, появились новые направления. Все эти годы я занималась журналистикой, но помогала как волонтер. С рождением ребенка — три с половиной года назад — я вышла в декрет, а в фонде осталась. Когда я писала тексты, нередко их основной смысл был в том, чтобы заткнуть дырку в полосе. Здесь же ты постоянно делаешь что-то, что влияет на жизнь людей в лучшую сторону. Мне кажется, это само по себе бесценное ощущение. Плюс чувство причастности к команде. Потом я люблю Россию и приложила некоторые усилия, чтобы получить гражданство (Кузьмичева переехала в Россию с Украины — прим. «Медузы»). Эта деятельность дает мне возможность узнать страну: чем живет человек, как он живет, где живет. Посмотреть Воронежскую область мне не менее интересно, что страны Европы или вообще другие континенты.

По прошлогодней статистике Минтруда, в домах престарелых и психоневрологических интернатах живут 270 тысяч человек. Правда, это вместе с молодыми инвалидами. Я встречала цифру 79 тысяч именно пожилых людей, не знаю, насколько она свежая. Но в это число не включены бабушки и дедушки, которые находятся в системе Минздрава — в палатах сестринского ухода и в паллиативных учреждениях. У большей части тех, кого мы знаем, есть родственники: племянники, дети или внуки. Например, у моей бабушки по переписке было две дочери. На момент нашего знакомства ей было 90 лет, а дочерям 70 и 65. Они были очень литературно раскиданы: одна на Алтае, другая — в Республике Адыгея. Бабушка — на Нижегородчине. Пожилая женщина в Республике Адыгея, даже если хочет забрать к себе неходячую маму, не сможет этого сделать. Не говоря о том, что мама обременять собой не согласится. Не у всех, конечно, такая ситуация. Но многие рассказывают о детях с большой любовью и пониманием — что они бы хотели, но взять на себя заботу о родителях не смогут. Внуки тоже чаще всего есть. Они заботятся о своих родителях-пенсионерах, содержат их, лечат. Кто мы такие, чтобы осуждать их за то, что они не приложили неимоверных усилий, чтобы забрать к себе бабушку, которая вдобавок этого не хочет?

Иногда звучат комментарии: «Вот как так можно? Неужели для пожилого человека уголочка не нашли?» Но мы забываем, что пожилому человеку не уголочек нужен. Это субъект со своими сформированными привычками, представлениями о хорошем. Он до последнего не хочет расставаться со своим миром, домом, корнями. Поэтому, когда его зовут, он отказывается: «Я тут со своего первого этажа плохо хожу, куда я с вашего девятого? Я никуда не выйду, буду как в тюрьме». И только когда приперло совсем, отправляется в интернат.

Одна из задач нашего фонда — построение системы долговременного ухода за пожилыми людьми в стране. Сейчас, если бабушке хватает двух визитов соцработника в неделю, она живет дома. А если нужно, чтобы к ней каждый день на час заходили, ей этого уже никакая система социальной защиты предоставить не может, и она попадает в интернат. Рассматриваете ли вы для себя как желательный сценарий окончание жизни в доме престарелых, как бы тяжело ни было со здоровьем? Я хочу умереть дома — и очень хорошо понимаю бабушек, которые мечтают о том же.

Бабушки 1930-х годов рождения еще достаточно спокойно воспринимали эту ситуацию, потому что у них всю жизнь было мало личного пространства. Сейчас же становится все больше тех, для кого дом престарелых — трагедия. Люди по-прежнему разные, но они все больше понимают, насколько выбиты из привычной колеи. Еще вчера они решали в своей жизни все, а теперь все решается за них: какое постельное белье, программа по телевизору, время подъема и отбоя.

В общем и целом все это очень печально, но когда мы приезжаем, пожилые очень радуются. По крайней мере, я считываю именно это. Хотя не раз встречала в поездках ребят, которые видели во всем одиночество и начинали рыдать. Но мне никогда не казалось, что мы добавляем трагизма в жизнь пожилых людей. Для них этот периметр [дом престарелых] настолько крепок, обычно к ним заходят только по работе, поэтому наш приезд вызывает детский восторг и даже недоверие. Мы можем приехать в Брянскую область и все три часа отвечать практически на одни и те же вопросы: «Как? Из Москвы? А как вы доехали? А как обратно будете добираться? Что, правда на свои деньги билеты купили?» В такие моменты они не особо-то грустят.

В домах престарелых понимаешь, насколько критически важным может быть что-то простое и мелкое. А общение с большим количеством людей с разными судьбами и представлениями о мире дает спокойствие в принятии других. Вам могут быть не близки убеждения и пристрастия тех, с кем вы сталкиваетесь. Бабушки и дедушки тоже могут осуждать молодежь. Но когда вы встречаетесь не шаблон с шаблоном, а человек с человеком, они учат такой широте приятия и такому спокойному взгляду на все. Толерантность проявляется хотя бы, когда мы поем. Я вообще плохо пою и нигде, кроме домов престарелых, этого не делаю — потому что иногда нас не так много, чтобы из-за баяна было слышно пение. Ни разу никто мне не сказал: «Нечего было рот открывать».

Мне запомнилось, как в одну из поездок я надела джинсы и бабушка сунула мне сто рублей со словами: «Купи себе юбку, ты же девочка». Тогда меня это царапнуло, потому что я много лет по религиозным убеждениям носила только длинные юбки. Но к ним мы ехали на поезде, у меня была верхняя полка, а таскать баулы со сменной одеждой было неудобно. При этом я понимаю, что бабушка сделала это из жалости: по нам было видно, что мы не от большого богатства этим занимаемся. Однажды моя подруга из многолетних волонтеров в письмах поделилась с бабушкой, что собирается купить велосипед, но пока как-то не складывается. Когда она приехала в дом престарелых, ей дали 200 рублей: «Теперь тебе точно хватит на лисопету». Они вообще прекрасные. Очень разные, но замечательные.

Для меня самое сложное — справиться психологически, когда не успеваешь помочь. Теоретически мы понимаем, что помочь всем не можем. Но когда есть конкретная Мария Ивановна, с этим непросто смириться. Я понимаю, что не могу вернуть пожилым людям молодость, семью, дом. При этом со мной лучше, чем было бы без меня, если бы я осталась дома или работала в другой области. Потому что если бы мы не попытались, не было бы и шанса. Всякое бывает: вы привозите инвалидные коляски и надеетесь, что люди начнут гулять. Но выясняется, что бабушку пересадить на коляску — целое дело. У нянечек нет ни опыта, ни времени. Потому что в смене она одна на 30 человек. Ничего, учишься. Главное — не сделать хуже.

В дома престарелых попадают разные люди: и многодетные, и очень многодетные. Мы только президентов там не встречали. Я настолько сейчас живу в телефоне и интернете, что если представляю себя в таком месте, то уткнувшейся в планшет. В этом плане страхи, может, чуть меньше. Но понятно, что хочется, чтобы через 50 лет ты был в кругу семьи, твой опыт был кому-то важен, а ты сам — интересен. Мне кажется, каждый может сформулировать для себя понимание хорошей старости. Если идти от противного, для меня плохая старость — это болезни, социальная исключенность, беспомощность, одиночество. Бабушка, которая живет с нами, вынуждена принимать под 20 наименований препаратов — это еще она активный человек. Хочется, чтобы медицина развивалась.

Мы как фонд работаем над тем, чтобы в нашей стране стареть было не страшно. Для меня очень важно, чтобы до конца жизни у меня сохранялась возможность выбора, начиная с элементарных вещей. В старости человек лишен базового: возможности выйти на улицу, пообщаться с кем-то, решить, когда и что он будет есть. Если все это максимально сгладить, на остальное психика — гибкий механизм — согласится. Потому что от того, что не изменить, никуда не денешься.

Татьяна Северюхина

29 лет, волонтер в «Клубе „Незабудка“», который помогает пожилым людям с деменцией и болезнью Альцгеймера

Около двух лет назад у моей бабушки началась деменция: она перестала узнавать родных, стала очень забывчивой. Поскольку бабушка живет в другой области, я решила помочь пожилым людям с такой проблемой рядом со мной. Для меня это не первый опыт волонтерства. В институте я училась на специалиста по социальной работе, а после выпуска устроилась в благотворительный Фонд продовольствия «Русь» экспертом по передаче гуманитарной помощи.

В интернете я просмотрела много сайтов, посвященных болезни Альцгеймера и деменции, и нашла организацию «Альцрус» — она устраивает встречи для больных и их близких, консультирует онлайн, проводит семинары и тренинги для родственников. Альтернативы «Альцрусу» в России нет, разве что просветительский сайт memini.ru. Я связалась с Александрой Щеткиной (президент «Альцрус» и создательница альцгеймер-кафе «Клуб „Незабудка“», — прим. «Медузы») и предложила себя и еще нескольких друзей в качестве волонтеров. С тех пор мы с Сашей вместе занимаемся «Незабудкой».

«Незабудка» нужна для социализации пожилых людей с деменцией. Бабушки и дедушки часто выброшены за борт общества — сидят дома, ни с кем не общаются, ничем не пользуются, хотя все еще способны получать удовольствие от жизни и быть полезными. Я общалась с людьми, которые живут с такими больными, и [могу сказать] что жизни нет никому. Заболевание воздействует на человека и его семью на всех уровнях: физическом, психологическом, социальном. Больные не узнают родных, перестают за собой ухаживать: не едят, не моются — все эти функции полностью забываются. Со временем деменция только прогрессирует. Ее нельзя вылечить, но можно поддерживать при помощи медикаментозной терапии. Я читала, что все больше людей подвергаются этой болезни (сейчас в мире насчитывается 50 миллионов человек с деменцией; по прогнозам Всемирной организации здравоохранения, в 2030 году их число достигнет почти 82 миллионов, а в 2050-м — 152 миллионов — прим. «Медузы»), но мало кто обращается в больницу и другие лечебные учреждения, списывая все [симптомы] на старость. Особенно часто так делают в России, говорят: «Она бабушка, все понятно, плохая память».

Встречи «Незабудки» проходят раз в месяц и длятся около трех часов. Обычно к нам приходят десять больных с сопровождающими — сиделками, дочерьми, сыновьями или даже всей семьей. Количество [посетителей] меняется от случая к случаю: кто-то плохо себя чувствует и не может приехать, кого-то с началом сезона вывезли на дачу, а кто-то живет в пансионате и испытывает трудности с транспортировкой. Но даже если придут один-два человека, мы будем проводить мероприятие, это того стоит.

Сначала мы с девочками [волонтерами] разбиваемся по группам и присаживаемся к гостям — ведем легкий диалог, вовлекаем в процесс, чтобы они не чувствовали себя скованно. После чая и угощений приглашаем всех танцевать. Они [пожилые в «Незабудке»] любят слушать музыку. Кто-то даже вспоминает слова, но вообще у нас есть песенники, по которым они могут подпевать. Затем проходит мастер-класс — это может быть рисование, лепка или еще что-то, развивающее мелкую моторику. Некоторые уже плохо держат кисть — это характерно для болезни. Им помогают близкие — совместное творчество очень сближает. После мастер-класса мы снова пьем чай, а кто не устал — танцует. У нас пожилые от 67 до 86 лет. Мне кажется, это [мероприятие] близко по атмосфере ко времени, в котором они росли.

К каждой «Незабудке» мы готовимся за месяц: ищем людей, которые могут бесплатно провести мастер-класс, и отправляем запросы в компании для предоставления красок, кисточек, бумаги или других необходимых товаров. С едой нам обычно помогают мои коллеги по Фонду продовольствия «Русь» либо спонсоры и продуктовые компании. В последнее время гости тоже начали приносить угощения на стол. У нас нет постоянного места, мы арендуем площадку у наших партнеров Impact Hub Moscow. Думаем, где найти бесплатное помещение, куда легко добраться из разных концов Москвы и где было бы удобно бабушкам и дедушкам.

«Клубом „Незабудка“» одновременно грустно и приятно заниматься. Мне нравится, что пожилые, которые к нам приходят, меняются в лучшую сторону. В первый раз они чувствуют себя зажато, могут просто сидеть и не участвовать ни в чем — но со временем вовлекаются в происходящее: танцуют, рисуют, лепят. Может быть, звучит глупо, но они начинают улыбаться. Все они в основном сидят глубоко внутри себя, поэтому большое счастье видеть, как они начинают жить и радоваться. В такие моменты все, что мы делаем, — не зря. Мы часто слышим, особенно после видеосюжетов о клубе, что это все показное. Но это не так, у нас в клубе все по-настоящему — радостно и непринужденно.

Честно говоря, общаться [с пожилыми с деменцией] не очень легко. Хотя у меня и до «Незабудки» был такой опыт, благодаря образованию (я писала много курсовых по этой теме и проходила практику в домах престарелых и домах дневного пребывания) и моей бабушке. Плюс нас инструктировали в «Альцрусе». Надо по большей части со всем соглашаться и оставаться спокойным, не идти на конфликт. Не страшно, если больной что-то забыл или не хочет делать так, как вы ему предлагаете. В первый раз сложно подойти к незнакомому пожилому человеку и завести с ним разговор, потому что мы многого о нем не знаем: до какой степени у него прогрессировала болезнь, что он помнит, а что может выдумать, какие грани можно затрагивать, а что будет воспринято болезненно. Непросто и когда люди вообще не разговаривают. Но со временем все они [пожилые, которые приходят в «Незабудку»] стали нам как родные. Они приходят на позитиве, как будто ждут этой встречи.

У наших бабушек и дедушек плохая память, но они дают советы, говорят простые истины, которые откладываются в нас: живите одним днем, сегодня, сейчас, потому что потом можете этого уже и не вспомнить. Я часто подсаживаюсь за стол к пожилой даме, которая раньше работала психологом в колонии строгого режима. Она рассказывает про свою работу и просит относиться к жизни любя — то есть любить людей. Еще она все время призывает нас отлично выглядеть. Недавно ей исполнился 81 год, у нее идеальные маникюр и укладка. Я понимаю, что в этом ей помогает дочка. Они наряжаются, ждут дня «Незабудки», потому что для них это праздник. Когда я вижу, что они нашли время на это, а я пришла без маникюра, мне становится так [неловко], какие они молодцы! Еще у нас был мужчина, который до болезни работал на заводе за станком. Из стружки металла он делал картины. Звук станка был для него как музыка, он даже на рингтон его поставил. Для него работа была смыслом жизни. Я порой удивляюсь, как люди любят жизнь — и то, чем занимаются. Мне жалко, что в какой-то момент они потеряли способность узнавать и делать то, что раньше давалось легко.

Помогая в «Незабудке», я стала более отзывчивой и внимательной [к другим]. Если раньше могла подумать, что пожилой человек просто гуляет, то сейчас чаще подхожу и уточняю, все ли у него хорошо, помнит ли он, кто он, и нужна ли ему помощь. Недавно мы с друзьями-волонтерами сажали на поезд одного дедушку — он был абсолютно дезориентирован, не знал, где у него документы, кто он. Пожилым нужна помощь, их нельзя оставлять на произвол судьбы.

Я с опасением отношусь к старости. Потому что это одиночество, проблемы со здоровьем. Я боюсь не успеть за развитием мира. Бабушки и дедушки часто не понимают, как что-то оплатить или в том же телефоне что-то сделать. Когда нет времени, вы злитесь на них, потому что столько раз объясняли, а они все равно не понимают. Я не хотела бы становиться для кого-то обузой. Хочется оставаться функциональной до старости лет, но понятно, что это невозможно. Может, медицина шагнет еще вперед, и мы получим возможность дольше быть активными и здоровыми? В то же время старость — это данность, она неизбежна для всех. Надо больше следить за собой, тренировать память, вовремя обследоваться, чтобы иметь возможность хорошо и достойно провести это время. 

Валерий Харламов

26 лет, волонтер «Социально-волонтерского центра» Музея истории ГУЛАГа

Я работаю инженером в научно-исследовательском институте, а волонтерством занимаюсь в свободное время, по выходным. Я стал волонтером совершенно случайно. Год назад прочитал произведения о ГУЛАГе — всего Александра Солженицына — и задался вопросом, есть ли в Москве музей по этой теме. Первой ссылкой в поисковике выскочил [сайт] Музея истории ГУЛАГа. Я сходил туда, посмотрел. На первом этаже был стенд с анкетами для волонтеров — так я узнал, что при музее есть волонтерский центр, где можно в том числе помогать репрессированным и их детям. Я подумал, что у меня достаточно свободного времени, почему бы не провести его с пользой — помочь людям, чья жизнь, как мне кажется, изменилась в худшую сторону из-за репрессий.

В основном я помогаю подопечным музея и выполняю поручения Варвары (Варвара Усаневич — координатор волонтеров «Социально-волонтерского центра» Музея истории ГУЛАГа — прим. «Медузы»): доставляю корреспонденцию и документы, убираю в квартирах [подопечных], мою окна, за продуктами пару раз ходил. В декабре у нас запустился проект «Психология заботы»: за каждым волонтером закрепили одного из 30 подопечных. Четыре месяца мы регулярно к ним ходили, записывали их воспоминания на диктофон, фотографировали документы и старые снимки. Сейчас начался второй набор [волонтеров на эту программу]. Людей, которые пострадали от репрессий, с каждым годом становится все меньше и меньше. Важно, пока есть возможность, собрать и сохранить их воспоминания. Как я понял, позже это все соберут в одну книгу и издадут.

Я ходил к Гульнар Аслямовне Мамлеевой, 1930 года рождения. Ее отца репрессировали и отправили в лагерь в бухту Нагаева Магаданской области. Там он и погиб. Условия содержания были ужасные: температура низкая, ни еды, ни соответствующей одежды не было, а работы очень тяжелые. После того как отца репрессировали, отношение в обществе к Гульнар Аслямовне сильно изменилось: с ней не хотели общаться; увидев ее на улице, переходили на другую сторону дороги. Она не могла поступить в институт, в который хотела. Вроде бы человек ничего не сделал, ни в чем не виновен, просто родственник того, кого посадили. Но его жизнь меняется не в лучшую сторону. За что? Почему? Непонятно.

Я помогал и другим подопечным, но Гульнар Аслямовну узнал лучше всех. Она живет одна, в довольно хороших условиях: у нее есть дальние родственники, которые ее навещают. Здоровье хорошее: она самостоятельно выходит на улицу, для своих лет выглядит лучше других подопечных. Я ведь к разным ходил, могу сравнить: одни плохо ходят, только с ходулями, другие уже и с кровати не встают. Среди них — как те, у кого есть родственники, так и совершенно одинокие люди, которые могут обратиться за помощью только в музей.

К некоторым подопечным редко кто-то заходит, поэтому они всегда хотят подольше поговорить, несколько часов. Мне бывает сложно концентрировать внимание на разговоре так долго: вникать в историю, задавать вопросы и проявлять интерес. Хотя говорить с подопечными действительно интересно, они уникальные люди. Благодаря волонтерству я многое узнал из истории нашей страны. К тому же эта деятельность дает ощущение, что ты полезен кому-то и не тратишь время впустую.

Я пока не особо задумываюсь о старости, все-таки до нее еще далеко. Но смотрю телевизор. В Москве, может, [пожилые люди] еще ничего живут. В других городах, мне кажется, не особо. Там пенсии по несколько тысяч. Плюс многое зависит от того, есть ли родственники, готовые о тебе позаботиться. Как я понимаю, волонтерство в основном развито в столице. В небольших городах, деревнях и поселках ничего такого нет. Пенсионерам, особенно одиноким, рассчитывать на помощь не приходится.

Татьяна Кузнецова

29 лет, сотрудница организации «Солнечный день»

В 2009 году, когда я поступила на первый курс института, среди моих друзей было очень модно волонтерство. Со временем они это дело забросили, а я так прониклась, что работаю в благотворительной сфере до сих пор.

Первое время я с другими волонтерами занималась помощью детям-сиротам и инвалидам. В 2012 году нас попросили съездить в дом престарелых и поздравить пожилых людей с Новым годом. Мы приехали и получили незабываемые эмоции! Они не ждут подарков, им просто интересно общение. Когда работаешь с ребенком из детского дома, понимаешь, что у него в принципе будущее есть. К тому же детям помогают охотнее, чем пожилым. Мы столкнулись с тем, что бабушкам и дедушкам в Челябинской области на тот момент вообще никто не помогал.

Мы стали работать с пожилыми, а через два года, в 2014-м, официально зарегистрировали организацию. Сейчас у нас три основных направления. Работа с домами престарелых: туда приезжают добровольцы, общаются с пожилыми, показывают им концерты, дарят подарки. Еще мы оказываем гуманитарную помощь, — например, помогаем с оборудованием, которое необходимо, но не предусмотрено Минздравом.

Второе направление — помощь пожилым людям и инвалидам, которые проживают дома одни. К ним приезжают добровольцы: делают уборку, провожают в больницы, гуляют, привозят лекарства, продукты и средства реабилитации (инвалидные коляски, ходунки). У нас есть телефон горячей линии 8-900-077-78-01 — люди звонят по разным вопросам: как обратиться в пенсионный фонд или взять талончик в больницу через интернет.

Мы также занимаемся с активными бабушками и дедушками. Потому что считаем, что старость — не возраст дожития, а время, когда нужно начинать жить. Все пройдено: работы, семьи, дети, — можно заняться своим развитием. У нас было два проекта «Новые возможности», в рамках которых мы привлекали пожилых людей к волонтерству. Но сначала меняли их внешне и внутренне: давали уроки по макияжу, прическе и одежде, обучали их социальному проектированию и фандрайзингу. Также занимались с ними рукоделием, литературой, музыкой, йогой и арт-терапией. Сейчас мы планируем обучить их компьютерной грамотности и в дальнейшем сделать так, чтобы они могли помогать одиноким мамам в поселках.

Ситуации разные бывают. Иногда веселые, иногда грустные. Как-то раз я приехала домой из командировки, а у меня под дверью лежала соседка — у бабушки была сломана шейка бедра. Ее родственники не стали поднимать ее на этаж, поэтому у нее не осталось другого варианта, как прийти ко мне. В другой раз пропал глухой дедушка, и мы его искали. Оказалось, он снимал квартиру с мужчиной, который его избил. Мы устраивали его в другое место. Бывают прямо тяжелые дни. Вот, например, один начался с того, что я поехала в детское паллиативное отделение — мы вешали им телевизор. Смотришь на деток, которым не можешь помочь, просто потому что лекарств таких нет… Когда я приехала на работу, меня уже ждала бедно одетая бабушка: выяснилось, что она одинока и некому установить ей раковину. Мы помогли ей, дали вещи и продукты. Потом я звонила женщине, для которой мы организовали сбор. Она пришла к нам зимой в резиновых тапочках. Живет одна: родственники умерли от онкологического заболевания, а сын сейчас в армии. После того как ее обманули мошенники, жить стало не на что. Под конец дня мне стало совсем грустно и плохо. Но такое бывает — привыкаешь. Наверное, самое сложное, как и у всех благотворителей, не выгореть эмоционально. Это всегда очень сложно, но пока получается.

Самое приятное в волонтерстве — счастливые и благодарные глаза бабушки. Но опять же, мы не работаем на то, чтобы увидеть благодарность. Мы делаем это, чтобы человеку было хорошо. Когда привозишь одинокому старичку какие-нибудь ходунки в далекую деревню, где он не мог их купить, потому что ни аптеки, ни средств нет, и слышишь: «Теперь я хоть ходить могу», — это довольно сильные эмоции.

Наши бабушки и дедушки разные: пессимисты и оптимисты; со сложным характером и более легкие в общении. Есть те, кто своим жизненным положением показывает, что никогда не надо сдаваться: всегда найдутся люди, готовые тебе помочь. Я занималась рисованием с 81-летней бабушкой — она такая сгорбленная вся, ходит с двумя палочками. Недавно она мне рассказала, что у нее в совете ветеранов будет выставка картин, над которыми мы работали. Я очень за нее обрадовалась. Тоже хочу в таком возрасте персональную выставку!

Я не боюсь старости. Хотя страшно, что мы не знаем, как это будет. Страшно быть с деменцией или оказаться прикованным к кровати и не иметь возможности куда-то пойти. Но наш фонд для того и существует, чтобы формировать систему. Человек имеет право на достойный уход из жизни. И рядом с ним должен быть кто-то, кто сможет поддержать и помочь. Поэтому я стараюсь не бояться, а работать.

Еще мне кажется, что к старости нужно готовиться. Заниматься здоровьем, общаться со старшим поколением. Важно, чтобы был настрой на старость. Чтобы в 86 лет, когда ты еще можешь двигаться, не сидеть дома в унынии и с ощущением, что жизнь прошла. Человек должен жить в любом возрасте, здесь и сейчас.

Рита Шеленина

29 лет, волонтер социального проекта помощи пожилым людям «Добродомик»

В последние годы я занималась воспитанием ребенка. Прошлым летом он стабильно пошел в детский сад, и я начала искать работу. В одной из групп во «ВКонтакте» я наткнулась на статью о паре из Санкт-Петербурга, Александре Синяк и Евгении Гершевиче, — они бесплатно кормили бабушек и дедушек обедами в своем кафе. Читала и думала: «Надо же, совсем рядом — герои современности!» Тогда я даже представить не могла, что через время буду частью этой команды.

Вскоре Саша и Женя нашли новое помещение для кафе и начали ремонт. Саша регулярно публиковала посты с просьбой о помощи на стройке. Строительных навыков у меня не было, я не знала, чем смогу быть полезна. Но в один день просто приехала; за следующий месяц научилась штукатурить, шпаклевать и красить. Это был мой первый волонтерский опыт — до этого мне хотелось в чем-то таком поучаствовать, но я не решалась. Меня сподвигло то, как Саша вела группу «Добродомика»: было ощущение, что мы уже знакомы.

После стройки Саша предложила мне помогать на обедах. Было страшно, я не понимала, смогу ли справиться. Но в итоге решила попробовать что-то новое. Бабушки и дедушки несколько месяцев ждали открытия. К нам пришло очень много людей. Была такая суматоха, но мне понравилось.

«Благодарные обеды» проходят по будням с 12 до 16 часов. Количество гостей зависит от сезона: зимой в гололед приходит меньше, с потеплением — больше. В среднем человек 400–450. Мы одновременно можем обслужить чуть больше 50 посетителей, поэтому поток беспрерывный. Бывает, даже не хватает ложек и тарелок. Но когда видишь счастливые глаза бабушек и дедушек, их благодарность, забываешь об усталости.

Большинство приходят из-за нужды. Нам многие пытаются показать справки о пенсии, насколько она маленькая. Мне кажется, некоторые всего один раз в день — у нас — кушают. Есть те, кто приходит не столько из-за голода, сколько ради обстановки. Они рассказывают, что у нас красиво, уютно и не похоже на социальную столовую, где их за людей не считают, говорят «жрать из миски». После обеда посетители могут еще два часа сидеть компанией и разговаривать. Одиноких людей очень много: у одних родных не осталось, у других — такие дети, что лучше бы их не было; они выгоняют родителей из квартир, обрекая их на существование в непонятных условиях. Кафе — место для социализации. Пожилым хочется общаться, а не чувствовать себя потерянными и одинокими.

В будни с 16 до 22 и по выходным с 12 до 22 мы ждем обычных, платных клиентов. Весь заработок идет на обеды, аренду, коммунальные услуги и зарплату поварам. Я работаю бесплатно, но иногда Саша, как она говорит, компенсирует мне проезд: у меня доходов нет, в семье работает только муж. Надо сказать, посетителей в кафе немного. Бывают дни, когда вообще никто не заходит. Так что говорить о выручке не приходится.

В обед для бабушек и дедушек входит салат, суп, второе и компот. Каждый день что-то разное — зависит от продуктов, которые есть. Но мясное бывает всегда. Хорошо, когда люди помогают — мы можем накормить [пожилых]. Один мужчина раза три в неделю заносит нам две пачки гречки или риса. Если бы так делали все, кто проходит мимо, проблем бы вообще не было.

Я единственный волонтер, который приходит в кафе каждый будний день. Если нас двое — справиться нереально. Иногда мы даже впятером еле успеваем. Для меня это самое сложное. Я переживаю, когда иду с подносом — на нем помещается только два обеда, — а меня с разных сторон спрашивают: «А мне? А мне?» Поскольку у нас «благодарные» обеды, хочется сделать все идеально: люди приходят, а ты сразу им блюда подаешь. Пока это невозможно из-за отсутствия достаточного количества посуды и рук.

Я засыпаю с мыслью о «Добродомике» и просыпаюсь с мыслью о «Добродомике». Муж говорит, что я на нем кувыркнулась. Настолько этот проект захлестнул мою жизнь. До волонтерства у меня был только дом и ребенок. Тут отдаешь кому-то добро и получаешь в ответ столько позитивного и хорошего. У меня появилось столько интересных знакомств и подруг, на которых можно рассчитывать. Опять же, есть ощущение, что ты нужен. Я всегда с уважением относилась к пожилым, хотела как-то им помочь. Но не каждый поймет, если подойти и сказать: «Вот вам бесплатно». Могут и обидеться. Здесь получается узнавать потребности конкретного человека и реализовывать их. Мы уже многим помогли одеждой, вещами для дома.

Многие волонтеры — у нас есть и молодые, и постарше (одной женщине, например, за 60 лет) — говорят, что не представляют, как я в «Добродомике» каждый день. Бабушки и дедушки, на самом деле, как дети — милые и хорошие, но бывают разными. Есть те, кто постоянно ворчит и недоволен; немного скандальные личности. Могут челюсть у всех на виду вытащить, например. Вообще я очень эмоциональная и иногда даже вспыльчивая, но здесь научилась смирению и терпеливому отношению. Для меня это здорово, потому что раньше я была обделена этим качеством. А сейчас — как иначе? Я же не могу позволить себе лишнюю неправильную эмоцию в отношении пожилого человека.

У нас около 30 постоянных посетителей; естественно, у меня есть свои любимицы. Несколько бабушек очень ласково ко мне относятся, называют внученькой, говорят, что только ради меня приходят. Казалось бы, мы чужие друг другу люди, но они стали для меня родными, я, наверное, для них — тоже. Это так приятно! Они меня все время чем-то угощают — к концу смены карманы фартука набиты всякими вкусняшками. А если мы не справляемся и кто-то начинает ругаться — заступаются за меня. У меня своих бабушек и дедушек не осталось. Вот они заменили мне родных.

Я живу сегодняшним днем, не знаю, доживу ли до старости. В этом году моему сыну будет семь лет. Надеюсь, что достойно его воспитываю и он не бросит родителей, не поступит плохо. Как и дети других волонтеров, он иногда приезжает в «Добродомик» — для него это честь. Мы детей не заставляем, не говорим, как надо относиться к старшим, а показываем на собственном примере. Сын часто говорит мне: «Мама, ты у меня такая добрая. Помогаешь бабушкам и дедушкам». Думаю, в него уже заложено уважение к старшему поколению.

Хотите помочь организациям, упомянутым в этой статье? Вот их контакты

Другие материалы программы поддержки благотворителей MeduzaCare читайте тут.