истории

«Всю жизнь я буду думать о том, что могла его уберечь» Божена Рынска — о жизни, депрессии и самоубийстве Игоря Малашенко

Источник: Meduza

В конце февраля умер Игорь Малашенко — один из создателей НТВ, советник избирательной кампании Бориса Ельцина 1996 года, руководитель телеканала RTVi до 2009-го, глава избирательного штаба Ксении Собчак. Спецкор «Медузы» Саша Сулим поговорила с его вдовой, журналисткой и писательницей Боженой Рынска — о депрессии Малашенко, его мечте снова работать в России и болезненном разводе с первой женой.

«Такого в моей жизни больше не будет никогда»

— Как вы познакомились с Игорем Малашенко?

— Это очень смешная история. Однажды — это было в 2011 году — вместе с [журналисткой и писательницей] Юлией Латыниной Игорь пошел в итальянский ресторан — в какой-то Новиковский. Но заказать они ничего не смогли: там не было вальполичеллы, карпаччо, ризотто, короче, почти ничего итальянского. И тогда Юля предложила Игорю сходить в ресторан «Мясной клуб», он там был неподалеку. Игорь еще пошутил: «Юля, а с чего вы решили, что там будет мясо, в клубе в этом?» А Юля ему: «Я уверена, что там будет все как надо — это любимый ресторан Божены Рынска». И Игорь тут же: «А, ну раз Божены Рынска, тогда, конечно, пойдем». И стал стебаться по поводу Божены Рынска. На что Юля сказала: «Вы напрасно иронизируете. Она такая же, как мы с вами, просто притворяется».

— Что она имела в виду? 

— Что я не тупая гламурная рыба, киса с губами и сиськами, а такая же умная, тонкая, продвинутая и глубокая, как и они. Юля в тот вечер позвонила мне и спросила: «Хочешь познакомиться с Игорем Малашенко?» А я мечтала об этом, он был моим кумиром, я мечтала работать на НТВ времен Малашенко и пыталась туда попасть, но удалось мне это сделать только тогда, когда оно было уже Коховским.

У меня был выходной — день красоты, и я ездила к своему косметологу в Ясенево, не наряжаясь, в каких-то затрапезных синих брюках, в водолазке в катышках. Но я так хотела увидеть Игоря, что прямо оттуда отправилась в «Мясной клуб» с ним знакомиться.

В ресторане меня так проперло, что я стала петь под аккомпанемент советские песни. В этот момент, как потом мне рассказывал Игорь, он и влюбился. А я ничего не заметила. В этом плане я вообще тупая — чтобы я что-то заметила, мужчина должен мне сказать: «******* [заниматься сексом] немедленно». Только тогда я скажу: «А-а-а! Вы вот о чем!» И по ситуации отвечу: «Нет, вы знаете, никак в мои планы это не входило». Или: «Вы знаете, я рассмотрю ваше предложение. Очень может недурственным занятием оказаться». Ну и так далее.

Потом мы стали с ним переписываться. Он мне писал какие-то грубые письма, а я ему такие же грубые в ответ. Он даже сказал, что мои письма напоминают ему Шварца: «Принцесса. Я счастлив, что вы как солнце взошли на мой трон. Свет вашей красоты озарил все вокруг». — «Заткнись, дырявый мешок». — «Я счастлив, принцесса, что вы оценили меня по достоинству». — «Осел». — «Вы так хорошо меня поняли, принцесса, что я могу сказать только одно: вы так умны, как и прекрасны». — «Дурак паршивый. Баран».

— С вашей стороны это была игра?

— Да нет, я же грубоватый человек. Если мне — слово, так я два отвечу. А потом он прислал мне какое-то бешеное, вообще совершенно безумное письмо, где было написано, что все женщины всех времен и народов — Татьяна Ларина, Анна Каренина, Эмма Бовари — были от него без ума и бросались под поезд, но он решил, что лучше ему в роман не вступать. На что я ответила, что не могу сказать, что я очень опечалена его решением, потому что на свете много других мужчин. Он написал, что это прекрасный ответ — и потом стал мне звонить каждый вечер и спрашивать, чем я занимаюсь.

— А где вы с ним переписывались? В фейсбуке? 

— Нет, это были электронные письма. За этим всем наблюдала моя подруга Ольга Солоухина — дочь писателя Солоухина — и однажды мне сказала: «Слушай, а не влюблен ли он в тебя случайно? Что он все спрашивает: что ты ела, где ты была, куда ходила?» А я ему еще так обстоятельно докладывала: «Ела винегрет, была в „Азбуке вкуса“, шницель у них куриный невкусный. Завтра пойду в „Мяснов“, куплю котлеты — там очень неплохие котлеты можно взять». Но потом и я стала подозревать, что он ко мне неравнодушен.

И, наконец, Игорь у меня спросил, где я буду отмечать Новый год. Я ответила, что в семье, с мамой. Он тоже отмечал в семье. Потом он стал узнавать, буду ли я в Лондоне? Мы оба туда собирались, и я сказала, что это повод пересечься, на что он вдруг очень злобно сказал: «Божена, я в вас влюблен, влюблен давно. Что все это значит?» А я ему: «Это значит, что нам точно надо в Лондоне увидеться».

Все рождественские праздники мы перезванивались по скайпу, чем безумно бесили мою матушку — ее почему-то очень злило, что у меня роман. Он мне постоянно писал — я до сих пор не могу выбросить [свой старый] Vertu, потому что там смски от Малашенко — как он меня любит, как он уже несколько месяцев жил предчувствием этого романа и так далее.

В Лондоне я жила в доме Ольги Слуцкер, куда он за мной заехал и повез в гостиницу за городом, в которой снял для нас два номера. Но в пути мы стали целоваться, и когда мы приехали, я сказала: «Давайте мы один номер попросим? Ну, что это за расточительство?» Игорю казалось, что это будет неприлично: заказали два номера, а возьмем один. «Я все решу, Игорь Евгеньевич», — сказала я ему. Я подошла к рецепции и сказала: «Здравствуйте. Мы у вас заказали два номера, но по дороге мы поняли, что нам достаточно одного, и мы хотим жить в одном». Рецепционисты покатились от хохота, и мы тоже. Игорь сказал: «Хорошо, что ты им не сказала, что мы познакомились пять минут назад на интернет-сайте».

И вот мы сидим ужинаем в таком очень чопорном поместье под Лондоном, и тут на нас из-за колонны выпрыгивает Демьян Кудрявцев: «Ага! Вот я вас застукал!» А Игорь Евгеньевич такой: «Демьян, да никого вы не застукали. Мы вообще и не скрываемся». Через какое-то время Игорь Евгеньевич позвонил супруге, с которой у них уже были формальные отношения — они жили как соседи, — и сказал, что уходит из семьи, что он полюбил по-настоящему, и что ничто его не остановит.

— В какой стране он тогда проводил больше всего времени? 

— В США, в Нью-Йорке. У них там огромная квартира, в которой можно было и не встречаться, и не раскланиваться друг с другом. И периодически он приезжал в Москву.

— Кем он тогда был для вас?

— Кумиром, мужчиной, чья внешность была мне безумно симпатична. Мне он казался таким красивым с его этим маленьким носиком, аккуратными ушками, седыми волосами. Я тут же попросила его перестать стричься очень коротко, сказала: «Чтобы не просвечивала розовая кожа, как у старой больной болонки». Ему так понравился этот мой образ, что он перестал стричься под ноль. 

Мне нравилась его фигура, что он нежирный, что он сухой, что он весь такой европейский, мне нравился его прекрасный английский. Я увидела его влюбленным, очень страстно влюбленным. Я думаю, что такого в моей жизни больше не будет никогда.

«Жил тяжело. Как Лесин, как Березовский»

 — При этом статус Игоря Малашенко в начале 2010-х годов сильно отличался от того, каким он был в середине и конце 1990-х?

— В конце 1990-х я пешком под стол ходила, я тогда была еще никем и звали меня никак. Я не помнила того блистательного Малашенко. И мне вполне хватило его остаточного блеска. А потом он мне как мужчина очень понравился: как мужчина он был очень привлекательный.

— Говорил ли Игорь Евгеньевич, что хочет как-то восстановить свое положение? 

— Говорил много раз. Он хотел восстановить положение, мечтал о работе в России, он для этого дал интервью Forbes. Он загибался без работы. Он хотел быть хоть где-то, хоть на телеканале «Дождь», хоть кем-то, хоть где-то работать. В Украине хотел работать — но не получалось никак, не воткнуться было.

— А основать какой-нибудь новый проект он не хотел? 

— Он же не бизнесмен — он бы тут же прогорел. Он прекрасный менеджер, управленец. Но деньги доверять ему нельзя. А чтобы открыть что-то свое, нужны огромные деньги. У него таких денег не было. 

— Он чувствовал себя ненужным?

— Безусловно. Он стал мне об этом говорить уже где-то в мае 2012 года — до этого он был опьянен влюбленностью. Игорь очень страдал. Гусинский обещал ему, что они вот-вот вернутся в Россию, но это было ********** [пустословие], за которым ничего не стояло. Для Игоря было очень важно чем-то заниматься. Если бы ему предложили создать телеканал в Англии, он с таким же успехом поехал бы в Англию.

— На что была похожа его жизнь после НТВ?

— Женщина умеет жить после — живет как кошка. Мужчина не умеет — мужчине нужны подвиги и свершения. Как жил? Тяжело. Как Лесин жил, как Березовский. Очень тяжело мужчины переживают свое вынужденное бездействие, простой. Это убивает, это способ медленного убийства. Обычно спиваются. Мой не спился, но зато депрессовал. 

— Митинги 2011-2012 годов его вдохновляли?

— Он надеялся, что климат изменится и он станет востребованным, что власти понадобится человек, который будет управлять оппозицией. Он мечтал, что его позовут отвечать за оппозицию. Он жил этой надеждой. 

— Но ему так никто и не позвонил?

 — Его бывший лакей Алексей Громов поставил вечный запрет для Малашенко на работу в России.

— Больше никто этот вопрос решить не мог?

— Никто не мог. А кто выше Громова? Только Путин. Игоря познакомил с Путиным Петр Авен, и тогда Малашенко очень четко про него сказал: «КГБ — это преступная организация, а Путин — представитель преступной организации, и я ему помогать не буду».

— Как он относился к вашей чрезмерной публичности? Что сказал, когда в 2012 году дошло до возбуждения против вас уголовного дела за экстремистские высказывания и оскорбление полицейского? 

— Его это очень раздражало, потому что у Гусинского был негласный контракт с Кремлем: те давали ему с Малашенко возможность зарабатывать на сериалах, а они не использовали против России решения Страсбургского суда. Поэтому моя как бы политическая активность очень мешала их бизнесу. Но сама я с их бизнеса не кормилась, мне доставались какие-то крохи с этого стола — в виде путешествий, еды в ресторанах, одежды и прочего, и я не считала необходимым свою активность как-то гасить. Речь должна была идти о других деньгах, чтобы я заткнулась и перестала топить свою позицию. Вообще он тогда очень сильно на меня обиделся, я же, получается, лягнула их бизнес. А я обижалась, что меня вынуждают идти против себя за крошки с их стола.

— Но вас просили как-то сбавить активность?

— Нет. Я была не готова продаваться тем деньгам. А вот если бы Малашенко тогда на мне женился, сделал бы мне ребенка — я бы пошла на его условия и замолчала бы. Но вариант, при котором кто-то из Кремля приходит и дает мне деньги за молчание, был для меня абсолютно невозможен. 

— Почему Малашенко на вас не женился?

— Незадолго до смерти он мне сказал, что жалеет, что раньше на мне не женился. Сказал: «Надо было разводиться и сразу на тебе жениться». Но он еще при знакомстве мне сказал, что никогда не разведется с женой, и никогда не женится на мне, при этом он расстанется с супругой, и мы будем жить публично, но официально брака не будет, потому что слово «жена» ему противно. В ответ я ему сказала так: «Ты будешь на мне женат, мне слово „жена“ не опротивело, и я хочу замуж и детей. И все будет так, как я скажу». Бодались мы долго — до 2014 года. Тогда надо было принимать решение, и он решил расстаться со мной. Я сказала: «Ну и ладно. Найдем еще кудрявее».

Суд с корреспондентами НТВ я прошла без Игоря. Когда он увидел, что «аще не сгинела», то решил сделать мне предложение, решил, что любит меня и жить без меня не может. Он пытался уйти, пытался вернуться в семью, но больше, чем на три месяца, его не хватило. Если бы он не сделал мне тогда предложения, я не приняла бы его. Потому что жить на две семьи я категорически отказывалась — или туда, или сюда. Туда-сюда — это не гигиенично. Игорь сказал, что женится на мне, когда сыну исполнится 18 лет: «А пока давай заниматься ребенком». И мы стали заниматься ребенком. У нас очень долго не получалось.

«Работа с Собчак была его антидепрессантом»

 — С 2014 по 2018 годы что было в жизни Игоря Малашенко, кроме ваших с ним отношений? 

— Наши отношения и работа с Собчак. А потом этот жуткий, страшный, кровавый бракораздельный процесс.

— Можно ли сказать, что работа с Собчак стала для него неким крючком?

— Да, конечно. Это было для него антидепрессантом.

— При этом вы не слишком позитивно отреагировали на решение Игоря Евгеньевича возглавить предвыборный штаб Ксении Собчак. 

— Когда я поняла, что это его лекарство от депрессии, я отреагировала очень позитивно. Для меня было хорошо все, что было хорошо для Игоря. Мне на себя было наплевать: единственное, в чем я была неумолима, это в женитьбе. Если бы он с Жириновским пошел работать, — я бы и на это закрыла глаза. Главное, чтобы у моего любимого мужчины не было депрессии. А она у него была.

— Те полгода, что Малашенко работал в штабе Ксении Собчак, он верил в ее политическое будущее?

— Он ни во что такое не верил, но порхал и веселился — ему нравилось работать.

— Когда после выборов стало ясно, что никакого продолжения не будет, Игорь Евгеньевич расстроился?

— Игорь как раз получил повестку в суд — мы тогда отдыхали после выборов в Майами — и у него началась новая ******** [мучение], и он не успел осознать, что никакого продолжения не будет.

— Вы не против поговорить о депрессии Игоря Евгеньевича?

— Не против.

— Когда вы поняли, что у него депрессия?

— О том, когда я это поняла, мне бы говорить не хотелось. Но его состояние резко ухудшилось в ноябре, прямо перед судебным заседанием. Он так не хотел ехать на этот суд, что обещал повеситься.

Второе ухудшение случилось уже в январе, когда адвокат [жены Малашенко Елены] Пивоваровой обвинил нас в растрате 500 тысяч долларов с европейского счета. При этом на себя, на наш лайфстайл мы тратили 14 тысяч в месяц — все остальное шло на оплату нью-йоркской квартиры для барыни (то есть его бывшей жены Лены, которую в нашем кругу мы называли между собой «Лена-гангрена»), дома для «гангрены» в Испании, обучения дочки в Оксфорде и ее расходов там, и на гонорары адвокатов, которые занимались разводом. На тот момент все эти траты перевалили за 600 тысяч долларов. Игорь предлагал супруге забрать половину и разойтись без всяких судов, но она была полна решимости загнать его в гроб, она хотела его погубить. Эта женщина обладает инфернальной способностью одним пинком включать его депрессию (Елена Пивоварова публично не комментировала обстоятельства развода с Игорем Малашенко — прим. «Медузы».)

После смерти отца в 2017 году Игорь поехал к ней и почти на месяц провалился в очень тяжелое состояние, превратился в депрессивного тяжелобольного. За это время он успел подписать большое количество всяких бумаг, передать ей 70% квартиры. Когда он вернулся, я не знала, что с ним делать: рука как в подушку проваливалась — его невозможно ни избить, ни наорать, ни встряхнуть, как следует. В этот момент передо мной была желеобразная субстанция. Но ровно через три дня со мной он ожил, и опять стал разумным прежним Игорем.

— Какие у Малашенко были отношения с отцом?

— Папа Игоря безумно любил, а Игорь любил папу. Они гавкались, гыркались, ссорились, но очень сильно любили друг друга. 

Его папа отказывался общаться с Еленой, и полностью привечал меня. Но когда Лена приехала к нему в последний раз, он ее принял, потом сказал нам, что очень хотел узнать про внуков. Елена, по его словам, тогда еще спросила у него, может ли она восстановить отношения с Игорем. На что он ответил что-то вроде: «Когда отношения рушатся, оба виноваты». Игорь ему сказал тогда: «Да пошел ты на хер, отец! Ты должен был ей сказать, что она никогда меня не любила, вышла замуж по расчету, а теперь не желает мне давать мое счастье». Папа просил прощения, извинялся и так далее. Они часто схлестывались, но при этом это была настоящая живая любовь.

«Игорь до последних дней писал письма детям»

— Почему это депрессивное состояние вернулись к нему в январе 2019 года?

— Когда нас обвинили в растрате, у нас было очень мало времени, чтобы подготовиться и убедить суд в ложности этих обвинений. Тогда судья предложил Игорю перевести все европейские деньги, которых осталось очень мало, под американский контроль.

А Игорь — очень хрупкий, он фражильный, он как человек из стекла — такая стеклообразная хрустальная субстанция. И когда он услышал это предложение судьи, его практически схватил удар: у него так перекосило лицо, что он не смог говорить с судьей, у него началась острейшая головная боль, светобоязнь. Я моментально вызвала скорую, его госпитализировали, сделали МРТ и сказали, что это неврология. Мы взяли три дня таймаута, на которые нас ограничили в тратах по 250 долларов в день. Тогда я — чтобы всем доказать, что я сама с усами — быстро нахватала дешевой рекламы. А когда ограничение сняли, мы договорились о сумме, которую каждый может тратить.

Еще одним сильным ударом для Игоря стал конфликт с дочерью, которая учится в Оксфорде. Он дал ей кредитную карту, чтобы она оплачивала свои ежедневные расходы: кофе и поесть. Стейтменты с этой карты Игорь не проверял, наверное, месяцев пять, а когда проверил, то выяснилось, что за это время было потрачено 25 тысяч 800 долларов. В частности там были такие траты: ужин в ресторане — 690 долларов, бродвейский мюзикл — 400 долларов, покупки в магазине — 500 долларов, поход к лучшему стилисту в салон «Белый сад» в Москве — тоже какая-то внушительная сумма. 

У нас сложилось такое ощущение, что это не она была в Москве, а ее мать, которой та передала свою карту. Хотя мать и так могла тратить очень крупную сумму в месяц, но ей все было мало. 

— А с детьми они как до развода общались? 

— Нормально общались, переписывались. У меня есть целая папка с их переписками. В основном это было «Папа, купи», конечно, — ну, купи и купи, и ладно.

Но отношения были хорошие — ровные, добрые. Игорь очень любил детей и не причинял им никакого зла, говорил, что он из себя будет жилы тянуть, что будет нас обездоливать, но им их уровень жизни сохранит.

Он считал, что не может дать им ничего в эмоциональном плане — потому что он депрессивный человек, такой у него склад личности — поэтому он обязан им давать все материальное. Школа сына стоила 70 тысяч долларов в месяц, 30 тысяч долларов за год Игорь отдал за съемную квартиру дочери.

— Была ли у детей какая-то обида на него?

— На то, что он развелся с мамой, которую не любил? 

— На то, что мало времени им уделял. 

— Когда Игорь приезжал летом на побывку в Нью-Йорк и входил в комнату сына, тот сразу же оттуда выходил. Если бы дети были обижены за мать, то они должны были бы встать на дыбы тогда, когда Игорь объявил о том, что он уходит из семьи. Это было в 2012 году. Тогда всех все устраивало.

— Когда и почему их отношения окончательно испортились?

— Ровно в тот момент, когда мама получила извещение о разводе. Игорь хотел поговорить со своей старшей дочерью, которую считал своим союзником. А она ответила ему: «Папа, мне сейчас очень плохо, если хочешь, пиши мне, но говорить я не готова ни с кем из вас». Его самая любимая дочь отказалась разговаривать с ним по телефону. Игорю показалось, что это было сделано для того, чтобы потом принести его письма в суд.

Когда Игорь жил со мной вне официального брака, они прекрасно с ним общались. Но как только мы с ним поженились, началось неистовство. Они единым фронтом объединились за бабло и пошли рубиться против своего папы. А у папы хрупкая психика, папа хрупкий, папу нужно было беречь и обихаживать. 

Игорь до последних дней писал детям письма, но они ему не отвечали и на контакт с ним не шли — зато потом передали все его письма в суд. Думаю, в какой-то момент он решил: «Ах, вы так со мной? Ну, тогда у вас не будет никакого отца».

Для него предательство детей стало страшным ударом, потому что он их очень любил. Он осознал, что он плохой отец. То, что дочь растратила деньги с карты, что не ответила ему на письмо, стало для него диким переживанием. Тратить папины деньги можно, а на письма отвечать — нет. Систематические «неответы» детей на письма усиливали его депрессию. «Я вырастил трех детей, которым нужны только мои деньги», — это его слова. 

Я в этой истории тоже сыграла очень нехорошую роль. Зная, что он хрупкий человек, что он человек из хрусталя, мне нужно было ему создавать атмосферу: ласкать его, вылизывать, как кошка котенка. Вместо этого я занималась судом, который по сути был на мне. Игорь мне не помогал, он все это свалил на меня и сказал: «Делай, как хочешь».

Я его недолюбила, я была не очень включена в Игоря в последнее время — у меня была война, я воевала с «гангреной». Не могла я в это время быть еще и Игорю матерью. Я была обесточена, стала ходить в Риге к психотерапевту, и первые два сеанса я у него просто плакала и говорила, что я вся — Игорь. Психотерапевт мне сразу сказал: «Слушайте, с вами невозможно разговаривать: вы любое предложение закольцовываете на Игорь. А вы-то где? Где Божена?» А я плачу и говорю: «А я не знаю, где Божена. Я вся в Игоре. Я все Игорем занималась».

«Мы могли отдать только половину, иначе нам самим было не выжить»

— Правильно ли я понимаю, что суд затевался для того, чтобы лишить вас и Игоря всего?

— Она требовала 80% его состояния. Игорь предлагал ей «50 на 50». Судья в это не верил, но у Игоря не было никаких спрятанных или украденных активов, все его деньги были белые, абсолютно все.

Половина его состояния составляла порядка семи миллионов долларов. Сначала она отказалась от половины, сказала, что суды выигрывают только адвокаты, что идти в суд глупо, и что она готова обсуждать предложения. Когда Игорь пришел в ресторан, чтобы обсудить с ней возможность мирного урегулирования, то получил повестку в американский суд — так он попал под американскую юрисдикцию. 

Для борьбы с Игорем она наняла самую нечистоплотную нью-йоркскую юридическую контору — нью-йоркских добровинских. Это люди, которые занимаются моральным изматыванием соперника, профессиональные клеветники.

На первом заседании ее представитель Рой Ховард сказал, что Игорь развелся в России за ее спиной — это было абсолютной ложью, она лично расписывалась на повестке; потом солгал, что представителей Елены не было в России на суде, но и это было враньем, — у Елены было восемь представителей, и еще и она меняла адвокатов, чтобы оттянуть нашу свадьбу. Потом ее представители кричали, что Игорь обворовывает Елену, так как тайно работает. А Игорь не мог устроиться на работу, хотя мечтал работать, но не было работы в России для Игоря. Ее адвокат говорил: «Такой умный и профессиональный человек как Игорь обязан и должен работать. Посмотрите на него — он не хочет работать, чтобы не содержать жену».

— А в чем был смысл всего этого для Елены?

— Она хотела получить не только 80% его имущества, она хотела, чтобы он еще и пенсию ей платил и выплатил ей то, что потратил на меня за эти годы. А ее адвокаты намекнули, что она подпишет бумаги, только если мы отдадим ей американскую квартиру, которая стоила шесть миллионов долларов, и испанский дом за три миллиона. А нам что оставалось бы при таком раскладе? Четыре миллиона долларов? 

Еще они доказывали в суде, что Игорь купил мне квартиру на улице Грушевский вал — такой улицы вообще нет в Москве — в районе Патриарших прудов за три миллиона долларов. Я тут же взяла справку о том, что в России, в Москве нет улицы Грушевский вал, и что моя квартира стоит 650 тысяч долларов. 

— Соглашаться на ее условия вы не собирались ни при каких обстоятельствах?

 — А нам на что было жить? Если бы он зарабатывал, если бы он был по-прежнему востребован и зарабатывал так, как зарабатывал раньше — да ради бога, пусть она подавится. Но ведь он же не работал. Мы могли отдать только половину, иначе нам самим было не выжить.

Почти за год мы даже не приблизились к мирному урегулированию — ни на йоту. Ее адвокаты хотели кормиться с этого дела и изобретали новые и новые каверзы, новые и новые клеветнические атаки.

«Он уехал ночью, потому что решил уйти из жизни»

— Каково вам было осознавать, что у вашего близкого человека депрессия?

— У него же не все время была депрессия, он не был постоянно депрессивным человеком — он впадал в какие-то пике. Таким пике был август 2017 года, когда умер его отец и он успел наподписывать Елене разных документов, потом на суде в январе, когда на нас напал Рой Ховард с клеветой по поводу растраты.

А в конце октября и в декабре 2018 года он нормально себя чувствовал. В декабре, когда я приехала к нему в Украину, мы даже ходили с ним заниматься спортом. Он не был тяжелым депрессантником, но его бывшая жена включала в нем эту депрессию — с полпинка. Она знала, как это сделать, и очень цинично и жестоко его убивала.

— Она и раньше это делала? 

— Думаю, в последние годы она в этом поднаторела. Пока не было меня, его депрессия ей была не нужна. А как только ей понадобилось переписать собственность, тут она это все и подключила. 

— Что запускало этот механизм?

— Чувство вины за то, что он плохой отец. Зато сама она православная деятельница, которая уморила собственного бывшего мужа из-за денег — плоская, низменная корысть, как сопля на блюдце. 

— Он находился под постоянными медицинским наблюдением?

 — Я отвела его к психотерапевту, но он лечиться не хотел, а психотерапевт совершенно правильно ему сказал, что нужно ложиться в клинику, в стационар и наблюдаться там какое-то время. Такой стационар у нас был, мы в нем регулярно наблюдались и держали руку на пульсе. 26 февраля мы должны были подаваться на ВНЖ в Латвии, а 27-го его должны были укладывать в стационар, в клинику неврозов. Но он уехал ночью, спрятав мои паспорта, чтобы я не метнулась за ним, потому что решил уйти из жизни. Он купил билет с тайной почты, про которую я не знала, пока я гуляла с собакой. 26-го мы должны были подаваться на ВНЖ, а 25-го он умер. 

— А до развода вы предполагали, что раздел имущества будет таким тяжелым? 

— Отец Игоря говорил, что так будет. Говорил, что она очень алчная, что захочет себе все. Он так сказал: «Отдайте ей все и начинайте с чистого листа». Его отец был очень умным человеком, даже умнее Игоря. В день нашего с ним знакомства он сказал Игорю: «Эта женщина должна быть твоим приоритетом. Дети — это посторонние люди. Разведись и женись на ней по-человечески». Отец был прав. Игорь его не послушал.

— Кто после смерти Малашенко оказался рядом с вами?

— Саша Вертинская моментально села в самолет и прилетела. Моя тетя Нина Костикова, моя мама. Альбина Назимова, Кристина Краснянская, Петя Авен, Фаттах Шодиев — он дал мне свой самолет, чтобы я долетела до Малаги [где покончил с собой Малашенко].

— А были те, чьей помощи и поддержки вы ждали, но в итоге не получили?

— Я предполагала, что Гусинский предложит мне помощь. Больше ни от кого я ее не ждала. 

— С Гусинским они до последнего общались?

— В последнее время не общались. Два года назад Гусинский очень некрасиво по отношению к Игорю поступил, да и вообще он вел себя по отношению к Игорю по-свински. Я это Гусинскому сказала в лицо, и они перестали общаться. Но есть вещи — такие как смерть — которые обнуляют прежние ссоры.

— Многие отметили, что на похороны Игоря Малашенко пришло не очень много людей. 

— Это был узкий круг — Емельян Захаров, Вертинский, Назимова, Авен, Таня и Валя Юмашевы, Раппопорты; все пришли. Близкий круг пришел, а дальнему кругу он был не интересен и не нужен. 

— Вас не расстроило это?

— Он был отработанным материалом, сбитым летчиком, он им был совершенно неинтересен и враждебен. Да и ему эти люди не были бы приятны, он бы с ними на одном гектаре бы не присел. Он был благородным человеком.

Если бы не пришли Вертинская, Емеля Захаров, Раппопорт — тогда было бы очень больно, я сказала бы: «Ах ты, сука. Так вот кем ты оказался». Пришла Катя Пескова — спасибо ей огромное. Катя оказалась верным человеком.

«Весь путь, который я проходила для Игоря, сейчас придется пройти для себя»

 — Что вас ждет сейчас?

— Очень долгий, сложный судебный процесс в США. Это может затянуться на три-четыре года.

 — Что в этом деле изменила смерть Малашенко?

— Он оставил совершенно невнятное завещание, в котором мои права никак не отражены. Значит, нужно будет бороться, судиться за свои права. Это опять ******** [мучение]. Весь этот путь, который я проходила для Игоря, сейчас мне предстоит пройти для себя. Это очень не радует, это и тяжело, и нужно откуда-то брать силы. Если раньше я могла черпать силы в Игоре, то сейчас я нахожусь в клинической депрессии, сейчас мне трудно что-либо делать. И этим, конечно же, воспользуются негодяи и постараются отнять у меня все по полной.

— У себя в фейсбуке вы пишете о довольно внушительных суммах, которые вам нужно выплачивать каждый месяц. Чтобы их вносить, вы даже распродаете часть своего гардероба. На что идут эти деньги? 

— У нас арендована квартира в Юрмале — разорвать этот контракт мы не можем, и я обязана платить за нее каждый месяц. Я должна оплачивать услуги горничной — от шофера я уже отказалась. Содержание зверей стоит каких-то денег (у Божены Рынска две собаки и кот. — Прим. «Медузы»). Услуги суррогатной мамы стоят по соточке в месяц. У меня есть несколько эмбрионов, которые я буду подсаживать суррогатной матери. Сама я носить не могу — у меня тромбофилия.

— Можно ли сказать, что негатив, который на вас все эти годы лился из соцсетей, сейчас как-то уменьшился?

— Я сейчас нахожусь в состоянии тяжелой депрессии и соцсети не читаю. Я даже компьютер практически не включаю. Просто делаю какие-то важные вещи на автомате, но читать потоки говна у меня сил нет. Я из дома стараюсь без надобности не выходить.

 — У вас есть какой-то план на будущее?

 — С эмбрионами разбираться.

 — Как вам кажется, сможете ли вы как-то побороть свое чувство вины за уход Игоря Малашенко?

— С этим чувством вины я буду жить всю жизнь. Потому что не полетела за ним в Испанию — я только попросила экономку проверить, как он там, и она сказала, что он в доме, абсолютно нормальный, никакого суицида не собирается совершать. Он мне написал, что будет разбираться с Гибралтарским трастом, что хочет мне его завещать. Он очень ловко обвел меня вокруг пальца, обдурил меня. И я дала себя обдурить… У меня тогда была мигрень, а мне было лень лететь за ним. Всю жизнь я буду думать о том, что я могла его уберечь, но не уберегла.

— А обида какая-то, злость на него есть?

— Обида огромная на него: за то, что не утряс финансовые дела и оставил меня с этими судами один на один, без средств к существованию. Как так можно было поступить? Я не знаю.