истории

«Дом правительства» Юрия Слезкина: большевизм как секта Галина Юзефович — о главном бестселлере этой весны

Источник: Meduza

Литературный критик «Медузы» Галина Юзефович рассказывает о книге «Дом правительства» историка-слависта, специалиста по советской истории Юрия Слезкина (М.: АСТ, CORPUS, 2019). «Дом правительства» повествует о судьбах жителей знаменитого Дома на набережной, основываясь на мемуарах, архивных материалах, дневниках и интервью.

Свой 1000-страничный opus magnum американский историк, профессор университета Беркли Юрий Слезкин предваряет предисловием, которое доверчивый читатель может прочесть буквально — как прямой и линейный путеводитель по книге. В изложении Слезкина все выглядит стройно до схематизма: три смысловых этажа — человеческий, аналитический и литературный (на протяжении всего своего существования советская элита была помешана на чтении и безостановочно смотрелась в зеркало литературы). Горизонтальные смысловые «этажи» перекрещиваются с вертикальными «подъездами»-частями, расположенными в хронологическом порядке. В первой части речь идет о мятежной юности большевиков; во второй — об их самодовольной зрелости, совпавшей с переездом в построенный по проекту архитектора Бориса Иофана помпезный Дом правительства; в третьей — о крахе большевистского «тысячелетнего царства», оказавшегося поразительно недолговечным. Ну, и венчает книгу послесловие, посвященное прозе Юрия Трифонова, сохранившего и облекшего в слова наследие Дома правительства, с легкой руки писателя навеки ставшего «Домом на набережной».

При некотором усилии описанную Слезкиным структуру в самом деле можно разглядеть в колоссальном массиве текста, однако полагаться на нее как на путеводную нить ни в коем случае не следует, и тому есть по меньшей мере две причины. 

Во-первых, «Дом правительства» — это не только и не столько историческая публицистика, которой кажется поначалу, сколько блестящая русская проза (книгу, изначально написанную на английском, автор сам перевел или, вернее, переписал на русском), афористичная и легко разбираемая на цитаты. Это стилистическое великолепие порой дезориентирует и путает читателя, не понимающего, перед ним — художественный текст или все же документальный, где заканчивается авторская интерпретация и начинаются факты. 

Во-вторых, это удивительно неоднородная и причудливо выстроенная книга. От вдохновенного полета едва ли не поэтической мысли Юрий Слезкин внезапно переходит к сухому языку каталога — так, поквартирный перечень обитателей Дома правительства или объектов, похищенных из него во время эвакуации, своей обстоятельной ритмичностью более всего напоминает гомеровский «список кораблей». Слезкин то удаляется за кулисы, оставляя авансцену героям (фрагменты мемуаров, писем и иных текстов, написанных обитателями Дома, их друзьями, родными и знакомыми, составляют едва ли не половину книги), то вдруг обращается к жанру остроумного, полемичного эссе с очень выраженным авторским «я». Эти вставные фрагменты (их в книге несколько — одно лучше и неожиданнее другого) тоже размывают изначально заявленную структуру, превращая «Дом правительства» в своего рода бесконечный, расползающийся в разные стороны литературный замок Горменгаст из романов Мервина Пика. 

Самое большое (около сорока страниц) из этих полусамостоятельных эссе, интегрированных в книгу, на самом деле формулирует и обосновывает одну из программных для Слезкина идей. Вкратце пересказывая историю разного рода апокалиптических (то есть ожидающих скорого конца света) религиозных движений — от мюнстерских анабаптистов XVI века (которые «изгнали из города лютеран и католиков, разрушили алтари и статуи, переименовали улицы и дни недели, отменили деньги и праздники, запретили единобрачие и частную собственность, сожгли все книги, кроме Библии, ввели карточки на еду и одежду, учредили общественные столовые, приказали держать двери открытыми и снесли все церковные башни») до тайпинского восстания в Китае в середине XIX века, автор подводит читателя к мысли, что большевики, в сущности, тоже были такой сектой. Точно так же, как и другие сектанты-милленаристы, они предвидели и по мере сил приближали Апокалипсис (кончину «старого мира») и жаждали «тысячелетнего царства», которое должно было за ним последовать. 

Именно эта идея — трактовать большевиков как обычную апокалиптическую секту, просто очень большую и относительно успешную — оказывается осевой для всего «Дома правительства», и на самом деле определяющей и его внутреннюю конструкцию, и лирические отступления от нее. 

Так, в частности, для подкрепления этого тезиса Слезкин крайне любопытно анализирует и интерпретирует раннесоветскую прозу (в первую очередь Платонова и Бабеля), показывая, как в их текстах реализуется религиозная трехчастная символика Апокалипсиса (ужасы гражданской войны), Распятия (героическая гибель-жертвоприношение красных героев) и долгожданного Исхода в страну молока и меда, в роли которой выступает светлое коммунистическое будущее. 

Той же цели — показать сектантскую сущность большевизма — служит блестящий пассаж, описывающий божественную двойственность природы вождей, вполне однозначно отсылающую к христианской доктрине Христа как богочеловека: «Ульянов, который берег окружающих, был с ними заботлив, как отец, ласков, как брат, прост и весел, как друг… — и Ленин, принесший неслыханные беспокойства земному шару, возглавивший собой самый страшный, самый потрясающий кровавый бой против угнетения, темноты, отсталости и суеверия. Два лица — и один человек. Но не двойственность, а синтез»…

Еще один ключевой для понимания книги Слезкина образ — это «противопоставление железной твердости чему-то похожему на кисель». Стремясь придать себе жесткости, сразу после октябрьского переворота один из важных героев первой части «Дома правительства» Яков Свердлов целиком облачается в черную лаковую кожу. Вожди революции один за другим отказываются от своих фамилий, официально меняя их на «литые» партийные псевдонимы вроде «Сталина» или «Молотова». Большевизм в описании Слезкина мыслится как фаллический культ несгибаемой мужественной силы, противостоящий всему аморфному, рыхлому, дряблому.

И в этом контексте, конечно, особенно важным становится противопоставление величественного Дома правительства, призванного служить воплощением светлой и ясной советской маскулинности, топкому, ненадежному, «желейному» и женственному Болоту (так назывался район, в котором Дом был построен — сегодня это название сохранилось в топониме «Болотная площадь»). 

Однако верх в этом противостоянии вопреки ожиданиям берет Болото. По версии Слезкина, то, что мыслилось как торжество тверди над зыбью, вместо этого становится ее символическим поражением. Возвышенная, отрицающая быт и семейные узы большевистская идеология в Доме правительства обрастает примитивным уютом и человеческими связями, тонет в повседневности и, растеряв былую непреклонность, гниет и разваливается: «Революции не пожирают своих детей; революции, как все милленаристские эксперименты, пожираются детьми революционеров».

Замыкая концептуальную окружность, Слезкин постулирует следующее: большевистская партия в действительности была не партией в привычном нам смысле слова, а классической апокалиптической сектой, и ее жизненный цикл повторяет жизненные циклы большинства подобных институций. Изредка, переосмыслив изначальное пророчество как метафору, переместив «Царство Божие» из ближайшего будущего в туманную перспективу, сектам удавалось пережить кризисный этап, но куда чаще великие эксперименты по переустройству мира демонтировались руками второго послереволюционного поколения. Обещанную коммунистами мировую революцию невозможно было переосмыслить как метафору — слишком уж она была конкретной и прагматичной, и потому большевики закономерно проследовали в небытие путем других сектантов-неудачников: их идеалы были похоронены и забыты их же собственными детьми, исповедующими уже совсем другие ценности. И единственное отличие большевиков от предшественников состояло в том, что «они завоевали Рим задолго до того, как вера стала привычкой, но не сумели превратить привычку в традицию, которая могла бы стать наследственной».

Парадоксальным образом именно эта эффектная концептуальная закругленность может быть воспринята как единственный недостаток книги Юрия Слезкина, во всех прочих отношениях если не великой, то во всяком случае выдающейся. Любуясь своими героями, вчуже восхищаясь ими, историк видит в палачах и мучениках революции в первую очередь не живых людей, но фрагменты своего безупречного пазла. Лишние элементы (а таковыми оказываются, по сути, все прочие жители Страны Советов — те, которым не посчастливилось войти в ряды советской элиты) просто исключаются из области наблюдений, и метаморфоза, произошедшая с первым поколением большевиков и их детьми, повисает в воздухе, как огромный пузырь, практически не связанный с трагедией всей огромной страны в целом. Как результат, книге Слезкина недостает подлинной человечности: рассказ о великом эксперименте сам становится в некотором роде литературно-академическим экспериментом, блестящим, холодноватым и рассудочным.

Впрочем, едва ли это торжество разума над чувством можно поставить автору в вину: эмоционально, персонально и человечно про трагедию русского ХХ века писали и продолжают писать десятки, если не сотни авторов. В этом ряду «Дом правительства» Юрия Слезкина становится едва ли не первой масштабной книгой на ту же тему, написанной с глубоким пониманием произошедшего и в то же время отстраненно, с относительно комфортной и для автора, и для читателя дистанции.